Роб Рой.
Часть вторая.
Глава девятая

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Роб Рой. Часть вторая. Глава девятая (старая орфография)

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ.

Звуки голоса для тебя неслышного приказывают мне уехать; мановение руки незримой велит повиноваться.

Я тебе сказал, любезный Трешем, если не забыл ты, что вечером я никогда не ходил в библиотеку к Мисс Вернон, разве в присутствии старухи Марфы. Впрочем такое обыкновение было совершенно условное, и я сам предложил его. Но с тех пор, как затруднительность нашего взаимного положения увеличилась, вечерния посещения совсем прекратились. Мисс Вернон не предполагала, чтоб я за хотел возобновить их, не сказав наперед ей, дабы она, по обыкновению, пригласила Марфу на чашку чаю; но впрочем эта осторожность не была строгим законом. Библиотека открывалась для меня, как и для всех прочих членов семейства, во всякой час и днем и ночью, и как бы неожиданно не вошел я туда, Мисс Вернон не могла на то сердишься. Я был уверен, что Диана принимает в этой комнате или отца Вогана или другую особу, мнением которой она руководствовалась и избирает для сих свиданий такое время, когда никто не посещает ее. Все уверяло меня, что кто-то посторонний ходил в эту комнату: я сам вечером заметил огонь в библиотеке, ясно видел тень двух человек; поутру нашли множество следов от двери башни до задней калитки сада; наконец несколько слуг слышали шум и толковали его по своему. Подозревая, что эта особа имеет влияние на судьбу Дианы, я принял твердое намерение открыть: кто" она такова, почему, имеет власть над ней; и особенно - хотя и старался себя уверить, что это желание было побочное - и особенно узнать: каким образом она со храняет влияние над Дианой, и страхом или любовию управляет ею. Но не смотря на все мои усилия изгнать эту мысль, хотя я не мог дать себе отчета в своем предубеждении, но всегда представлял в ней мущину, и без сомнения мущину молодого и ловкого, который по своей воле управлял поступками Мисс Вернон, и это уверило меня, что ревнивое любопытство занимало первое место в уме моем. В нетерпении открыть соперника, сошел я в сад и ожидал минуты, когда; покажется: огонь в библиотеке.

Меня пожирал такой сильной; пламень, что я давно уже стоял на своем месте и ожидал явления, которое не могло показаться прежде ночи, за час до захождения солнца. Тогда была Суббота и все аллеи запустели и одичали. Я долго прохаживался, размышляя о возможных последствиях своего предприятия. Тихое дыхание свежого, бальзамического ветерка немного успокоило кровь, кипевшую в моих жилах. Волнение страсти начало постепенно утихать и я спрашивал у себя: какое имею право проникать в тайны Мисс Вернон или в тайны семейства моего дяди? Что мне было за дело, если дядюшка и скрывает кого-то в своем доме, в коем и сам жил только по праву гостя? Должен ли я мешаться в дела Мисс Вернон и раскрывать тайну, в которую она просила меня никогда не проникать?

Страсть и любопытство, искусные софисты, скоро умели разрешить вопрос. Открыв таинственного посетителя, я окажу услугу Сир Гальдсбранду, ибо он верно не знает ничего об этих интригах и сделаю пользу самой Мисс Вернон; ибо живя в тайной связи с человеком, коего характер ей не известен, она подвергается большой опасности с своею откровенностию и простодушием. По видимому, я насильно вынуждал у ней доверенность, но делал это из великодушного и безкорыстного намерения (я до того был ослеплен, что называл егодаже безкорыстным); руководствовать ею, покровительствовать ей и защищать ее от злобы, обмана, особливо от скрытного советника - вот какими доводами воля моя усыпляла совесть; она их требовала от воли, но была похожа на купца, который для своих выгод решается лучше принять деньги фальшивой пробы, нежели упустишь хорошого покупщика.

Идя большими шагами и разсуждая таким образом, я нашел на Андрея Ферсервича, который в благоговейном созерцании стоял, как вкопаный, чред длинным рядом пчелиных ульев, одним глазом наблюдая за движениями трудолюбивых животных, летевших с журчанием в свои жилища, а другим читая в молитвеннике, лишенном краев и принявшем овальную фигуру от частого употребления, что соединясь с запачканным цветом книги, придавало ей вид почтенной древности.

-- Я читал на едине Цвет спасения Жона Кваклебена, сказал Андрей, увидя меня, закрыв книгу и в знак почтения положив свои роговые очки на то место, где остановился.

