Роб Рой.
Глава VI

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Роб Рой. Глава VI (старая орфография)

ГЛАВА VI.

Сер Гильдебранд Осбальдистон конечно не выказал особенной поспешности приветствовать своего племянника, о приезде которого вероятно был уже несколько времени уведомлен; но он имел неопровержимые доводы в свое оправдание.

-- Я бы ранее вышел к тебе, юноша, сказал он, крепко пожимая мне руку и приветствуя мое прибытие в Осбальдистон-Галль, - да надо было собак загнать на псарню. Добро пожаловать, добро пожаловать, вот все твои двоюродные братья: Перси, Торни, Джон, Дик, Вильфред, постой, где же Рашлей - да, вот и Рашлей. Посторонись, длиннопятый Торни, и дай нам посмотреть на Рашлея. Твой отец вспомнил наконец старый замок и старого сера Гильдебранда! Лучше поздно чем никогда. Еще раз, добро пожаловать, - и баста. А где же моя маленькая Для?.. а, вот она... Это моя племянница, дочь брата моей жены, первая красавица нашей долины, других мы не знаем, да и знать не хотим... А теперь, займемся обедом.

Чтоб иметь понятие о моем дяде, любезный Трешам, представь себе человека лет шестидесяти в охотничьей одежде, некогда очень роскошной, по значительно поблекшей от осенних дождей. Не смотря на свои грубые, угловатые манеры, сер Гильдебранд был в молодости при дворе и служил в армии, которая до революции стояла лагерем в Гунсло-Гнте. Благодаря своим религиозным убеждениям, он был возведен несчастным Иаковом II в рыцарское достоинство; но на этом отличии должны были остановиться его честолюбивые мечты, если он когда нибудь лелеял их; - страшный политический переворот свергнул с престола его царственного покровителя, и сер Гильдебранд, отказавшись от общественной деятельности, поселился в своем родовом поместий. Не смотря на свою грубую обстановку, он сохранил внешний вид джентльмена, и посреди своих сыновей напоминал изящную, но обвалившуюся коринфийскую колонну, поросшую мхом и окруженную безобразными массами камней, - остатками храмов друидов. Сыновья были действительно похожи на тяжелые необтесанные глыбы камня. Пять старших сыновей сера Гильдебранда, высокие, полные, довольно красивые юноши, казалось, были совершенно лишены священного огня Прометея и того внешняго лоска, который в свете часто заменяет недостаток умственных способностей. Добродушие и безпредельное самодовольство, выражавшееся в их масивных фигурах, были по видимому главными их нравственными достоинствами, а слава искусных охотников единственным их правом на общественное уважение. Прибавь к этому, что Перси, Торнклиф, Джон, Дик и Вильфред Осбальдистоны были также похожи друг на друга, как Гиас и Клоант, мускулистые герои Виргиния.

Создавая Рашлея, природа как бы желала вознаградить себя за такое невероятное однообразие. Младший сын сера Гильдебранда представлял и по наружности, и по характеру (я это узнал впоследствии) резкую противуположность не только с братьями, но и со всеми людьми, которых мне до тех пор приходилось встречать. По мере того как дядя называл мне своих сыновей, Пёрси, Торнклиф и Комп. отвешивали неуклюжие поклоны, странно кривляли ртом и подавали мне скорее свои плечи, чем руки. По окончании этой церемонии Рашлей приветствовал меня любезно и непринужденно, как подобало благовоспитанному, светскому человеку. Наружность его не представляла много привлекательного; он был мал ростом, тогда как братья его, казалось, происходили от знаменитого великана Анака, и поражал своим уродством, - горбатой спиной и короткой шеей; кроме того он в детстве ушиб ногу, и с тех пор очень заметно прихрамывал; злые языки уверяли, что именно этот недостаток препятствовал ему поступить в духовное звание; римско-католическая церковь, как известно, не допускает в духовенстве физических недостатков. Другие впрочем уверяли, что он прихрамывал по дурной привычке и мог безпрепятственно сделаться патером.

