Роб Рой.
Часть вторая.
Глава восьмая

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Роб Рой. Часть вторая. Глава восьмая (старая орфография)

ГЛАВА ОСЬМАЯ.

"Однажды в полдень, возвращаюсь на плот, я заметил на после следы босой ноги человека.

Любопытство и ревность наконец увлекли меня, и я начал неотвязчиво присматривать за поступками и взорами Мисс-Вернон, что она и приметила, не смотря на мою осторожность. Мысль, что я ежеминутно замечаю за её поведением, огорчала и тяготила ее, была ей несносна, То казалось хотела она изъявить свое неудовольствие за мое обращение, тем более оскорбительное, что она имела откровенность признаться в своем критическом положении; то готова была прибегнуть к прозьбам; но или мужество изменило ей или другая какая причина удерживала ее от объяснений. Её неудовольствие изливалось в колких ответах, её прозьбы замирали на устах. Оба мы находились в довольно странном положении: были всегда вместе и всегда таили наши мучительные чувства: я свою ревность, она свое неудовольствие. Между нами существовала дружба без доверенности; я питал любовь без надежды и цели; она оказывала принужденность, сомнения, иногда досаду. Но таково свойство человеческого сердца, что это волнение страстей, коему способствовали тьма других посторонних обстоятельств, заставлявших нас думать друг о друге, всегда более содействовали к усугублению нашей взаимной привязанности. Но хотя от самолюбия моего неукрылось, что пребывание мое в Осбальдистон Галле увеличило отвращение Дианы к монастырю, я не мог однако надеяться на страсть совершенно покорную её таинственному, странному положению. Характер Мисс Вернон был так тверд и решителен, что она не позволит усилиться любви над должностью. В чем я уверился из разговора, который у нас был около сего временя.

Мы сидели в библиотеке, о коей так часто я говорил тебе. Мисс Вернон, разсматривая неистового Роланда, уронила исписанный листок бумажки. Я хотел поднять его, но она предупредила меня.

-- А это стихи, - сказала она, бросив беглый взор на листок, могу ли я осмелиться?.... О! если вы краснеете, если занимаетесь, то я не смотрю на вашу скромность и предположу, что получили от вас позволение.

-- Но здесь только набросаны первые черты, одно начало перевода, один легкой абрис нестоющий и минутного внимания; и я боюсь слишком строгого приговора от судьи, который так совершенно понимает подлинник, так хорошо чувствует красоты его. - Любезный друг, отвечала Диана, поверьте мне, берегите ваши похвалы и ваше смирение до другого удобного случая; и я вас могу уверить: вы за них не получите ни одного комплимента. Вы сами знаете, что я принадлежу к простой фамилии откровенных и не стану льстить самому Аполлону за его лиру.

Она прочла первый станс, который заключался в следующих словах:

-- Но этого довольно, сказала она, быстро пробежав глазами листок бумаги и прервав самые сладкие звуки, какие только могут поразить слух молодого поэта, для которого всего приятнее слышать свои стихи из уст обожаемого предмета.

-- О, без сомнения слишком много, чтоб заслужить ваше внимание, сказал я с некоторой досадой, взявши обратно листок, который она хотела удержать у себя. Впрочем, прибавил я, меня заточили в эту пустыню, принудили искать занятий и я не умел лучше употребить минуты досуга и продолжал единственно для своего удовольствия, переводя сего превосходного писателя, кото* рый я начал несколько месяцов тому назад на берегах Гаронны.

-- Но я вас спрошу, сказала важно Диана, разве не льзя было употребить вам свое время с большею пользою?

-- Вы хотите сказать на сочинения оригинальные, отвечал я, побуждаемый самолюбием; но скажу вам правду: моему гению легче приискивать слова и рифмы, нежели мысли, и вместо того, чтоб рыться в голове и попустому искать их, я очень счастлив, что могу присвоишь мысли Ариоста. Впрочем, Мисс Вернон, вы имели милость дать мне одобрение....

