Роб Рой.
Часть четвертая.
Глава первая

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Роб Рой. Часть четвертая. Глава первая (старая орфография)

РОБ РОЙ.

СОЧИНЕНИЕ
ВАЛТЕРА СКОТТА.

С ИСТОРИЧЕСКИМ ИЗВЕСТИЕМ

о Роб-Рое Мак-Грегоре Кампбеле
и его семействе.

"Простой закон старины царствовал тогда на земле. Объявляя войну слабейшему, сильный говорил: Защищайся, если можешь!"

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ.

МОСКВА.
В Типографии И. Степанова.
При Императорском Театре.
1829.

с тем, чтобы по отпечатании представлены были в Ценсурный Комитет три экземпляра. Москва, 1828 года, Июля 16 дня. В должности Председателя Московского Цензурного Комитета

"Горе, горе побежденным! - Так восклицал свереный Бренн, и разсеянные Римляне трепетали мстящей руки грозного воителя."

каким искуством умел скрыть свое намерение сей дикарь, повидимому грубый и необразованный, с какою ловкостью умел он распустить ложные известия, как будто вынужденные страхом или смелою. Я чувствовал, что нам опасно было подойти к победителям в первую минуту победы, ознаменованной самыми безчеловечными поступками: ибо я видел, что горцы, или лучше сказать дети их, прикалывали всех умирающих солдат, и уверился, что безразсудно было бы являться к ним без посредника; но как я ни где не видел Кампбеля, в коем узнал славного Роб-Роя, то я решился прибегнуть к помощи Дугала, его шпиона.

Долго и безполезно я искал его, наконец воротился на прежнее и начал думать, как бы помочь-честному банкиру. Но, к моему удовольствию, я увидел, что он оставил свой воздушный пост, и сидел у подошвы той скалы, на вершине которой он прежде висел. Я поспешил к нему и поздравлял его с счастливым освобождением. Он не так дружелюбно принял меня, и сильный, в несколько приемов повторяемый кашель, прерывал его слова, в коих он выражал свои сомнения касательно моей искренности.

-- Гм! гм! гм!... говорят, что друг... гм!... что друг лучше брата... гм!... Для чего я зашел сюда, Г. Осбалдистон, в эту от Бога и людей проклятую землю?... Гм! гм! гм!.. Господи! прости мои согрешения!... гм!.. А все это для вас. Не ужели вы думаете, что хорошо сделали, оставя меня висеть гм!.... висеть, как Архангелу, между небом и землею, и не думая... гм!... не думая помочь мне?

Я показал ему, где стоял, когда с ним случилось такое несчастие, и он уверился своими глазами, что мне не льзя было помочь ему. У него была горячая голова, за то доброе сердце; он протянул руку и мы с ним помирились. Пользуясь минутою доверенности, я спросил его, как он избавился?

-- Избавился! как бы не так! Я верно до второго пришествия висел бы вверх ногами, но Дугал, выкупив меня из беды вчера, и нынче освободил от опасности. Он пришел ко мне с каким-то молодцом, одним ударом сабли отхватил обе полы у моей шинели, поднял меня на ноги и я пошел, как будто ни в чем не бывало! Но посмотрите, как хорошо иметь платье из крепкого сукна! Еслиб моя шинель была из камлота или из тонкого французского сукна, она бы успела сто раз изорваться под тяжестию моего тела. Хвала и честь художнику, который ткал его. Я плавал в воздухе, как рыба в воде, и так же безопасно, как лодка тройным канатом привязанная к берегу.

Я спросил его: что сделалось с его избавителем?

-- Приятель мне сказал, что безразсудно являться к госпоже в такую минуту и советовал подождать его здесь и я охотно его послушался. Кажется, теперь он ищет вас. Да, это малой не дура к и, я думаю, он справедливо думает о госпоже. Елена Кампбель и в девках не слыла тихою, да и замужем не переменила своего характера. Многие, говорят, что и самого Роб-Роя она держит в почтительном страхе. Я думаю, она меня не узнает: ведь много годов пролетело, как мы с ней не видались. Но я решительно хочу ждать Дугала, и прежде ни за что не пойду к ней.

Я подтвердил его мнение. Но судьба хотела, чтоб на сей раз вся осторожность великого Бальи ни к чему не послужила.

Когда кончилась перестрелка, Андрей поднялся, и не смея сойти с плат"формы, облокотился на скалу; это положение открыло их рысьим глазам горцев, которые заметили минуту спустя после победы. Они тотчас изпуспиили пронзительный крик, а пятеро или шестеро из них, прицелясь, приказывали знаками явиться к ним немедленно" если он не хочет сойти по неволе.