У Рашлея были странные черты лица, которые с первого взгляда врезываются в память навсегда. Наше воображение постоянно возвращается к таким чертам с невольным, болезненным любопытством, хотя оне производят неприятное, отталкивающее впечатление. Его лице, само по себе, было довольно обыкновенное. И хотя черты его были неправильны, но не носили на себе отпечаток пошлости, а черные глаза и густые брони сглаживали отсутствие красоты. Но в этих глазах было много лукавства и скрытности, а порою они горели дикой злобой, что не могло ускользнуть от самого поверхностного наблюдателя. Эти глаза выдавали характер Рашлея, подобно тому как зловещий звук колец выдает приближение гремучей змеи; как бы в вознаграждение за все физические недостатки, Рашлей обладал необыкновенно мягким, мелодичным голосом, который придавал особенную прелесть его изящной речи. С первых его слов я согласился с мис Вернон, что он мог обворожить всякую женщину, которая будет судить только по его словам. Он хотел сесть подле меня за обедом, но мис Вернон, распоряжавшаяся подобными мелочами, как единственная в доме представительница женского пола, поместила меня между собою и Торнклифом. Нечего и говорить, что я был очень рад такому размещению.

-- Я хочу с вами говорить, сказала она, и нарочно посадила Торнклифа между вами и Рашлеем; он будет служить

Блиндажом против ядер

С неприятельских бастионов.

Не забудьте, что я самая первая ваша знакомая в этом мудром семействе, и позвольте вас спросить, как мы все вам поправились?

-- Ответ затруднителен, мис Вернон, принимая во внимание мое недавнее прибытие в Осбальдистон-Галл.

-- Но ведь в нашем семействе все на ладони! В отдельных личностях существуют, правда, некоторые топкие оттенки, требующие внимательного наблюдения, но вида, или species - так кажется выражаются натуралисты - вид можно отличить с первого взгляда.

-- Действительно, в каждом из них мы встречаем счастливое сочетание питуха, собачника, конюха, буяна и дурака. Но подобно тому как нельзя найдти на одном дереве двух, совершенно сходных листьев, так и эти почтенные качества присущи каждому из братьев не на, одинаковой пропорции, и образуют разновидности, достойные внимательного изучения.

-- Набросайте мне, пожалуйста, портреты этих интересных субъектов, мис Вернон.

-- С большим удовольствием; я вам представлю их всех в одном семейном портрете. Перси, старший сына, и наследник, более питух, чем собачник, конюх, буян и дурак; мой милый Торнклиф более буян, чем собачник, конюх и дурак. Джон, который живет по целым неделям в лесах, главным образом собачник. Дик, по слезающий по целым суткам с коня и готовый проехать двести миль, лишь бы посмотреть на скачку, настоящий конюх. Что же касается Вильфреда, то в нем глупость составляет такую выдающуюся черту, что его можно назвать истым дураком.

-- Драгоценная колекция, мис Вернон, и все эти индивидуумы принадлежат к чрезвычайно любопытному роду. Но вы пропустили в вашей картине сера Гильдебранда?

-- Я люблю дядю, ответила она; - и обязана ему многим, по крайней мере он всегда желал мне добра. Предоставляю вам самому начертить его портрет, когда вы ближе его узнаете.

-- Наконец-то, подумал я, хоть одного пощадила! Я никогда бы не поверил, что столь нежное, прелестное создание способно на такую злую сатиру!

-- Вы верно думаете обо мне? спросила мис Вернон, устремляя на меня свои темные проницательные глаза, которыми хотела, казалось, заглянуть мне в самую душу.

-- Признаюсь, да, ответил я, несколько смущенный неожиданным вопросом, и желая придать любезный смысл своим словам я прибавил: разве можно думать о чем либо другом, когда имеешь счастие сидеть возле вас?

