Роб Рой.
Глава II

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Роб Рой. Глава II (старая орфография)

ГЛАВА II.

Отец мой, вообще говоря, очень искусно владел собою; он редко высказывал словами свое неудовольствие; только речь его звучала резче и суровее, когда он обращался к людям, возбудившим его гнев. Он никогда не возвышал голоса, никогда не прибегал к угрозам. Все его действия были возведены в систему; он избрал своим девизом идти прямо к цели, не тратя лишних слов. Вот почему отец выслушивал с горькой улыбкой мои неудовлетворительные ответы о положении торговли во Франции, о тарифе, таре, лаже, и т. д. Лицо его только приняло выражение серьезного неудовольствия, когда я не съумел объяснить, какое влияние имел упадок цены луидора на вексельное обращение.

-- Это самое замечательное событие моего времени, воскликнул он (отец однако видел революцию), и ты не имеешь о нем ни малейшого понятия!

-- Мистер Франсис, заметил Овен мягким, примиряющим тоном, - без сомнения припомнит, что по королевскому эдикту, 1-го мая 1700 года, предъявитель должен был в течение десяти льготных дней требовать...

-- Мистер Франсис, перебил его отец, без сомнения припомнит все что вы будете иметь любезность ему подсказать. Я одного не понимаю, как Дюбур мог поступать так безсовестно! Кстати, Овен, какого вы мнения о его племяннике Клементе Дюбуре, черноволосом юноше, тот кто у нас в конторе?

-- Один из смышленнейших прикащиков, сер, необыкновенный молодой человек для своих лет, отвечал Овен, которого веселый и любезный француз успел обворожить.

-- Да, да, я уверен, что он хорошо знаком с вексельным курсом. Дюбур хотел, чтобы у меня в конторе был хоть один знающий молодой человек. Я понимаю его цель, по увидим чья возьмет. Онеп, выдайте Клементу жалованье вперед за три месяца, и скажите, что он может вернуться в Бордо на корабле его отца, уходящем на днях в море.

-- Вы отказываете от места Клементу Дюбуру, сер? спросил Овен дрожащим голосом.

-- Да, сер, я даю ему отставку. С меня довольно глупого англичанина, который будет делать промахи, и я вовсе не желаю держать хитрого француза, могущого ими пользоваться.

Я довольно долго прожил во Франции чтоб получить глубокое отвращение к произволу, еслиб оно не было впущено мне воспитанием. По этому, я не мог устоять против желания заступиться за повинного и достойного молодого человека, единственным преступлением которого было знание того, чему я не на учился.

-- Извините меня, сер, сказал я, когда мистер Осбальдпетоп умолк; - по всей справедливости я должен сам поплатиться за мое нерадение. Господин Дюбур не виноват в том, что я так мало воспользовался его наставлениями, в которых он мне никогда не отказывал. Что же касается Клемента Дюбура...

-- Что касается до него и до тебя, перебил меня отец, я приму те меры, которые сочту полезными. С твоей стороны похвально, очень похвально принимать всю вину на себя, Франк. Но, продолжал отец обращаясь к Овсну, я не могу простить старому Дюбуру его недобросовестность. Он должен был не только доставлять моему сыну нужные сведения, но и смотреть за тем, чтобы он их хорошо усвоил, и во всяком случае Дюбур обязан был писать мне, правдивые о нем отзывы. Вы видите, впрочем, Овен, что Франк обладает чувством справедливости, отличающим английского купца.

-- Мистер Франсис, сказал старший прикащик, почтительно наклоняя голову и приподнимая немного правую руку, по привычке класть во время разговоров перо за ухо, - мистер Франсис во видимому хорошо усвоил себе основную истину, руководящую всеми нашими нравственными поступками, - великое тройное правило этики! Пусть A делает для B то что он желает чтоб я делал для него: в произведении получается полезная и достойная жизнь.

Мой отец улыбнулся, когда услышал золотую истину, выраженную арифметически; по тотчас принял серьезный вид.

