Роб Рой.
Глава I

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Роб Рой. Глава I (старая орфография)

РОБ-РОЙ.

ГЛАВА I.

Любезный друг. Ты обратился ко мне с просьбой посвятить тебе несколько досужих часов, которыми Провидению угодно было благословить закат моей жизни, и рассказать случайности и невзгоды, бывшия со мною в дни моей юности. Я должен сознаться, что эти приключения - блого ты их называешь таким громким именем - не прошли для меня безследно: воспоминание о них вызывает во мне какое-то смешанное чувство грусти и удовольствия; счастливая, безмятежная старость получает особенную прелесть в сравнении с бурными днями молодости, и мысль возносится с глубоким благоговением и благодарностью к Тому, Кто руководит судьбами всего мира. Не могу сомневаться в правдивости высказанного тобою мнения, что люди, с любовью слушающие рассказы стариков про былое время, найдут нечто привлекательное в моем повествовании о моих приключениях среди народа, замечательно первобытного в своих правах и обычаях.

Не забудь однакоже, что повесть, рассказанная с глазу на глаз, между близкими друзьями, теряет на бумаге половину своей прелести. Ты с любовью прислушивался к голосу дорогого тебе человека, когда он сам рассказывал о своих приключениях; по быть может соскучишься, читая тот же рассказ в тиши своего кабинета. Впрочем, дряхлая старость еще не коснулась тебя, ты пользуешься крепким здоровьем, и без сомнения переживешь пишущого эти строки. Когда моя рукопись дойдет до тебя, схорони ее в одном из потайных ящиков твоего письменного стола до того времени, пока нас не разлучит событие, которому суждено скоро, и очень скоро случиться. После того как мы разстанемся на этом свете, чтобы встретиться, я надеюсь, в лучшем, ты вероятно почтишь память твоего умершого друга более чем он того заслуживает, и найдешь в его записках источник грустных и поучительных размышлений. Многие, прощаясь на смертном одре с своими сердечными друзьями, завещают им портреты - бледное воспоминание о наружных чертах любимого лица; я же вручаю тебе рассказ о моей жизни: из него ты узнаешь мои дурные и хорошие поступки, мои чувства и мысли. Надеюсь, что ты отнесешься к ошибкам и увлечениям моей молодости с тою же доброй снисходительностью, с какой смотрел на мои заблуждения в более зрелом возрасте.

Посвящение моих мемуаров (какое важное название для такого скромного труда!) дорогому и близкому другу представляет для меня между прочим то большое преимущество, что я могу выпустить некоторые мало интересные подробности, с которыми пришлось бы волей-неволей знакомить посторонняго читателя. Действительно, в праве ли я докучать тебе своей болтовней, пользуясь обилием чернил, бумаги и досужого времени, а также твоей любезной готовностью меня слушать? Разумеется, нет; а все же я уверен, что буду норою злоупотреблять соблазнительным правом говорить о себе, о своих приключениях, и заранее прошу извинить меня, если в моем рассказе встретятся подробности, которые обоим нам хорошо известны. Самые лучшие, самые мудрые люди уступали искушению подробно говорить о событиях, в которых они были героями, забывая, что время и терпение слушателей имеют предел. В виде примера мне достаточно напомнить тебе объем редкого и оригинального издания мемуаров Сюлли; по свойственному библиофилам мелочному тщеславию, ты предпочитаешь это издание позднейшему, сокращенному и несравненно более полезному; тогда как я вижу в нем только подтверждение общеизвестной истины, что и великие люди бывают не в меру себялюбивы. Насколько мне помнится, этот знаменитый государственный человек назначил ни более ни менее как четырех секретарей для составления полного свода замечательных деяний его жизни, под заглавием: Economies royales ou Mémoires des royales transaci lions politiques, militaires et domestiques de Henry IV, и т. д., и т. д. Составители добросовестно отнеслись к своему труду, и изложили мемуары герцога в форме рассказа, обращенного к нему iu propria persona. Юлий Цезарь, как известию, писал о себе в третьем лице; другие смертные останавливались на первом лице, когда им приходилось, стоя на кафедре или сидя в рабочем кабинете, избирать самих себя героями своего повествования. - Сюлли доставил себе утонченное, хотя и причудливое наслаждение выслушивать от других подробный рассказ о своих собственных деяниях; благодаря такой изобретательности, он одновременно был публикой, героем и вероятно также автором рассказа. Если бы мы могли взглянуть на него в подобную минуту, нам представилось бы великолепное зрелище: великий экс-министр сидит в глубоких креслах; на нем кружевной кафтан и пышное жабо; выражение лица строгое и сосредоточенное; перед ним, вытянувшись в струнку, стоят секретари, с обнаженными головами, и важно докладывают: так изволил выразиться герцог - таков был взгляд герцога - таково было мнение Вашей Светлости по этому важному предмету - таковы были секретные наставления, данные герцогом королю по весьма затруднительному вопросу. В таких выражениях говорят подобострастные секретари, и герцог внимательно выслушивает факты, ближе известные ему чем разскащикам, до которых они могли дойти только через него одного.