Андрей был не такой человек, чтоб отказаться от призыва, страх близкой смерти заставил его забыть неизбежную опасность. Он начал сходить ползком, самой кратчайшей, хотя и трудной дорогой; и на пути иногда полз на коленях, иногда скатывался на брюхе, то хватался за кусты, то держался за острые места, и если рука была свободна, то всегда ее протягивал к неприятелям, как бы моля о пощаде. Казалось, горцы забавлялись робостью Андрея: они два или три раза выстрелили над его головою, не из намерения ранить, но посмеяться над его страхом; смеялись глядя на его усилия достигнуть конца дороги, которую он начал единственно из страха.

Наконец он пришел, или, лучше сказать, упал к подножию скалы; ибо за восемь или за десять футов нога у него поскользнулась и он скатился вниз без всякого вреда. Несколько горцев помогли ему подняться; и прежде нежели он встал, они успели завладеть шляпою, жилетом, галстуком, чулками, башмаками, словом оставили ему только две необходимые части, одеяния, являться без которых запрещают законы приличия. Они так скоро его обобрали, что можно сказать, что он упал одетый, и встал в ту же минуту почти голый.

В таком положении и не жалея босых ног его, они тащили Андрея по кустарникам, скалам и утесам до самого места сражения, где был собран весь отряд.

Провожая его таким образам и проходя мимо узкого места, где мы сидели, к несчастию, они нас заметили и в минуту полдюжины вооруженных горцев подбежали, угрожая нам саблею и пистолетом. Мы не могли сопротивляться им и Г. Жарви, желая показать, что мы не хотим и не можем противиться, заметил им, что мы были безоружны. И так мы покорились своей участи и в туже минуту горные камер-динеры занялись нашим туалетом, и еслиб не случай помог нам, то они поступили бы с намй не лучше того, как поступили с Андреем.

Я уже отдал свой платок, обшитый кружевом, а Бальи уступил печальные остатки своей шинели, как вдруг явился Дугал, и сцена изменилась. Он стал кричать, грозить, ругаться, как можно было заметишь из его движений и тона, каким говорил, и наконец принудил разбойников не только оставишь нам то, что хотели отнять, но и возвратить то, что похитили. Он вырвал галстук из рук бездельника, который им завладел; и, в пылу усердия, так сильно сжал мою шею, что я невольно подумался, что, живя в Гласгове, он выучился не одному ремеслу тюремного сторожа, но верно взял несколько уроков у городского палача. Он накинул на плечо Г. Жарви остатки обрезанной шинели; и, отправляясь в поход, отдал горцам приказ оказывать нам должное уважение. Андрею очень бы хотелось заслужить милость Дугала. Но напрасно он просил о ней: он и башмаков не мог себе вымолишь.

-- Как бы не так! говорил ему Дугал; разве ты дворянин? а у нас есть и лучше тебя, да ходят босиком. И оставя Андрея следовать за нами, или лучше сказать, позволив горцам погонять его, он привел нас к узкому проходу, где происходило сражение. Здесь он принужден был ругаться, толкать и даже бить тех, которые обступили нас и наконец успел пробиться и представить нас женщине, занимавшей тогда должность Генерала.

Наконец мы явились к Героине: её страшный вид и свирепые лица диких, невольно внушили в нас какой-то ужас. Я не знаю, брала ли Глена действительное участие в битве, но кровавые пятна на руках, локтях, на платке, на клинке сабли, её пылающее лице, безпорядок волос, которых чаешь видна была из-под красной шапки, осененной пером и составлявшей её головной убор, все показывало, что она была не простой зрительницей. Её черные, живые глаза и вся её физиогномия выражала гордость победы и удовольствие удовлетворенной мести. Впрочем она не казалась ни кровожадной, ни свирепой, а напоминала некоторым образом изображения Героинь Ветхого Завета, которые я видел во Французских церквах. У ней не было красоты Есфири, не было вдохновенного лица Деборры; но лице изображающее свирепый энтузиазм и дикое величие, может подать много мыслей художникам, кои занимаются изображением таких предметов.