-- А мне кажется, Андрей, что и пчелы разделяли твое внимание с священным писателем?

-- Экое нечестивое племя! подхватил садовник, дано им шесть дней в неделе роиться; ну так нет, надо дождаться дня субботняго и мешать православным слушать проповедь. Правду сказать, нынче это не велика беда: ведь сего дня в Гренической церкви не было обедни.

-- Ты бы Андрей подражал мне: пошел бы в приходскую церковь и услышал бы превосходную проповедь.

-- Ох! эти обглодки холодной курицы, сказал Андрей с злобной улыбкой, с позволения вашей чести, годятся для однех собак. Я знаю, что мог бы послушать, как министр в своей длинной белой рубашке дерет во все горло; как музыканты наигрывают на свистках; но, Господи прости, это похоже на крестьянскую свадьбу, а не на проповедь. Я лучше бы сделал, послушав Докартеева бормотанья..

-- Докартеева! сказал я (так назывался старый Ирландский священник, который иногда служил в Осбалдистон-Галле); я думал, что отец Воган в замке; он был вчера поутру.

-- Да, отвечал Андрей; а вечером уехал в Грейсток, или куда нибудь в ту сторону. Там, слышно было, что-то пошевеливалось. Они все суетятся, как мои пчелы; впрочем, Боже медиа избави сравнит этих бедных насекомых с папистами! Да! кстати о плечах: ведь это нынче другой уж рой вылетает, а первый вышел на разсвете; - надо знать, что я тут стою с пяти часов утра. Да вот оне все почти влетели; и так желаю вашей чести доброго вечера и благословения неба. При сих словах Андрей удалился; но уходя, он часто оглядывался, бросая взоры на ульи.

Я стороною выведал от Андрея важное известие: Отца Вогана не было в замке. И так, если я увижу огонь в библиотеке, то верно не Воганов, или его поведение будет слишком таинственно и потому подозрительно. С нетерпением ожидал я захождения солнца и сумерек. День клонился к вечеру, когда вдруг слабый блеск мелькнул в окнах библиотеки; хотя бледный свет, сливаясь с последними лучами заходящого солнца, едва был приметен, однако я различил его с быстротою заблудившагося мореходца, который примечает в далеке первый лучь путеводного маяка. До сих пор сомнение, нерешительность и уважение к законам приличия удерживали мое любопытство и ревность, но они вдруг изчезли при сем случае удовлетворить первое, увериться в последнем и возвратить спокойствие сердца, когда б мои подозрения вышли несправедливы. Я вхожу в дом, и, осторожно, как преступник, избегая жилых покоев, достигаю библиотеки, берусь за ручьку, еще минуту колеблюсь.... слышу кто-то ходит.... отворяю дверь.... и нахожу одну Мисс Вернон.

Диана была в изумлении: не могу сказать, от моего ли нечаянного и нежданного прихода, или от чего нибудь другого, но она казалась в большом волнении от сильного душевного движения, хотя в-одну минуту успела успокоиться; но какова сила совести? Я, который шел с намерением застать и изобличить ее, я стоял в смущении и не знал, что делать.

-- Не случилось ли чего? сказала Мисс Вернон. Не пришел ли кто в замок?

-- Он лежит там на столе, сказала мне Диана, которой спокойствие приводило меня в замешательство.

Желая сыскать эту книгу, я перебирал две или три, и думал каким бы образом отступить без стыда и в порядке. А это не легко было сделать в моем положении и с таким проницательным противником, какова Диана, как друг приметил на столе мужскую пернатку. Взоры мои встретились со торами Мисс Вернон, и она тотчас покраснела.

-- Это одна из моих заветных вещей, сказала она запинаясь: эту перчатку носил мой дедушка, подлинник прекрасной картины Вандика, которой вы удивлялись.

Но думая, что простого уверения недостаточно для разсеяния моих подозрений, она выдвинула из стола ящик и вынув оттуда перчатку, бросила передо мною. Когда человек от природы, откровенный и простодушный надевает на себя личину притворства и лицемерия, неуменье носит ее, и усилия скрыть свое смятение, часто внушают подозрения: и раждают желание увериться самому в словах, произносимых слабым и неверным голосом. Я взглянул на обе перчатки и важно отвечал, что хотя оне похожи видом; но Мисс Вернон благоволит заметить, что оне не могут составлять пару, будучи обе с правой руки.

Мисс Вернон закусила губы от досады и снова покраснела.