Мое положение конечно далеко не столь смешное. Но еслиб Франк Осбальдистон представил Биллю Трешаму формальный отчета" о своема" рождении, воспитании и родственника" связях, то Билль Трошам мог бы найти такой поступок странным. Поэтому, я постараюсь избегнуть многословия и не повторять того что тебе хорошо известно. Мне придется однакоже воскресить в твоей памяти некоторые обстоятельства, имевшия важное влияние на мою судьбу, и которые ты вероятно уже забыл.

Ты должен хорошо помнить моего отца, которого ты часто видал ребенком, так как твой отец был его компаньоном в торговом доме. Но ты едва ли знала" его в лучший период его жизни, когда старость и болезни не успели еще охладить в нем горячей любви к труду и смелым предприятиям. Если бы он посвятил богатый запас своей энергии и тонкой наблюдательности не торговым предприятиям, а научной деятельности, то был бы не менее счастливым человеком, хотя конечно не обладал бы такими богатствами. Впрочем, комерческия операции, помимо надежды на обогащение, представляют много завлекательного. Всякий пускающийся в путь по бурному океану торговли должен обладать искуством кормчого и мужеством мореходца. И не смотря на все он может потерпеть крушение, если не дует попутный ветер фортуны. Представляя смесь расчетливой предусмотрительности с неизбежным риском, глубоких соображений с капризами слепого случая, торговая деятельность служит источником сильных ощущений и напряженной умственной работы; она имеет всю прелесть азартной игры, оставаясь в то же время чуждою всякого безнравственного элемента.

В начале восемнадцатого века, когда мне едва минуло (помилуй меня Боже!) двадцать лет, отец вызвал меня из Бордо по очень важному делу. Никогда не забуду нашего первого свидания. Ты помнишь сухой, отрывистый, почти суровый топ, которым он обыкновенно высказывал свое удовольствие. И вот его образ, словно живой, возстает в моем воображении: я вижу перед собою его прямую, высокую фигуру, отличавшуюся быстрой, решительной походкой; смелый, проницательный взгляд; строгое лице, которое от многих забот подернулось преждевременными морщинами. - Невольно слышится мне его речь, сжатая и выразительная, в которой часто звучала резкая нота, даже помимо его воли.

Соскочив с коня, я поспешил в кабинет отца. Он ходил взад и вперед, и казалось был погружен в размышления, и хотя мы не видались более четырех лет, однакоже мое появление не могло расеять его думы. Я бросился ему на шею. Он был добрым отцом, хотя и не ласковым, и слеза блеснула в его темных глазах, по тотчас исчезла.

-- Дюбур говорит в своем письме, что он доволен тобою, Франк.

-- Очень рад, сер.

-- Но я не могу сказать того же, прибавил отец, садясь к письменному столу.

-- Очень жаль, сер.

-- Слова "очень рад", "очень жаль", в большинстве случаев ничего или почти ничего не выражают, Франк. У меня под рукою твое последнее письмо.

Он достал большую пачку инеем, тщательно пронумерованных и перевязанных красной тесемкой. Между ними находилось мое несчастное послание, которым я надеялся если не убедить, то по крайней мере тронуть моего отца, так как речь шла о предмете, наиболее близком моему сердцу. Письмо лежало среди всевозможных деловых бумаг, записок, писем и квитанций самого будничного, прозаического содержания. Это глубоко уязвило мое самолюбие; не могу теперь без смеха вспомнить, как болезненно сжалось мое сердце при виде злосчастной пачки комерческой кореспонденции, между которой безцеремонно заброшено было мое письмо - труд нескольких безсонных ночей. Я невольно подумал, что письмо с таким серьезным содержанием (и так хорошо написанное, хотел я было прибавить про себя) заслуживало большого внимания и могло быть спрятано отдельно от безсмысленного конторского хлама.