Я не знал, как начать разговор с этой необыкновенной женщиной; но Г. Жарви взял на себя обязанность произнести речь, и тем вывел меня из затруднения. Кашлянув несколько раз: - Я очень счастлив, - сказал он, но не умея выразишь сим словом той важности, какую хотел придать ему, - очень счастлив, примолвил он, опираясь за это слово, удостоясь видеть супругу моего брата Роба. Ну, как вы поживаете? прибавил он своим обыкновенным свободным и непринужденным тоном; как поживали во все это время? Ведь мы не вчера виделись. Вы, может статься, и забыли меня, Мистрис Мак-Грегор Кампбель: но все должны помнить покойного батюшку почтенного, великого диакона, Николя Жарви Сант-Маркетского в Гласгове..... Он был человек честный человек благоразумный... который уважал вас и всех ваших. И так, я вам сказал уже, Мистрис Мак-Грегор Кампбелль, что почитаю за счастие вас видеть и попросил бы позволения обнять вас, как сестру, еслиб эти люди не держали меня; откровенно говоря, как должно истинному судье, я скажу, что прежде нежели станете угощать нас, не худо бы обмыть вам руки,

Такой образ выражения был вовсе не приличен с подобной женщиной, ибо кровь её от недавняго сражения кипела мщением, ум был разгорячен победою и она готовилась произнести решительной приговор над жизнию и смертию своих пленников.

-- Что ты за дьявол? вскричала она, и как смеешь думать о родстве с Мак-Грегорами, не говоря их языком и не нося их платья? Давно ли собака называется роднею дани, которую преследует?

-- Может быть, сестра, отвечал Бальи без замешательства, тебе никогда не говорили о нашем родстве; но это вещь известная и не трудно доказать ее. Мат моя Ельспет Мак-Фарналь была жена моего отца великого диакона Николя Жарви, царство ему небесное! Ельспет была дочь Фарлана Мак-Фарналя, жившого в Лох-Слое; а этот Фарлан Мак Фарналь женился на Иессее Мак-Набе Струккалаханской, а она была пятиюродная сестра твоего мужа, ибо Дункан...

Наша Героиня прервала его родословную и надменно спросила: - Разве свободно текущий ручей, в родне с водою, которую люди, живущие у берега, черпают для низкого домашняго употребления?

-- Твоя правда, сестра, отвечал Жарви; а впрочем, летом, когда видны бывают белые камни на сухом его дне, он бы и желал, чтобы все взятые у него капли принесли ему назад. Я знаю, что в горах презирают язык жителей Гласгова и тамошнее платье, но ведь всякой говорит тем языком, какому выучился в детстве, а ваше горное платье не очень пристанет к моему толстому брюху и коротеньким ногам, Да притом, сестра, продолжал он, не смотря на знаки Дугала, который видел, что эта речь не нравится Амазонке, - если ты уважаешь своего честного мужа... а всякой жене святое писание велит почитать мужа... если ты его уважаешь, как я уже сказал, то должна вспомнить, что - не говоря о жемчужном ожерелье, которое я прислал на твою свадьбу - сколько услуг оказал Робу, когда он честно торговал скотом, когда еще не раззорял, не грабил, не отнимал оружия у царских, солдат, что все запрещено законами.

-- О, конечно! ты и подобные тебе могли быть нашею роднею, когда мы жили подлыми рабами, носили для вас воду, рубили дрова и доставляли скот на ваши пиры, словом, были жертвами ваших жестоких, варварских законов; но теперь, когда мы свободны... да, свободны! В следствие акта, который лишил нас покрова, пищи, одежды, всего... всего лишил!... Я содрагаюсь, когда подумаю, что у меня кроме мщения нет другой мысли, нет иного желания; о! так я же увенчаю сей славный день таким делом, что разорвутся все связи между Мак-Грегорами и вероломными жителями долин. Аллан, Дугал, сей час же связать этих Англичан и бросить их в море. Пусть поищут там, какая у них есть родня в горах.

Это приказание испугало великого Бальи и он раскрыл уже рот для увещаний, которые бы только раздражили ее более; но Дугал оттолкнул его, засторонил собою и начал говорить госпоже речь на своем языке с таким жаром и силою, которые составляла разительный контраст с его вялым, несвязным образом выражения, когда он говорил по Английски в Оберфоильском клане. Я не сомневался, что он защищал нас.

Госпожа ему возражала или, лучше сказать, прервала его речь и вскричала по Английски, как будто желала приготовить нас к будущей участи:

-- Подлая тварь! и ты смеешь не исполнять моих приказаний! Ты должен мне повиноваться, когда велю вырвать из них сердца и разсмотреть в котором больше злобы на Мак-Грегоров. А это часто делалось, когда предки наши мстили за себя.