-- Все это ничего не значит, Франк. До сих пор ты безполезно тратил свое время как ребенок; но теперь ты должен научиться жить человеком. Я отдам тебя на несколько месяцев в учение к Овену, и ты вернешь потерянное время.

Я хотел возражать, по Овен бросил на меня такой умоляющий взор, что я невольно смолчал.

-- И так, продолжал отец, - мы начнем разговор с моего последняго письма, на которое ты написал такой неудовлетворительный, безразсудный ответ. А пока, наполни свой стакан и передай бутылку Овену.

Я всегда отличался смелостью, или, если хочешь, дерзостью. У меня был готов ответ на слова отца, и я объявил ему твердым голосом, что никак не могу признать своего ответа безразсудным, хотя бы он и был написан неудовлетворительно; что я серьезно и основательно обдумал его предложение, и с глубоким сожалением поставлен в необходимость отказаться от него.

Отец бросил на меня проницательный взгляд и тотчас отвернулся. Не дождавшись возражения, я счел нужным продолжать свою речь, которую он перебивал только односложными восклицаниями.

-- Неужели!

-- Торговля сближает народы, удовлетворяет человеческим потребностям, возвышает государственное благосостояние. Она имеет такое же значение для великой общины цивилизованного мира, какое имеет для частного человека сношение с подобными ему членами общества. Скажу более, она также необходима для человеческой общины, как пища и воздух для человеческого тела.

-- Дальше, сер!

-- Но не смотря на все сказанное, сер, я не могу посвятить себя деятельности, к которой чувствую себя вполне неспособным.

-- Я позабочусь об том, чтобы ты приобрел необходимые познания. К Дюбуру ты больше не вернешься.

-- Извините, сер; я имел в виду не только свое невежество, по полнейшую неспособность когда либо приложить к делу познания, которые...

-- Пустяки. - Ты вел дневник по моим указаниям?

-- Да, сер.

-- Покажи мне его, пожалуйста.

Дневник, о котором говорил отец, заключала, в себе всевозможные справки и полезные сведения, приобретенные мною в мою бытность во Франции и записанные в хронологическом порядке. Отец сам указал мне на мысль вести такой дневник; я предвидел, что он спросит меня об нем, и потому выполнил свою задачу довольно акуратно, хотя нередко рука моя невольно записывала ненужные цифры, а еще чаще заносила в книгу заметки, не имевшия ничего общого с торговлей. Я передал отцу тетрадь, и внутренно молил Бога, чтоб какая нибудь предательская страничка не выдала меня. Когда отец спросил меня о дневнике, лице Овена омрачилось; он не ожидал моего ответа. Но когда я торжественно положил на стол толстую конторскую книгу, в кожаном переплете, с медными застежками и занимавшую более места в ширину чем в длину, Овен совсем успокоился, убежденный по видимому, что содержание должно было соответствовать внушительной наружности. Когда же отец стал читать журнал, сопровождая чтение своими замечаниями, старик совсем просиял.

-- Водки - бочки и боченки - в Нанси 29 - Тожь, в бочках, в Коньяке и Ларошели 27. - В Бордо 32. - Очень хорошо, Франк. - О грузовых и таможенных пошлинах, смотри таблицы Саксби. - Следовало сделать выписку: этим путем факты лучше укладываются в памяти. - Отпуск внутрений и заграничный. - Вывоз хлеба. - Таможенная пломба. - Полотна. - Айзингам. - Голландия. - Штокфиш. - Разновидности трески: титлинт, кроплинг, лёбфиш. Во сколько дюймов длины бывает титлинг?

Овен понял, что я попался, и робко шепнул мне цифру, которую но счастью я разслышал.

-- В восемнадцать дюймов, сер.

-- А лёбфишь в двадцать четыре - очень хорошо. Эти цифры весьма полезно помнить для торговли с Португалией. - Что же у тебя написано дальше. - Бордо основан в... - Замок Тромпет. - Дворец Галиена. - Да, понимаю; такия справки тоже полезны. - Это некоторыми, образом, черновая книжка, Овен; в нее записываются день за днем всевозможные распоряжения, комиссии, покупки, счеты, квитанции и справки.