-- Ты пишешь, Франк, в последнем своем письме, что расчитывая на мою доброту, надеешься получить хотя отрицательное право голоса в важном вопросе о выборе карьеры; ты пишешь, что непреодолимые (он начал читать из моего письма), так кажется, непреодолимые - замечу мимоходом, что твой почерк очень неразборчив: тебе следует более закруглять букву и и отчетливее обозначать петлю в букве е - что непреодолимые препятствия лишают тебя возможности согласиться на мое предложение. У тебя написано об этом предмете целые четыре страницы, хотя при большей внимательности и точности выражений ты мог бы легко ограничиться несколькими строчками. Действительно, Франк, все твое письмо сводится к одному: ты не хочешь исполнить моего желания,

-- Я не могу этого сделать, сер, в данном случае; я никогда не позволил бы себе употребить выражение "не хочу".

-- Молодой человек, слова имеют для меня мало значения, отвечал отец, умевший соединять непреклонность воли с необыкновенным спокойствием и самообладанием. "Не могу" быть может несколько вежливее чем "и е хочу", но оба выражения однозначущи в том случае, когда не существует нравственной невозможности. Впрочем, я не люблю ничего делать наскоро; мы возобновим наш разговор после обеда. - Овен!

В дверях появился Овен; ему было тогда пятьдесят лет с небольшим, и длинные пряди его волос не имели еще того серебристого отлива, который возбуждал в тебе такое уважение к нему, но он был в том же, или в точно таком же светлокоричневом костюме, в тех же. серых шелковых чулках, в тех же башмаках с серебряными пряжками, в тех же тщательно выглаженных батистовых манжетах, которые он в гостиной выпускал до половины кисти, а в конторе бережно прятал под рукава, чтобы их не коснулась употребляемые им чернила; - одним словом, передо мной явилась та же серьезная, безстрастная, но добродушная фигура, которую старший прикащик большого торгового дома Осбальдистон и Трешам сохранил до самой смерти.

Овен отвесил один из тех формальных поклонов, которыми он выражал свою почтительную благодарность. Не нужно забывать, что подобное приглашение считалось большою милостью в те времена, когда разстояние, отделявшее подчиненных от их начальства, было неизмеримо велико.

Я никогда не забуду этого обеда. Я был слишком огорчена. и взволнован, чтобы принимать деятельное участие в разговоре, как этого по видимому желал отец, и часто давал неудовлетворительные ответы на его вопросы. Овен колебался между почтением к своему патрону и любовью к юноше, которого он некогда качал на коленях; он напоминал собою преданного, по боязливого союзника, обязанного помогать стране, наводненной неприятелем, и с большим самоотвержением старался прикрывать мое отступление и смягчать неблагоприятное впечатление, производимое моими неуместными ответами. Отец замечал эти маневры, хмурился и несколько раз обрывал свое неудовольствие на моем добром защитнике. В Бордо я своим поведением напоминал немного того юношу, который сильно огорчал своего отца тем, что:

Торговые дела писать нередко забывал,

И вирши скверные по целым дням кропал.

отцу. На самом деле я посвящал большую часть своего времени литературе и физическим упражнениям. Отец мой, вообще говоря, не возставал против развития умственных и физических сил. Он понимал, что такое развитие облагораживает человека и возвышает его над другими. Но для него была всего дороже заветная мечта: он желал, чтоб я по только наследовал его богатства, но и продолжал его сложные, искусно задуманные предприятия, с помощью которых он расчитывал упрочить и увеличить свое состояние.