-- Без сомнения, отвечал он, мой долг повиноваться. Это все так, но если для вас все равно бросить в озеро этого капитана и несколько красных мундиров, то я исполню это охотнее; ибо те друзья Грегораха. Они пришли по его приглашению, и я могу вас уверить, ибо сам носил письмо.

Она хотела отвечать и, вероятно, решить нашу участь, как вдруг, в начале прохода раздался звук военного рожка и, верно, того самого, который слышался в лесу арриергарду Торнтона и который заставил его идти вперед, чтоб избежать нападения с тыла. И как сражение продолжалось не более нескольких минут, то горцы и не могли поспеть прежде окончания дела, хотя они, услышав пальбу, и прибавили шагу. Неприятель быль разбит без всякой помощи и товарищи ожидали только их поздравлений.

Но между новым отрядом и тем, который разбил капитана Торнтона, было приметное различие и с большою выгодою для первого. Между горцами, подвластными предводительнице - если могу, не нарушая правил Грамматики, дашь такое название жене Роб-Роя, - было много стариков, детей, едва носивших оружие и даже несколько женщин словом много было таких, которые только в крайней опасности участвуют в военных действиях; и это обстоятельство еще более умножило горесть и уныние капитана, когда он узнал, какие презренные неприятели победили храбрых его ветеранов. Но вновь пришедшие горцы, числом от тридцати до сорока человек, были статные и сильные мущины и все. в цветущем возрасте; горное платье обрисовывало их крепкие мускулы, а оружие отличалось красивостью и добротою. В отряде Амазонки щиталось до пятнадцати стрелков; все прочие были вооружены топорами, косами, суковатыми палками и немногие пистолетами и саблями. Но у вновь пришедших у всех было за поясом по кинжалу и паре пистолетов, при бедре сабля, в руке ружье и круглый, деревянный щит, окованный медью и покрытый кожею, с стальным острием в середине. Они носили его за спиною в походах и в действии огнестрельным оружием, и держали в левой руке, когда сражались оружием холодным.

Но по всему было видно, что эти отборные воины, не могли похвалиться такою победою, какую одержали их товарищи. Рожок издавал протяжно печальные, унылые звуки, вовсе не похожие на торжественную, веселую песнь победы. Они молча подошли к Елене, с мрачным видом, с поникнутым взором, при унылых звуках военного рожка.

Елена подошла к ним. На её лице выражались и гнев и ужас вместе. - Что это значит, Аластер? сказала она музыканту. К чему после победы такие печальные звуки?... Роберт, Гамишь, где Мак-Грегов? где отец ваш?

Начальники отряда, оба её сына, медленно и боязливо подошли к ней. Они ей сказали несколько слов на своем языке и в ту же минуту она испустила пронзительный крик, который повторили все женщины и все дети ударяя себя руками и вознося их к небу. Горное эхо, молчавшее с самого конца битвы, вдруг пробудясь повторило стократно их страшные завывания, и устрашенные ночные птицы оставили свои гнезда, услышав среди бела дня такие зловещие, ужасные крики, каких оне и сами не испускают ночью.

--В плену! вскричала Елена, минуту спустя. В плену! И сыновья его живут и сами меня извещают!... Малодушные трусы! разве для того я вас кормила молоком своим, чтоб вы жалели своей крови для защиты отца, чтоб вы дали увесть его в плен и сами пришли сказать о том?

Сыновья Мак-Грегора, к коим относилась эта речь, были молодые люди и старшему из них едва ли щиталось двадцать лет.

Его звали Робертом, а горцы для отличия от отца, того же имени, придавали ему эпитет Ог глаза и прекрасные, белокурые волосы, придавали лицу какую-то кротость, которую можно найти у редкого горца.

Убитые тоскою, они оба стояли в смущении и с почтительным вниманием слушали упреки своей матери. Наконец, когда погас первый жар её гнева, старший начал оправдывать себя и своего брата, и все говоря по-Английски, вероятно для того, чтоб не поняли его люди. Я стоял подле него и мог слышать все его слова, а в моем странном положении мне нужно было Все узнать, и так не удивительно, что я слушал с большим вниманием.

-- Один житель долин, принеси письмо от... (я не мог разслышать имени, произнесенного в полголоса, но мне показалось, что оно схоже на мое) пригласил батюшку на свидание; он согласился, но велел задержать подателя письма, чтоб ему не изменили. Он пошел в назначенное место, взяв с собою Ангуса Брика и малютку Бори, и запретив нам следовать за собою. Через полчаса, Ангус Брик принес нам горестное известие, что батюшку схватил в назначенном месте отряд милиции из графства Леннокского под начальством Галбрейта Гарматтакинского, который взял его в плен. И когда батюшка сказал, прибавил он, что аманат за все будет отвечать головою, Галбрейт смеясь этой угрозе, отвечал ему: - Ну чтож, Роб, пусть всяк своего и вешает: мы повесим разбойника, а твои повесят таможенного пристава: в обоих случаях нечего жалеть веревки. Ангус Брик, за которым смотрели не строго, нашел средство убежать; однако он слышал сам весь разговор.

