Роб Рой.
Часть вторая.
Глава седьмая

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Роб Рой. Часть вторая. Глава седьмая (старая орфография)

ГЛАВА СЕДЬМАЯ.

Размышляя целую ночь об этом известий, я сперва почел за нужное возвратиться, как можно скорее, в Лондон и своим присутствием отразит клевету; но после раздумал, увидя, что, этим только увеличу гнев моего отца; ибо решения его на щет семейства были непоколебимы. По своей опытности он мог руководствовать моими поступками, а по своей связи с сильнейшими Вейгсами мог оправдать меня. Все сии причины побудили меня обстоятельно описать к отцу дело: и хотя до первого почтового двора было слишком 10 миль, но я решился сам отнести письмо, чтоб оно не затерялось.

Мне казалось странным, что я не получил ни одного письма от Ойна, ни от моего отца, хотя уже прошло несколько месяцов после моего отъезда из Лондона, и хотя Ралейг уведомлял уже Сир Гильдебранда о своем благополучном прибытии и дружеском приеме дяди. Я соглашался, что поведение мое было не похвально, но мне казалось, что не заслуживал такого забвения. На конце письма моего к отцу, касательно дела с Моррисом, я изъявлял желание получить в ответ несколько строчек, чтоб дать мне совет в таком затруднительном положении, и чтоб я мог на что нибудь решиться пока не узнаю его намерений. Не имея мужества проситься в Лондон, я скрыл под завесой покорности родительской воле настоящия причины, по коим я оставался в Осбалдистон-Галле, а ограничился только просьбою приехать на несколько дней в Столицу и обличить клевету, которая так далеко распространилась. Большого труда стоило мне написать это послание, ибо я все еще колебался между желанием защитить честь моего имени и сожалением на минуту оставить настоящее место моего пребывания; но кончив, я сам понес его на почту, быв награжден за свой труд, получивши там письмо на мое имя, котороеб не скоро до меня дошло; оно было от моего друга Ойна и содержало следующее:

Любезный Франциск!

"Уведомляю вас, что письмо ваше, врученное мне Ралейгом Осбальдистоном и чрезвычайно обрадовавшее меня, получил я 10-го числа сего месяца. Я почту долгом оказывать вашему братцу всевозможную любовь и почтение, и водил уже его в биржу и в банк. Он мне показался порядочным человеком: трезв, прилежен; имеешь понятие о торговле и знает Арифметику. Я бы желал, чтобы другой вместо меня руководствовал им по этой части, но чтож делать, видно Богу так угодно! Вы теперь в такой земле, где деньги очень нужны, так беру смелость и посылаю вам приложенный здесь вексель, во сто ф. ст. на имя где Гупера и Гардера Ньюкастельского, по коему они имеют заплатить в седьмой день по предъявлении. Остаюсь, любезный Франциск, с, глубочайшим почтением, ваш покорный и послушный слуга

Post scriptum. Сделайте одолжение уведомте меня о получении сего письма. Батюшка ваш хотя и говорит что здоров по прежнему, однако очень переменился.

Прочитав эту записку, написанную частым и точным слогом доброго Ойна, я удивился, что он не упоминала об особенном письме, которое я ему послал, в намерении показать истинный характер Ралейга. Мне не льзя было думать, что оно затерялось, ибо послал его с служителем замка. Но как в нем содержалось много известий важных для моего отца и для меня, то я опять написал Ойну, повторил все прежнее, просил, чтоб он дал мне знать дошло ли до него мое письмо. И уведомил его также о получении векселя, которым обещался возпользоваться в случае нужды. Странно было, что отец мой поручил прикащику доставлять мне деньги на расходы; но подумал, что они сделали между собой такое условие. При том Ойн не был женат, имел достаток и всегда любил меня и потому я не колебался и принял эту небольшую сумму, в намерении отдать ему при первом случае как будут деньги, если только отец мой не заплатил ему. Почтмейстер представил меня одному купцу, который выдал мне сполна золотом по векселю на Г-д Гупера и Гардера, и таким образом я возвратился в Осбалдистон-Галль богаче, нежели выехал оттуда. Такое приращение моей казны пришло очень кстати, ибо деньги, привезенные из Лондона, начали чувствительно уменьшаться, а у меня в виду было много расходов так, что кошелек мой скоро бы истощился.

Возвратясь в замок, я узнал, что Сир-Гильдебранд ушел с своим достойным отродьем в маленькую деревенку Тонлей-Кнов смотреть, по словам Андрея, как дюжина петухов щиплют друг друга.

-- Не правда ли, Андрей, это безчеловечная забава и у вас нет подобной в Шотландии?