-- Вы хорошо делаете, что стараетесь изобличить меня, сказала она в гневом. Другой бы заключил из моих слов, что я не хочу изъяснить обстоятельства, не имеющого вовсе ни к кому отношения, а всего менее к постороннему человеку. Но вы поступили лучше, вы дали мне почувствовать низость ненавистного притворства, от которого на все" гда отказываюсь, у меня нет способности лицемерить; такая роль не прилична мне, и только одна необходимость принудила меня играть ее. Нет, ваша догадливость не обманулась; эта перчатка не под пару той: она принадлежит другу, который мне дороже Вандиковой картины.... другу, которого советам буду следовать..... которого уважаю..... которого.... Она остановилась.

-- Которого люблю, верно хочет сказать Мисс Вернон, вскричал я, скрывая свою досаду под насмешливым тоном.

-- А хотя бы и сказала, возразила она с гордостию, то кто вправе осуждать мои чувства? Кто осмелится требовать в них отчета?

-- Верно не я, Мисс Вернон, возразил я с жаром, ибо в свою очередь мне было досадно; я вас прошу не почитать меня ₍так дерзким; но надеюсь, что Мисс Вернон простит другу или человеку, коего удостоивала сим названием, если он осмелится ей заметить.".

-- Не трудитесь замечать, Государь мой, сказала она с живостию, а заметьте сами, что я не люблю допросов. Не думаете ли вы поставить себя моим судьею? Я не позволю эта го; и если вы пришли подсматривать за мною, то и дружба не может извинить такого дерзкого любопытства.

-- Я освобождаю вас от моего присутствия, сказал я с такою же гордостью. И так это был приятный сон, один сон прелестный и обманчивый! и.... но мы понимаем друг друга.

Я готов был выдти, как вдруг Мисс Вернон, которой движения, как инстинкт, были быстры и неожиданны, бросились к двери и схватив за руку, удержала меня с этим повелительным видом, который был в разительной противоположности с её простым и свободным обращением.

-- Остановитесь, Г-н Франк, сказала она, мы не должны этак разставаться; у меня, так мало друзей, что я не решаюсь изключать из их числа даже и неблагодарных и эгоистов. Послушайте меня, Г-н Франк, вы ничего не узнаете касательно таинственной перчатки. (Она взяла ее в руки). Нет, клянусь, ничего не узнаете сверх известного вам, и да не будет она поводом к разрыву. Мое пребывание в здешнем доме, прибавила она спокойным голосом, будет не продолжительно; ваше еще менее; нам должно разстаться без надежды свидания, и так не станем ссориться и мои тайные горести не отравят раздором последних минут которые мы проведем вместе до встречи на другом берегу вечности.

Не знаю, Трением, каким очарованием, какой волшебной властию умела она управлять моим характером, которого укротить и сам был не в силах. Входя в библиотеку, я решился требовать удовлетворительного объяснения от Мисс Вернон. Она отказала в нем, с обидною гордостию призналась, что предпочитает мне соперника, - как иначе мог я истолковать её предпочтения к. таинственному советнику - и не смотря на то, когда я хотел выдти из комнаты и на всегда прекратить знакомство, чтоб возвратить своего подданного на прежнее место, подчинить прежним суровым законам, ей только стоило принять другой вид, перейти от гордого и сердитого тона к повелительному и самовластному, умеряя его кротостью и выражением меланхолии.

-- К чему я ворочусь, садясь сказал я; за чем мне быть свидетелем несчастий, которым не могу помочь, и тайн, в которые, не обижая вас, не могу проникнуть? Хотя свет не известен вам, но все вы должны знать, что молодая девушка не может иметь более одного друга. Еслиб я узнал, что один из моих друзей в тайне удостоил третьяго доверенностью, в которой отказал мне, я бы не мог воздержаться от ревности; но к вам, Мисс Вернон, к вам....

-- Вы ревнуете во всем смысле этого слова, не так ли? Но, любезный друг, зачем повторять, что глупцы учат наизусть из романов и комедий, пока это вздорное вранье не произведет на их ум действительного влияния. Молодые люди и девушки все болтают, пока влюблены; когда же любовь угаснет, они перестают болтать, терзаться и мучиться от ревности. Но нам, Франк, нам, существам разумным должно говорить языком добродушной, искренней дружбы. Иной связи между нами быть не может, как будто я мущина, или как будто вы женщина. Говоря откровенно, хотя я приношу последнюю жертву приличию, краснея за неприличное значение моих слов, нам не льзя жениться, если мы и захотим; но когдаб и можно было, мы не должны жениться.