Она улыбнулась гордо и презрительно, как она одна умела улыбаться.

-- Я должна вас предупредить однажды навсегда, мистер Осбальдистон, сказала она, - что не придаю никакой цены комплиментам; не тратьте но пустому любезностей - оне полезны щегольским джентльменам, путешествующим в провинции, как бусы и браслеты мореплавателям, укрощающим дикарей на новооткрытых островах. Не бросайте даром товара, который привлечет вам, без сомнения, сердца нортумберландских туземок, но меня он не может соблазнить, - я знаю ему настоящую цену.

Я смутился и умолк.

-- Смотря на вас, продолжала мис Вернон, прежним веселым, безпечным голосом, - я невольно припоминаю волшебную сказку, в которой поселянин привозит с рынка туго набитый кошелек и находит в нем вместо денег куски камня. Одно несчастное замечание убило все ваше красноречие. Но довольно об этом. Я уверена, мистер Осбальдистон, что вы можете вести интересный разговор, не повторяя приторно сладких комплиментов, которыми всякий благовоспитанный джентльмен в парике считает своей обязанностью потешать молодую девушку только потому, что на ней не шитый кафтан, а шелковое или газовое платье. Я предпочитаю простую походку гарцованию, как выразились бы мои любезные братцы. Постарайтесь забыть, что я принадлежу к неопасному женскому полу; называйте меня, пожалуй, хоть Томом Верноном, но только говорите со мною как с другом и товарищем; вы не можете себе представить, как я вас тогда полюблю.

-- Это завидная приманка заметил я.

-- Опять! перебила меня мис Вернон, грозя пальцем; - я вам уже сказала, что не потерплю и тени комплимента. Осушите кубок, который вам предлагает дядя, и тогда я вам скажу что вы обо мне думаете.

Я ответил на предложенный за мое здоровье тост, как следовало почтительному племяннику; потом завязался было общий разговор, по его скоро заглушил стук ножей и вилок, и мы могли снова возобновить наш tête-à-tête, благодаря чудовищным апетитам Торнклифа, сидевшого на право от меня, и Дика, помещавшагося на лево от мис Вернон; эти достойные молодые люди старательно наклонялись над тарелками, заваленными мясом, и заслоняли нас от остального общества.

-- И так, мис Вернон, начал я, - вы хотите объяснить мне что я должен о вас думать? - Я мог бы вам сказать что я на самом деле думаю, но вы мне запретили говорить любезности.

-- Я не нуждаюсь в вашей помощи, и настолько чародейка, что сама читаю ваши мысли. Поверьте мне, мистер Франк, я вижу вас насквозь. Вы находите меня странной, бойкой девушкой, в которой детская резвость соединяется с женским кокетством; вы думаете, что я хочу обратить на себя внимание громким разговором и вольными манерами, не обладая грациозной нежностью, свойственной женщине, по выражению "Spectator"; вы может быть предполагаете, что я поставила себе особенной целью завлечь вас. Хоть мне и грустно вас разочаровывать, но вы находитесь в глубоком заблуждении. Я точно также откровенно говорила бы с вашим отцем, как говорю с вами, если бы он мог понять меня. Я чувствую себя в этом счастливом семействе такою же одинокою, как Санхо в Сиерре-Мореyе; мне не с кем говорить по душе, а когда представляется случай, то я готова говорить до смерти. Уверяю вас, я только потому описала вам любопытные портреты ваших родственников, что мне все равно будете ли вы знать мое мнение о них или нет.

-- Вы очень жестоки, мис Вернон, отнимая от вашего сообщения всякий признак особого внимания ко мне, но делать нечего, - я должен понимать ваши слова так, как вам угодно их объяснить. - Возвращаюсь к семейным портретам; отчего вы в вашей галлерее пропустили листера Рашлея Осбальдистона?

Мне показалось, что мис Верноп вздрогнула при этом вопросе.