-- Господи помилуй! конечно нет, отвечал Андрей, разве на кануне большого праздника; ну, да впрочем пускай они что хотят, то и делают с этой глупой птицей: она только и знает, что скребет, да скоблет на дворе; да еще и сам не увидишь, как придет и разроет все грядки. Слава Богу! меньше ее будет, меньше труда садовникам; да, позабыл вас спросить, скажите, кто ростворяет эту дверь? Верно не Г-н Ралейг: он давно уехал. Дверь, о которой говорил он, выходила в сад и вела к крутой лестнице, а по ней всходили в комнату Ралейга. Эта комната, я уже сказал, была удалена от других покоев замка и сообщалась с библиотекой посредством потайной двери, а с другою частию замка длинным и темным переходом. Узкая дорожка, обгораженная с двух сторон забором, вела от башни к задней калитке сада. Посредством сего сообщения Ралейг, который никогда не пыл вместе с семейством, мог уходить и выходить, минуя замка. Но в его отсутствие ни кто не ходил этой лестницей и вот почему замечание Андрея возбудило во мне любопытство.

-- Часто ли ты замечал, что ее отворяют? спросил я у него.

лестнице, прости меня Господи! они слишком уж боятся духов, привидений и всего изчадия не здешняго света. Но отец Ваган почитает себя святым человеком; а что в нем? пустое чванство, вот и все тут; бъюс об заклад, что последний деревенский проповедник в Шотландии вдвое скорее заговорит духов, нежели он, своей Святой водой и языческими обрядами. Да сказать ли вам правду: я думаю, что он не умеет говорить по латыне, говорить как надо, разумеется; ну всякой раз, как стану называть ему растения учеными именами, он совсем не понимает меня.

Обязанности и время отца Вагана были разделены между Осбалдистон-Галлем и полдюжиною соседних католических домов; я тебе не говорил об нем потому, что мне редко встречался случай видеть его. Ему было тогда около шестидесяти лет и я слышал, что он имел важную, почтенную наружность, происходил из знатной фамилии, и пользовался большим уважением от Нортумберландских Католиков, которые его почитали святым и праведным человеком. Однако отец Ваган не совсем был избавлен маленьких недостатков, неразлучных с его званием. Во всей его особе видно было выражение таинственности, которая в глазах протестанта, не много походила на лицемерство. Осбалдиспион Галльския туземцы (так можно назвать жителей замка) оказывали ему более уважения, нежели любви. Видно было, что он осуждал их пирушки, и они тотчас прекращались, когда священник приходил в замок. Сам Сир Гильдебранд воздерживался в словах и поступках, и от того присутствие отца Вагана было неприятно и тягостно.

Он обращался учтиво, приветливо, вкрадчиво и даже льстиво, как и все Католическое духовенство, особенно в Англии, в которой светские Католики стесняются строгостию законов и нетерпимостию их Религий, удерживаются наставлениями своих пастырей и от того показывают большую осторожность, часто даже какую-то робость в обществе протестантов; но их священники уважаемы по своему сапу, имея свободу и случай посещать людей всех исповеданий, поступают открыто, смело и вольно, любят славу и обладают искуством достигать ее.

ограничивались взаимными приветствиями. Мне не казалось странным, что Г-н Ваган занимал комнату Ралейга, когда ему случалось ночевать в замке, потому что она была всех ближе к библиотеке, а туда он часто ходил заниматься чтением. И так вероятно, что его свечу видел я вчера вечером. Эта мысль напомнила мне невольно, что в его обращении с Мисс-Вернон заметна была та же таинственность, которою отличалось обхождение Дианы с Ралейгом. Я никогда не слыхал от нее имени Вагана, не слыхал, чтоб она говорила об нем прямо, выключая первого дня, когда я встретил его, и когда она сказала мне, что в замке можно говорить только с стремя человеками: с Ралейгом, старым священником и с ней. Впрочем, хотя она с тех пор и не говорила мне об нем, но заметил, что всякой раз, как он приходил, Мис Вернон чувствовала какой-то страх и безпокойство до тех пор, пока не разменяются они двумя или тремя значительными взорами.

объяснить невольный трепет от его присутствия.

Впрочем они говорили редко и никогда не старались сойтись. Если были у них сношения, то сношения и безмолвные и условные, они управляли их поступками без помощи слов. Я помню, что раза два или три замечал я, как отец Ваган говорил на ухо Мисс Вернон несколько слов. - Я думал тогда, что они относились к Религии, зная, как искусно и неутомимо старается Католическое духовенство поддержать свое влияние на умы последователей; теперь я подозревал, что они относятся к тайне, которую напрасно думал проникнуть.

Были ли у нас тайные беседы в библиотеке? а если были, то для чего? и почему Мисс-Вернон удостоивает доверенности друга вероломного Ралейга? Эти вопросы и тысячу подобных толпились у меня в голове, и тем сильнее подстрекали любопытство, чем труднее было отвечать на них. Я начинал подозревать, что моя дружба с Мисс Вернон была не так безкорыстна, как я воображал сначала. И прежде еще, когда я получил известие что Торкклиф мой соперник, ревность терзала меня, потом за невинные обиды Дианы я порицал ее с жаром оскорблявшим всякое приличие и теперь я с неусыпным вниманием наблюдаю за поступками Мисс Вернон и напрасно приписываю простому любопытству. Не смотря на мои усилия и софизмы, эти признаки ясно говорили, что я люблю; но разсудок не хотел признаться, что он допустил такую безразсудную страсть; он был похож на тех проводников, которые, заблудясь с путешественниками на дороге, им самим неизвестной, не знают как выдти, а все еще упорно стоят, в том, что им не льзя сбиться с пути.