Вначале одна любовь к торговому делу, казалось, руководила отцом в его настойчивом желании сделать из меня негоцианта. Но впоследствии я убедился, что у него были другия побудительные причины. Пылкий, предприимчивый, способный, он не мог довольствоваться несколькими успешными спекуляциями; успех только побуждал его к большей деятельности и давал ему средство увеличивать ставку. Подобно честолюбивому победителю он шел от успеха к успеху, от предприятия к предприятию не давая себе времени не только насладиться приобретенным, но даже упрочить его за собою. Он привык бросать свое состояние на весы фортуны, и смелыми, искусными мерами нагибать коромысло в благоприятную сторону; он чувствовал в себе особенный избыток сил, особенную полноту жизни, когда ставил на карту большую часть состояния. Таков моряк, закаленный в боях и непогодах: мужество и уверенность пробуждаются в нем с особенной силой перед бурей или битвой. Но отец сознавал, что рано или поздно старость и болезни подкосят в нем жизненные силы, и хотел заблаговременно заручиться во мне помощником, который мог бы принять кормило из его утомленных рук и направить судно по начертанному им пути. В подобных соображениях он также руководился привязанностью ко мне. Твой отец никогда не принимал деятельного участия в торговом деле, хотя и положил в него свое состояние; Овен, честный и искусный счетчик, был незаменимым лицом во главе конторы, но ему недоставало знания и способностей, чтобы руководить всем делом. Таким образом, если бы смерть внезапно похитила отца, весь мир его дальновидных соображений разлетелся бы в прах; нужно было подготовить Геркулеса в торговом деле, который мог бы поддержать груз, падающий с плеч Атласа, и роль Геркулеса должен был исполнить я. Вот по каким явным и сокровенным соображениям отец настойчиво прочил меня в негоцианты; а как тебе известно, он был непреклонен в однажды принятом решении. Но я был того мнения, что в подобном вопросе следовало мне дать право голоса, и с неменьшим упрямством решился не соглашаться на желание отца.

в довольствии, ожидал в будущем получить большое состояние, и не мог себе представить, что мне нужно будет работать и жертвовать своими вкусами и привычками, чтобы упрочить за собою это состояние. Я думал, что отец смотрит на меня как на человека, обязанного нажить новые богатства, и я решил, что новых богатств мне не нужно, что денег у меня будет всегда достаточно для удовлетворения самых утонченных потребностей и что не следует жертвовать из-за них своим счастием.

Вот почему, еще раз повторяю, я не так распоряжался в Бордо своим временем, как того желал отец. Занятия, которые он считал наиболее важными, я отложил на последний план и (если бы мог) охотно совсем отказался бы от них. Дюбур пользовался немалыми выгодами от нашего торгового дома, и был слишком топким политиком, чтобы писать отцу неблагоприятные отзывы обо мне: в его интересах было ладить с отцом и со мною - единственным наследником богатой фирмы. К тому же, как ты увидишь из дальнейшого рассказа, для него могла быть особенная личная выгода не знакомить меня с делом, которым мне предстояло заниматься. Оставляя в стороне неакуратное посещение конторы, Дюбур мог по совести писать обо мне одобрительные отзывы, так как я вел жизнь тихую и нравственную; но не берусь утверждать, что хитрый француз изменил бы свои отзывы, если бы он подметил во мне, кроме лепи и отвращения к комерческим делам, другие более предосудительные недостатки. Как тебе известно, я изредка занимался в конторе по его указаниям, а потому он не слишком нападал на меня за то, что я предпочитал Корнеля и Боало сочинениям Постльтвайта (допустив, что его in folio существовали в то время, и Дюбур мог произнести это мудреное имя), Савари и других авторов о торговой экономии. Дюбур где-то выкопал стереотипную фразу, которою неизменно заканчивал свои письма. - "Отец", писал он, "не может желать лучшого сына".

Отец мой никогда не придирался к частому повторению какой нибудь фразы, если он находил со ясною и выразительною. Сам Адисон не мог бы приискать ему более любезных выражений, чем следующее: "Сим удостоверяю. что письмо ваше, с приложенными к нему квитанциями, получил и с сделанными вами пометками сообразовался".

как написать в один прекрасный день красноречивое послание, в котором объяснил отцу, что не желаю участвовать в фирме, и отклоняю от себя честь сидеть на высоком табурете (более высоком, чем табурет Овена и остальных прикащиков) в мрачной конторе, в Крэнской аллее. С тех поря, все пошло дурно: отец стал смотреть подозрительно на отчеты Дюбура и поспешно вызвал меня в Лондон, где ожидал меня только что рассказанный прием.