-- Извините, Г-н Франк, вам угодно принимать одобрения, но я не давала их. Я не говорю ни об сочинениях оригинальных, ни об переводах; но думаю, что вы моглиб посвятить свое время на важнейшие предметы. Вам досадно, прибавила она, жалею, что я тому причиной.

-- Досадно? о! нет.... совсем нет, сказал я как можно учтивее; я очень благодарен, что вы принимаете участие в судьбе моей.

-- Эх! что ни говорите, возразила неумолимая Диана; но в этом важном, принужденном тоне видна досада и даже заметно не много гнева; впрочем простите меня, что огорчила вас таким испытанием, но мне остается сказать вам то, что может, еще более огорчить вас.

-- А! вот так гораздо лучше; я знала, что остаток поэтической раздражительности пройдет с легким кашлем, который послужил прелюдией к вашему объяснению; но поговорим поважнее: давно ли вы получали письма от вашего батюшки?

-- Я не получал ни одного слова, Отвечал я, ни одной строчкой неудостоен от него с самого отъезда из Лондона.

-- Это не понятно! Да впрочем, вы Осбалдистоны престранная семья! И так вы не знаете, что он уехал в Голландию по некоторым важным делам, которые непосредственно требовали его присутствия.

-- В первой раз слышу об этом.

-- И без сомнения для вас будет новостью, и может быть не так приятною, когда узнаете, что он препоручил Ралейгу управлять делами до его возвращения?

-- Ралейгу, вскричал я, едва скрывая свое удивление и безпокойство.

-- Да, вам есть чем огорчаться, сказала Мисс Вернон важным голосом; и на вашем месте я старалась бы предупредить пагубные следствия, какие могут произойти от такого распоряжения.

-- Но мне невозможно отвратить....

-- Все возможно тому, кто одарен мужеством и деятельностию; а кто боится, кто не решается, тому ни чего не возможно потому, что все кажется невозможным.

Мисс Вернон произнесла эти слова с каким то героическим восторгом; и в то время, как она говорила, я воображал в ней героиню рыцарских веков, которой одно слово, один взор одушевлял мужеством неустрашимых витязей и усугублял храбрость их в час опасности.

-- Но чтож мне делать, Мисс Вернон? спросил я, желая и вместе боясь слышать ответ её.

-- Сей час же ехать, сказала она с твердостью, и возвратиться в Лондон. Может быть, вы слишком долго оставались здесь, примолвила она кротким голосом, хотя и не вас должно обвинять в том; но каждая минута, проведенная здесь, будет преступлением; да, преступлением; ибо скажу вам необинуясь, что Ралейг слишком долго управлял делали вашего батюшки; и на верно можно полагать, что он раззорен в конец.

-- Как! возможно ли?...

-- Без дальних вопросов, сказала она, перебив меня; поверьте мне, что от Ралейга всего должно опасаться. Вместо того, чтобы употреблять имение вашего батюшки на торговые обороты, он расточит его на исполнение своих честолюбивых планов. Когда Г-н Осбалдистон был в Англии, Ралейг не мог привести в действие своих намерений: в его отсутствие он найдет тысячу случаев к тому, и будьте уверены, не упустит воспользоваться ими.

-- Но как возможно мне, отверженному отцом, без всякой власти в его доме, как можно отвратить опасность своим присутствием?

-- Одно ваше присутствие много сделает. По своему происхождению вы имеете право смотреть за выгодами вашего батюшки, это неотъемлемое право. Вас поддержит его главный прикащик, его друзья, его товарищи. Притом намерения Ралейговы таковы.... Она замолчала, опасаясь сказать слишком много. - Одним словом, таковы, как и все своекорыстные планы; люди, которые их замышляют, лишь только увидят, что хитрости их открыты, лишь только заметят, что за ними присматривают, тотчас их оставляют. И так, говора языком вашего любимого поэта:

"На коня! Разсуждать не толь, что бояться."

-- Ах! Диана! вскричал я, увлеченный непреодолимым чувством, вы ли мне советуете ехать? Не кажется ли вам, что я слишком долго пробыл здесь?