-- А потом из всех этих сведений делается систематическая выборка в конторския книги, ответил Овен. - Я очень рад, что мистер Франсис так акуратен.

Казалось я входил в милость, что меня очень обезпокоило, в виду настойчивого желания отца сделать из меня негоцианта, и я начал упрекать себя за свою излишнюю акуратность. Впрочем, мои опасения вскоре разсеялись: из книги выпал листок, который отец поспешил развернуть, и когда Овен хотел что-то заметить о полезном обыкновении приклеивать отдельные документы облатками, он перебил его. - "Памяти Эдуарда, Черного Принца" воскликнул отец. - Это что такое? Стихи! - Клянусь Небом, Франк, я не ожидал от тебя такой-глупости!

Ты конечно помнишь, что отец мой, человек деловой, относился к поэтам с презрением. Воспитанный в строгой религии дисентеров, он даже смотрел на стихотворные попытки как на святотатство. Чтобы отчасти объяснить такое резкое мнение, нужно вспомнить, что в конце семнадцатого века поэты вели далеко не безупречную жизнь, и писали довольно безнравственные вещи. К тому же секта, к которой принадлежал отец, относилась с чрезмерной строгостью ко всем произведениям светской литературы. Отец имел таким образом несколько причин быть недовольным злосчастным стихотворением, которое так не во время попалось ему в руки. Что же касается бедного Овена, то он был ошеломлен моим поступком, и я ожидал с минуты на минуту, что тщательно завитые волосы его парика встанут дыбом на его голове. Вряд ли могла сильнее поразить его помарка в конторской книге, ошибка в итоге, или недочет в кассе. Отец начал читать мое стихотворение, порою умышленно доискиваясь смысла, порою торжественно возвышая голос, и сопровождая чтение насмешливыми замечаниями, которые глубоко оскорбляли мое авторское самолюбие.

-- Эхо Фонтаравии? перебил самого себя отец. - Ты мог также кстати упомянуть о ярмарке в Фонтаравии.

"Роланда зов предсмертный, дикий"? - "Дикий" не имеет здесь никакого смысла, да и рифма на "великий" более чем жалкая!

Альбиона-Креси! - Даже не рифма. Да ты даже не понимаешь нищенского ремесла, которое ты избрал.

Почему же "уснуть", когда герой твой просто умирает? Не понимаю, Франк, удовольствия жертвовать смыслом для рифмы.

-- "Огневой бурей полетят" - выражение новое и оригинальное. Здравствуйте, люди честные, с веселым праздником поздравляю вас! заключил отец; - знаешь, франк, наш звонарь лучше тебя пишет стихи. Клянусь Небом, я не думал, что ты такой идиот. С этими словами, он скомкал листок со стихами и с величайшим презрением швырнул его на пол.

Что мне было отвечать, милый Трошам? Я стоял опустив голову, смущенный, негодующий, и чувствовал на себе спокойный, строгий и презрительный взгляд отца. Бедный Овен, с воздетыми к нему руками и грустными глазами, олицетворял собою ужас, и казалось только что прочел имя своего патрона в списке несостоятельных должников. Наконец я собрался с духом и прервал молчание, стараясь быть как можно хладнокровнее и не высказывать своих чувств.

-- Я вполне сознаю, сер, что недостоин играть в обществе ту видную роль, которую вы мне предназначали; но к счастью я вовсе не жажду тех богатств, которые я мог бы нажить. В лице мистера Овена вы без сомнения найдете гораздо лучшого помощника. Последния слова были сказаны не без иронии: я был сердит на Овена за то что он так скоро отрекся от меня.

-- Овен! сказал мой отец, - этот молодой человек спятил с ума, решительно спятил! Позвольте мне предложить вам вопрос, сер, обратился он ко мне. Вы безцеремонно сбыли меня мистеру Овену (большого внимания я не мог ожидать от вас) и отказали мне в вашей помощи; какие же вы составили мудрые планы относительно вашей будущности?