-- Не говорите ни слова о Рашлее! поспешно отвечала она, понижая голос, - он необыкновенно чутко слышит когда задето его самолюбие, и ваши замечания могут дойдти до него даже сквозь тучную фигуру Торнклифа, начиненную мясом и пудингом.

-- Хорошо, мис Вернон, возразил я; но прежде чем заговорить о мистере Рашлее я заглянул через живую изгородь, отделяющую его от меня, и увидел, что стул его пуст: Рашлей вышел из-за стола.

во все стороны; скажите там ваше мнение шопотом, и все-таки ожидайте, что какая нибудь птица-чародейка передаст ему ваши слова. Рашлей был моим наставником в продолжении четырех лет, но мы надоели друг другу, и от души радуемся наступающей разлуке.

-- Разве мистер Рашлей покидает Осбальдистон-Галль?

-- Да, через несколько дней; - неужели вы этого не знали? Ваш батюшка видно лучше хранит тайну, чем сер Гильдебранд. Когда ваш дядя узнал, что вы едете сюда и что ваш батюшка желает отдать одному из своих племянников выгодное место в конторе, оставшееся вакантным, благодаря вашему упрямству, он созвал большой семейный совет, в котором приняли участие все ключники, дворецкие и егеря. Не думайте, что это почтенное собрание придворных чинов Осбальдистон-Галля было созвано для избрания вашего преемника; всем было и без того известно, что один Рашлей знаком с арифметикой и счетоводством, и что никто из остальных братьев не может быть кандидатом на вакантную должность. Торжественное собрание чад и домочадцев должно было только дать свое согласие на будущее превращение Рашлея из скромного духовного лица в богатого банкира, и сер Гильдебранд с трудом их уломал.

-- Я понимаю что могло их удерживать; но как же они наконец согласились, спросил я?

-- Я полагаю, что все были рады отделаться от Рашлея, ответила мис Вернон. - Он всех забрал в руки, не смотря на то что младший в семействе, и все тяготятся своим подчинением, хотя и не могут освободиться от него. Посмейте ему воспротивиться, и он заставит вас горько раскаяться в этой жажде самобытности; точно также окажите ему услугу, и вы вскоре пожалеете о своей глупости.

-- В таком случае, заметил я смеясь, - мне нужно быть на стороже, потому что я невольно произвел переворот в его судьбе.

-- Разумеется, и какой бы переворот ни был, к лучшему или к худшему, а он все же будет точить против вас зубы. Но я слышу тост за церковь и короля, и вижу на столе сыр и редиски, - условный знак для удаления дам и капелянов. Итак как я единственная представительница женского пола в Осбальдистон-Галле, то и должна уйдти из залы.

С этими словами Диана удалилась, оставив меня в каком-то столбняке, до того я был поражен её бойким, остроумным, откровенным разговором. Я добросовестно передал тебе её слова, насколько мне позволила память, но решительно отказываюсь дать хотя приблизительное понятие о её обращении, в котором сказывалась странная смесь непринужденной простоты, врожденного ума и гордой уверенности, причем все это умерялось и рельефно обрисовывалось живой игрой великолепных черт её лица. Хотя отсутствие сдержанности и излишняя её сообщительность казались мне очень странными, но конечно двадцатидвухетний юноша не станет относиться через-чур строго к молоденькой красавице за её фамильярное обращение. Напротив, меня лестно щекотала доверчивая откровенность мис Вернон, хотя она и объявила, что обратилась ко мне как к первому попавшемуся разумному собеседнику, способному со понять. По свойственной моим летам самоуверенности, которую усилило пребывание во Франции, я подумал про себя, что красивое лице и привлекательная наружность (я не сомневался в том, что обладал ими) были не лишними качествами в наперснике молодой красавицы. Как только заговорило во мне тщеславие, я перестал осуждать мис Вернон за её доверчивую сообщительность, вполне по моему мнению оправдывавшуюся моими личными достоинствами. Красота молодой девушки и её исключительное положение в Осбальдистон-Галле давали мне повод отнестись к ней пристрастно, тем более что я отдавал полную справедливость проницательности, руководившей ею при выборе друга.