Мисс Вернон покраснела, но отвечала с величайшею твердостию: - Да, не только советую оставить Осбалдистон-Галль, но и ни когда не возвращаться сюда. Вы оставляете здесь во мне друга, прибавила она с принужденной улыбкой, но я уже давно привыкла счастию других жертвовать своим благополучием. А в свете вы встретите тысячу особ, коих дружба будет также безкорыстна, но более полезна, она не будет соединена с такими несчастными обстоятельствами, не будет подвержена такому влиянию злых языков и преград неизбежных.

-- Никогда! вскричал я, никогда! в обществе я ни чего не найду, чтоб могло заменить то, что я оставляю. И я схватил её руку и прижал к губам своим.

-- Какое безумство! вскричала она, стараясь вырваться! послушайте меня, сударь и не ребячьтесь. В следствие одного торжественного договора, я назначена в супруги Богу, если не выйду за Торнклифа. И так я невеста Бога; монашеский покров и монастырь - вот удел мой. Умерьте восторг ваш; он сильнее доказывает необходимость вашего отъезда. При сих словах она выдернула руку и прибавила, понизя голос: - Сей час оставьте меня.... Мы еще увидимся здесь, но в последний раз.

подслушивал и смотрел на Мисс Вернон. - Это ничего, (сказала она слабым голосом; верно за обоями бегают крысы.

которая про" сила меня задыхаясь: оставьте, оставьте меня! не позволяли мне внимать гласу гнева и я бросился из комнаты в каком-то свирепом бешенстве, которое напрасно я старался успокоишь.

В моем уме царствовал хаос понятий; они уничтожали, сменяли одно на другое и походили на те туманы гористых стран, которые, ложась огромными массами, изкажают или скрывают обыкновенные знаки, по коим путешественник узнает дорогу чрез степи. Темное, сбивчивое воспоминание об опасности отца, о моем полу-объяснении в любви Диане Вернон, мысль, что она не хотела того заметить, затруднительное её положение, ибо она принуждена или пожертвовать собою для неприличного брака, или постричься в монастыре, все эти воспоминания так теснились в голове моей, что я неспособен был размышлять о них. Но всего более раздирал мое сердце вид, с каким Мисс Вернон отвечала изъявлению моей нежности; эта смесь симпатии с твердостию, которою, казалось, она хотела показать, что я занимаю место в её сердце; но оно так тесно, что не позволяет ей забыть и препятствий к признанию во взаимной нежности. Выражение не удивления, но ужаса, с каким она заметила движение обоев на потаенной двери, казалось возвещало в ней страх новой опасности и сей страх не мог быть пустым; ибо Диана Вернон не была подвержена нервическим припадкам своего пола: её характер запрещал ей предаваться неосновательному испугу. Какого же рода были эти тайны, которыми она была окружена, как магическим крутом; безпрестанное, сильное влияние их оказывалось на всех поступках и мыслях её, но сокровенные пружины оных были невидимы. На этой мысли я остановился, забыл о делах моего отца, о Ралейге, о его коварстве, думал об одной Диане и решился до тех пор не выезжать из Осбалдистон-Галля, пока не узнаю чего нибудь положительного и верного о жизни этого очаровательного существа, жизни, разделенной между таинственностию и добродушием: все слова, все чувства её отзывались искренностию, все поступки, как завесою тумана, подернуты были тайною.

Мало того, что чувства любопытства и любви волновали меня; я уже замечал, что мною овладело еще глубокое, хотя и неясное чувство ревности; оно всегда возрастает с любовию, как плевелы растут с хлебом, и, возбуждалось во мне предпочтением Дианы к невидимым существам, которые управляли её поступками. Чем более я размышлял о её характере, тем более внутренно убеждался, что не льзя покорить ни какому игу, еслиб его захотели положит на нее, и что она кроме любви не признает другой власти; и в мою душу прокралось жестокое подозрение, что здесь было основание могущественного и страшного для ней влияния.

если не наскучило тебе чтение этих подробностей"