-- Я бы желал, сер, отвечал я, призывая на помощь все свое мужество, посвятить два или три года на путешествия, с вашего позволения конечно. Или же провести это время в Оксфорде или Кембридже?..

-- Ну, есть ли в этом капля здравого смысла! Слыхапое ли это дело! - Вместо того, чтоб вступить в практическую жизнь, вы хотите схоронить себя в школе, в обществе педантов и иаковитов. Тогда уж лучше поступайте прямо в Вестминстер или в Итон, молодой человек; там вы по крайней мере начнете снова зубрить этимологию и синтаксис по Лилли, и отведаете березовой каши!

-- Если вы находите, что мне поздно заниматься своим образованием, сер, то позвольте мне вернуться на континент.

-- Вы там убили уже достаточно времени без всякой пользы, мистер Франсис.

-- В таком случае, позвольте мне выбрать военную службу, если мне нужно непременно посвятить себя практической деятельности.

-- Выбирай хоть самого чортаи вспылил мой отец, по тотчас успокоился. - Ты из меня сделаешь совершенного дурака. Этот молодой человек сведет меня с ума, Овен!

Бедный Овен покачал головой и отвернулся.

-- Слушай, Франк, продолжал отец, - я покончу с тобою разом. Когда я был твоих лет, отец выгнал меня из дому, и лишил законного наследства в пользу младшого моего брата. Я сел на старую клячу и покинул Осбальдистон-Галль с десятью гинеями в кармане. С тех пор я никогда не возвращался под родной кров, и никогда не вернусь туда. Я не знаю, и знать не хочу, жив ли мой брат, или сломал себе шею на охоте за лисицами; но у него есть дети, Франк, и я усыновлю одного из них, если ты будешь мне противоречить.

-- Вы вольны, сер, распоряжаться вашим добром как вам угодно, ответил я скорее равнодушно чем почтительно.

-- Да, Франк, все что я имею есть мое добро, если труд и сбережение дают право на собственность; и я не потерплю, чтоб трутень кормился моим медом. Подумай об этом хорошенько: ты знаешь, что я своих решений не изменяю!

не захочет бы" непокорным сыном.

-- Неужели вы думаете, Овен, возразил отец сурово, - что я стану два раза просить его быть моим другом, помощником и товарищем, - разделить со мною заботы и состояние? Плохо же вы меня знаете!

ко мне, и я вероятно не стал бы упорствовать в своем намерении, если бы он с самого начала заговорил со мной в таком топе.

Но благоприятная минута прошла. Я был очень упрям, и само Небо вероятно определило мне пострадать от моего упрямства, хотя и не настолько, насколько я заслуживал. Когда мы остались вдвоем, Овен смотрел на меня некоторое время молча, поспешно обтирая непрошенные слезы. Он, казалось, хотел убедиться в степени моей непреклонности, прежде чем приступить к тяжелой обязанности посредника. Наконец я услышал отрывистые, дрожащия слова.

-- Как же это, мистер Франсис! - Помилуй нас Бог, сер! - Кто бы мог подумать, мистер Осбальдистон, что я доживу до таких тяжелых времен! - вы, такой прекрасный молодой джентльмен, сер! - Ради Бога, будьте разсудительны! - Подумайте что вы теряете, - какое состояние, сер! - Один из первых домов Сити, известный еще до нас, под фирмою Трешам и Трсит, а теперь Трешам и Осбальдистон. - Вы бы могли деньги лопатой загребать, мистер Франсис! - Да, наконец (понижая голос и говоря шопотом), если бы вам, дорогой сер, пришлись не посердцу некоторые конторския занятия, я бы мог взять их на себя. Я бы работал за вас сколько хотите. Пожалуйста, дорогой мистер Франсис, подумайте какое удовольствие вы можете доставить вашему отцу, уступите его желанию, и Бог вас благословит.