По уходе мис Вернон, бутылка стала обращаться вокруг стола с необыкновенной быстротой. Заграничное воспитание внушило мне отвращение к невоздержности, которая составляла и составляет доселе отличительный порок моих соотечественников. Циничный разговор - обыкновенная приправа всякой оргии, - был также мне не по сердцу, тем более что все присутствовавшие находились между собою в таких близких родственных связях. Поэтому я поспешил воспользоваться первым удобным случаем, и скрылся в боковую дверь, хотя хорошенько не знал куда она ведет; я не мог более переносить зрелище опьяневшей компании, в которой отец и сыновья хвастались друг перед другом невоздержностью и вели грубый, неприятный разговор. Как и следовало ожидать, меня провозгласили изменником Бахуса, и отправили за мной погоню. Когда услышал за собою дикие крики и тяжелые шаги на витой лестнице, по которой я спускался, то понял, что непременно попаду в руки своих преследователей, если не выберусь на открытый воздух. По счастию, окно на лестнице выходило в заброшенный сад; я быстро растворил раму, и заметив, что разстояние до земли не было очень значительно, спрыгнул вниз и пустился бежать без оглядки, слыша за собою крики: "ату его, эту его! скрылся, скрылся!" Пробежав одну аллею, и быстро пройдя другую, я решил, что опасность миновала, и пошел обыкновенным шагом, с наслаждением вдыхая прохладный воздух после нескольких кубков вина и быстрого движения.

На одной из дорожек я увидал садовника за работою, и остановившись посмотреть что он делает, пожелал ему доброго вечера.

-- Вам также доброго вечера, ответил он с шотландским выговором, не глядя на меня.

-- Славная погода для вашей работы! продолжал я.

-- Нельзя жаловаться, ответил он, выражая обычную требовательность, с которой садовники и фермеры относятся к самой лучшей погоде. Потом он поднял голову, чтобы посмотреть кто с ним разговаривает, и почтительно сняв шотландскую шапочку, заметил: - Господи помилуй! В этом саду мне редко случается видеть так поздно вечером шитый золотом джестикор.

-- Как вы сказали, любезный друг?

-- Джестикор {Может быть от французского justaucorps. Автор.}, я так зову куртки, которые вы носите. У вас вот она застегнута, а вон там на верху их всегда разстегивают, чтобы больше места было для мяса, жирных пудингов и пива. Ведь здесь, по эту сторону границы, другого занятия по вечерам не знают.

-- Да в вашей стране, в Шотландии, любезный друг, нет в таком изобилии и и зверей, ни птиц, возразил я. - Оттого там никому нет охоты засиживаться за столом.

-- Эх, сер, вы значит плохо знаете Шотландию. У нас в Шотландии вдоволь хороших припасов, - прекрасной! рыбы, отменного мяса, великолепной дичи, всяких овощей и плодов. Но мы шотландцы любим умеренность и воздержность, а здесь в английском замке все - от господина до последняго лакея - день-деньской едят и пьют. Возьмем хоть например их постный день. Ведь это только по словам пост, а по нашему одно обжорство. Правда, мяса они не едят; за то рыбу везут им прямо с моря, из Гартльнуля и Сундерланда, - все форелей, да лососок. Опять их церковные службы: ведь это один соблазн для чистой христианской души. Да что я впрочем говорю, ведь ваша милость вероятно также принадлежите к римской церкви?

Нет, любезный друг; я английский пресвитерианец, или дисептер.

-- Вот по истине утешили меня! воскликнул садовник, с выражением неподдельной радости в лице, и с самой дружеской улыбкой подал мне огромный рожок с табаком, желая вероятно доказать мне свое расположение не на одних словах.

Я воспользовался его любезностью, и спросил давно ли он живет в Осбальдистон-Галле.