-- И получив это известие, подлый изменник, вскричала жена Мак-Грегора, ты не поспешил к отцу на помощь, не полетел спасти его или умереть защищая!

Молодой человек скромно отвечал, что неприятели были в большем числе и потому он поспешил вой" ты в горы, собрать там свободных людей и с ними избавить Мак-Грегора; и как он узнал, что ночью отряд милиции войдет с пленником в замок Гартаран или в крепость Мейншейтскую, то и легко будет освободить его, если наберут по более народа.

которые в еей экспедиции, назначенной более для того, чтоб схватить Роб-Роя, соединились с регулярными войсками и с жителями долин. Во все стороны были посланы нарочные, чтоб соединить все силы к нападению, и отчаяние изображенное прежде на всех лицах, сменилось желанием освободить пленника и жаждою мщения.

только на несколько минут отсрочила его участь. Пред нее представили полумертвого от страха человека; из бледного и обезображенного лица его я узнал старого знакомого, Морриса.

Он бросился к её ногам, и хотел обнять её полена; но она отступила боясь оскверниться его прикосновением и он поцеловал только полу её плада. Никто и никогда не испрашивал жизни с таким отчаянием. Страх так сильно действовал на ум его, что он не только не лишился языка, как это бывает в подобных случаях, но сделался почти красноречивым. С страшною бледностью на лице в смертельной тоске ломая руки и вращая глазами во все стороны, как бы прощаясь с здешним светом, он клялся самыми торжественными клятвами, что не участвовал в злом умысле против Роб-Роя, которого от всей души он и любил и почитал... но по странной оплошности, следствию разстройства ума, он называл себя оружием другого и произнес имя Ралейга... Но он просил одной жизни; для жизни отказывался от всего на свете; одной жизни желал он, хотя бы должно было провести её в мучениях, хотя бы он принужден был дышать смрадным воздухом уединенных и мрачных пещер.

Не возможно описать, с каким презрительным видом слушала Елена его моления.

-- Я б тебе и оставила жизнь, сказала она, еслиб она была для тебя таким тяжким, таким несносным бременем, как для меня, как для всякой благородной, возвышенной души. Но ты, презренная тварь, нечувствительная к бедствиям, терзающим наш мир, ты почитаешь за счастие пресмыкаться на земле между преступлениями и горестями других людей, тогда как невинность везде преследуют и гонят, тогда как низкия, малодушные творения попирают ногами людей, известных храбростью и длинным рядом знаменитых предков. Когдаб все люди стали резаться, взаимно изтреблять себя, ты был бы счастлив, как счастлива собака мясника, которая лижет на бойне текущую кровь зарезанной скотины.... Но нет! ты неувидишь этого счастия! Ты умрешь, подлая тварь! И умрешь прежде, чем это облако пройдет под солнцем.

Я могу его назвать ужасным, ибо долго он слышался мне во сне и часто, пробудясь, я трепетал от страха, Когда палачи или убийцы - назовите их как угодно - тащили его на место казни, он узнал меня и закричал жалобным голосом: - О! Г. Осбалдистон! спасите, спасите меня! И это были последния слова его.

Эта ужасная сцена так меня разтрогала, что, хотя и сам каждую минуту ждал подобной участи, однако слова два решился за него замолвить; но, как я ожидал, мое ходатайство не произвело никакого действия и даже не удостоилось ответа, два горца держали жертву, третий привязывал ему на шею камень, завернутый в лахмотье ветхого плада, а прочие между собой делили его платье. Наконец, связав ему руки и ноги, бросили в озеро, в двенадцать или пятнадцать футов глубины, изъявляя свое торжество и удовлетворенное мщение пронзительным воем, который однако не заглушил его последняго крика и мы даже слышали шум воды от его падения, Горцы ждали несколько минут, не расвяжет ли веревки, не спасется ли он вплавь; но узлы были слишком хорошо стянуты. Падение несчастного всколыхало воду, но чрез минуту она возвратилась к обычному спокойствию; ничто не волновало поверхности озера, и жизнь, за которую он просил так убедительно, погасла в ненасытной бездне.