-- Я вам очень благодарен, мистер Овен, отвечал я, - очень, очень благодарен. Но отец лучше знает как распорядиться своими деньгами. Он упомянул об одном из моих двоюродных братьев, которого хочет сделать своим наследником; пусть он делает что хочет, но я никогда не продам своей свободы ценою золота.

-- Золота, сер? - Если бы вы видели отчет за последние три месяца!.. На долю каждого компаньона приходилась сумма, в пять цифр, сер, в пять цифр. И все это богатство достанется паписту, врагу правительства, дикому обитателю какого нибудь северного замка! - Сердце мое надрывается, мистер Фрапсис! - Для кого же я столько лет работал как собака! - Как хороню звучала бы новая фирма, Осбальдистон, Трешгам и Осбальдистон, или, быть может (снова понижая голос), Осбальдистон, Осбальдистон и Трешам; - ваш батюшка ведь может скупить всю фирму!

-- Как вам не стыдно, мистер Франсис, ведь вы знаете как я вас люблю! - Ваш двоюродный брат! - Нашли кого! Он пошел весь в отца: папист и враг гановерского дома!

-- Между католиками не мало хороших людей, мистер Овен, заметил я. Овен хотел мне что-то возразить с несвойственным ему оживлением, но в комнату вошел отец.

-- Вы были нравы, Овен, сказал он, - а я нет. Этот вопрос требует продолжительного размышления. Молодой человек, ровно через месяц вы сообщите мне ваше окончательное решение.

Я молча поклонился, очень довольный отсрочкою, и поспешил истолковать ее в благоприятную для себя сторону.

почти исключительно за обедом, когда он, тщательно избегал всякого намека на вопрос, лежавший тяжелым камнем у меня на сердце. Мы разговаривали, как обыкновенно разговаривают между собою люди мало знакомые: сообщали друг другу новости, и довольствовались общими местами. Слушая вас, никто бы не подумал, что между нами оставался неразрешенным такой серьезный вопрос. Но последний не раз возставал передо мной грозным призраком. Мне казалось невозможным, чтобы отец сдержал слово и лишил наследства своего единственного сына, в пользу племянника, самое существование которого было еще сомнительно. Если бы я взглянул на дело правильнее и вспомнил поступок деда, совершенный в подобных же обстоятельствах, я бы не оставался в таком добродушном настроении духа. К несчастью, я ошибочно понимал характер отца, я не мог забыть, как он меня баловал до моего отъезда во Францию, исполняя малейшия мои желания; и мне в. голову не приходило, что многие люди забавляются капризными выходками детей, пока они маленькие, и строго наказывают их непочтительность и непокорство в более зрелом возрасте. Что может случиться со мною самое худшее? спрашивал я себя. Я попаду на несколько недель в немилость, и может быть меня подвергнут одиночному заключению; а такое заключение будет для меня очень полезно, так как оно даст мне возможность окончить перевод Неистового Роланда (ты может быть не знаешь, что я в это время старался передать эту поэму английскими стихами). Мало по малу такия утешительные мечты перешли в самое твердое убеждение; под их влиянием я достал свои черновые листки и прилежно занялся в своей комнате переделкой некоторых отрывков. Нов это время кто-то осторожно постучал в дверь. Войдите! сказал я, и в комнату вступил мистер Овен. Почтенный старик был очень методичен в своих привычках, он никогда не поднимался во второй этаж нашего дома, и я терялся в догадках как он отыскал дорогу ко мне.

-- Мистер Франсис, сказал он, перебивая мое радушное приветствие, - я не знаю, хорошо ли будет с моей стороны сообщать вам то что мне известно: никогда не следует рассказывать посторонним что делается в конторе; у нас про это и поговорка сложилась, что число строк в конторской книге должно быть тайною для всех. Но я не могу скрыть от вас, что молодой Твайналь была, в отлучке пятнадцать дней и вчера только вернулся.

-- Прекрасно, сер. Какое же отношение может иметь ко мне упомянутое вами событие?