-- Вот уже скоро двадцать четыре года что я борюсь с дикими зверями, как мученики в Эфесе, сказал он, посматривая на старое здание, - это также верно как то что меня зовут Андрю Фэрсервис.

истязаниям. Я уверен, что ваше искуство может всегда доставить вам место в семействе более религиозном я менее прожорливом.

умеют выгонять ранней весной капусту в парниках. По правде говоря, я вот уже двадцать четыре года собираюсь отойдти; но когда приходит срок, оказывается что на одном растении нельзя не дождаться плодов, на другом должен скоро появиться цвет, для третьяго подготовлен грунт; вот и начинаешь ждать, а время все уходит; так-то я и живу в этом семействе с году на год. Возьмем для примера настоящую пору. Я бы мог вам наверное сказать, что к будущему Сретению меня здесь не будет; но я уже более двадцати лет повторяю себе то же самое, а с весны опять принимаюсь за граблю и заступ. Опять же, говоря вашей милости но правде, старый Андрю не может найти себе лучшого места. Но если бы вы, сер, могли мне приискать местечко, где у меня был бы свой лужок, свой домик и свой дворик, где бы я мог слышать истинное христианское учение и получать десять фунтов жалования в год, и где бы не было баб, которые ведут счет яблокам, я был бы очень благодарен вашей милости.

-- Браво, Андрю! Я вижу, что вы знаете себе цепу.

-- Почему же бы мне и не заявить своих требований? возразил Андрю. - Плохое дело ждать, пока другие люди оцепят вас по достоинству.

-- Вы кажется не совсем дружелюбно относитесь к женщинам?

не много, этого исчадия! Одна Марта, старая ключница, с ней еще можно ладить; отберешь ей иной раз хорошеньких яблоков, да угостишь ягодами ребятишек её сестры, она и довольна.

-- Вы забываете вашу молодую госпожу?

-- Какую молодую госпожу? - Что вы говорите?

-- Вашу молоденькую госпожу, мис Вернон.

-- Как! Мис Вернон? - Она мне совсем не госпожа. Я бы желал, чтобы она была сама себе госпожа; бедная, она сорви-голова!

-- Знать-знаю, и про себя держать умею, сказал Андрю. - Это не то, что дрожжи в боченке; будьте уверены, мис Диа... да что тут говорить, она мне ни сват, ни брат!

И Андрю стал усердно копать землю.

-- Что вы хотели сказать про мис Вернон, Андрю? Я друг дома, и желал бы это знать.

-- Непутная она, ваша милость, вот чего я боюсь! сказал Андрю, прищуривая один глаз и таинственно покачивая головою. - Что-то так неладно! сами изволите понимать, ваша милость!

Сказав это я сунул ему в руки серебряную монету. Ощутив прикосновение благородного металла, Андрю хитро улыбнулся, медленно кивнул головой, и опустил деньги в свой карман; потом, как бы сознавая что ему не следует оставаться в долгу, он выпрямился, оперся обеими руками на заступ, принял серьезный, озабоченный вид, и начал тихим голосом:

-- Если вам необходимо это знать, молодой сер, то я считаю своею обязанностью сообщить вам, что мис Вернон...

Он остановился, глубоко втянул в себя щеки, так что его длинное лице приняло вид орешных щипчиков; затем опять прищурил один глаз, покачал головой и успокоился, вполне убежденный, что окончил мимикой объяснение, которого не решался выговорить языком.

-- Боже мой! воскликнул я, - такая молодая, такая прелестная, и уже погибла!

Шотландская осторожность снова заговорила в нем, и он замолчал.

-- Что - вовторых? спросил я резко; вы должны мне все сказать, понимаете!

-- Тьфу ты пропасть! - только то?

-- Чего же вам еще! Я худшого о молодой красавице ничего не знаю. С этими словами Андрю снова взял заступ, подобно королю вандалов в последнем романе Мармонтеля.