Небесный, живой румянец одушевлял её лице, когда она говорила. Я позабыл свои оправданные подозрения и хотел оправдать её доводы; но она предупредила и примолвила с холодною твердостью и даже некоторою суровостью: - Слова мои неоспоримая истина и не возможно их опровергнуть; и так я вас прошу без дальних вопросов.... Ведь мы друзья, Г. Осбалдистон, не правда ли? Она протянула руку, и взяв мою, сказала: и на всегда останемся друзьями.

-- Нет, сказала она, письмо на ваше имя; но оно, не смотря на предубеждение того, кто пишет, никогда бы не дошло до вас, еслиб не попало в руки моего Паколета или волшебника Карлы, которого, как и все несчастные красавицы в романах, тайно держу у себя.

Письмо было запечатано; я открыл его и пробежал на скоро. Бумага выпала из рук и я невольно воскликнул: - Великий Боже! мое безумное упорство погубило отца моего.

сказала она, вы больны; не принесть ли вам воды? Не ребячтес, Г-н Осбалдистон; что случилось? не умер ли ваш батюшка?

-- Он живет, слава Богу, но в каком затруднительном, в каком несчастном положении!

-- И только? Есть от чего унывать! Можно ли мне прочесть письмо? спросила она, поднимая его.

Я согласился, не зная сам, что говорю. Она прочла его с большим вниманием.

-- Товарищ батюшки (твой доброй отец, любезный Виллиам); но обыкновенно, он не принимает никакого участия в торговых делах.

-- Он говорит о каких то письмах к вам.

-- Я не одного не получал.

-- И кажется, прибавила она, что Ралейг, оставленный вашим батюшкой управлять делами перед отъездом в Голландию, оставил Лондон и удалился в Шотландию, забрав с собою на значительную сумму товаров, назначенных на уплату билетов вашего батюшки на имя некоторых тамошних особ.

-- Да, я сей час же еду.

-- Кажется, следствием этого всего будет потеря некоторой суммы денег; а у вас уж слезы на глазах! Э! Г. Осбалдистон!

-- Вы обижаете меня, Мисс Вернон, отвечал я, не о потери имения я жалею, но боюсь какое действие она произведет на ум и здоровье батюшки, которому честь дороже самой жизни. Невозможность исполнить свои обязательства приведет его в отчаяние, будет для него также горестна, как храброму солдату горестна необходимость бежать от неприятеля или честному человеку лишение достоинства и доброго имени в обществе. Этих несчастий можноб было избежать, еслиб я не внимал самолюбивым мечтам пустого честолюбия, коварным советам преступной безпечности, еслиб не отказался разделять труды отца и вступить на полезное и почтенное поприще! Боже мой! Как исправит пагубные следствия моего безумия?

-- Послушайтесь советов вашего друга и скорее поезжайте в Глассов.

-- Признаюсь, за успех не льзя ручаться; но впрочем и оставшись у нас вы не сделаете пользы вашему батюшке. Вспомните, что этого несчастия никогда бы не случилось, еслиб вы были на месте вашего назначения, что все можно поправить, если вы поспешите₎ куда вас призывают. Подождите, не уходите из комнаты, я сей час приду.

в непредвиденных и опасных случаях.

Чрез минуту она возвратилась с бумажкою в руке, сложенною и запечатанною наподобие письма, однако без надписи. - Я вручаю вам, сказала она, залог моей дружбы, совершенно полагаясь на вашу честность. Если я хорошо поняла содержание письма, то сумма, захваченная Ралейгом, 12 Сентября должна быть предъявлена для уплаты билетов; если вы успеете приехать прежде, то обезопасите кредит вашего батюшки.

-- И так, сказала Мисс Вернон, в этом случае мой маленькой пакет пригодится. Вы слыхали о волшебной силе некоторых писем? Возьмите этот пакет, и если вы успеете в своем предприятия другим средством и получите от Ралейга похищенные товары, то я полагаюсь на вашу честность, что вы, не раскрывая, его сожжете; а не то вы можете разломать печать за десять дней до сроку билетам, вашего батюшки: вы найдете в нем нужные наставления. Прощайте, Франк, мы никогда не увидимся; почаще вспоминайте о вашем друге, Диане Вернон.

Она протянула мне руку, но я прижал ее к сердцу. Она вздохнула, вырываясь из моих объятий, убежала в маленькую дверь, которая вела в её комнату и я не видал ее более.