-- В том-то и дело, мистер Франсис, что Твайналь отлучался по секретному поручению вашего батюшки. Он не мог ездить в Фальмут насчет рыбного подряда; это мне достоверно известно. В Эксетере дело с Блаквелем и Коми, было окончено прежде его отъезда. Корнваллийская компания Треванион и Трегильлиям, добывающая металлическую руду, произвела все уплаты, на которые можно было расчитывать. Других комерческих дел, то есть таких, которые могли быть решены помимо конторы, в последнее время не было. Короче сказать, я твердо убежден, что Твайналь ездил на север.

-- Вы думаете? спросил я несколько озабоченным голосом.

решайтесь скорее исполнить волю вашего отца и посвятить себя торговому делу!

В эту минуту я почувствовал сильное желание отказаться от своего упрямства и осчастливить Овена известием, что я готов повиноваться отцу. Но гордость - гордость, которая в нашей жизни служит источником многого хорошого и многого дурного, остановила меня. Признание замерло на моих губах, и пока я силился произнести его, за дверью послышался голос отца, который звал Овена. Старик поспешно вышел из комнаты, и удобный случай миновал.

Отец мой был пунктуален во всем, и ровно через месяц, в тот же час дня, в той же комнате, тем же голосом, в тех же выражениях он повторил мне предложение принять меня в товарищи фирмы, и потребовал от меня окончательного ответа. Такое обращение показалось мне тогда очень неласковым, и я до сих пор уверен, что отец поступил в этом случае неблагоразумно. Несколько добрых, приветливых слов без сомнения победили бы мое упорство; по суровая, строгая речь оттолкнула меня от отца, и я в самых почтительных выражениях отказался от его предложения. Быть может, кто знает тайник собственного сердца? - быть может, я счел тогда унизительным для себя уступить с первого слова, и в дальнейших увещаниях отца нашел бы желанный предлог к почетной сдаче. Как бы то ни было я этих увещаний не слышал. Отец холодно сказал Овену: "я ожидал такого ответа. - Ты в летах, Франк (обратился он ко мне), и можешь сам знать, где тебя ожидает счастье; я более настраивать не буду. Но я также мало обязан входить в твои планы, как ты - подчиняться моим; я попрошу тебя объяснить мне, что ты намерен делать в будущем, и расчитываешь ли ты на мою поддержку?"

Такой вопрос поразил меня, и я "что не имея подготовки ни к какому специальному занятию, и лишенный всяких средств к существованию, я очевидно нуждаюсь в некоторой денежной помощи со стороны отца; что мои желания самые умеренные, и я надеюсь, что мой отказ не лишит меня совершенно его отеческой поддержки и покровительства".

-- Другими словами, ты желаешь опираться на меня, и все-таки идти своей дорогой? - Это вряд ли возможно, Франк; впрочем, насколько я понимаю, ты готов повиноваться моим распоряжениям, пока они не пойдут в разрез с твоими собственными планами!

Я хотел ответить. - Помолчи, пожалуйста, прибавил он. - Допуская такое предположение, вот что я тебе скажу: отправляйся немедленно в северную Англию к твоему дяде, и познакомься с его семейством. Я избрал одного. из его сыновей (их, кажется, всего шесть) - очень способного по отзывам всех - на место, которое тебе предназначалось в конторе. Твое присутствие в Осбальдистон-Галле может понадобиться для некоторых распоряжений и объяснений. Ты получишь от меня подробную инструкцию по прибытии на место временного твоего жительства. Завтра поутру все будет готово к твоему отъезду.

С этими словами отец вышел из комнаты.

-- Что все это значит, мистер Овен? спросил я своего нового друга, который грустно поник головой.

Овен был прав: на следующий день, в пять часов утра, я ехал по иоркской дороге, на порядочной лошади и с пятьюдесятью гинеями в кармане; цель моего путешествия заключалась в отыскании человека, которого отец хотел усыновить и которому суждено было не только отнять у меня достояние отцовской любви, но и лишить меня, по всей вероятности, законного наследства.