Роб Рой.
Глава VII

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Роб Рой. Глава VII (старая орфография)

ГЛАВА VII.

Я с трудом отыскал отведенную мне комнату, и приобрел расположение слуг дяди самым понятным для них образом вознамерился провести там весь остальный вечер, так как мои родственники едва ли могли составить подходящее общество для трезвого человека, в виду того положения, в котором я их покинул, и тех диких криков, все еще доносившихся до меня из "каменной залы" (как называлась столовая).

-- Для чего отец послал меня в это странное семейство? спрашивал я себя прежде всего. Дядя принял меня, судя по всему, как родственника, приехавшого к нему на продолжительное время; по своему первобытному гостеприимству, он, подобно королю Галу, не считал гостей за своим столом, но вместе с тем ему очевидно было все равно, тут ли я или нет. Мои двоюродные братья были очень похожи на медвежат; в их обществе я мог легко разучиться хорошим манерам и приличному" разговору, и взамен того научиться дресировать собак, чистить лошадей и травить лисиц. После долгих размышлений я остановился на одной причине, которая могла руководить отцом. Он без сомнения смотрел на грубую, разгульную жизнь в Осбальдистон-Галле как на естественное и неизбежное существование провинциальных джентльменов, он знал, что такие нравы возбудят во мне отвращение, и желал наглядно ознакомить меня с ними, чтобы мне тем привлекательнее показалась деловая жизнь негоцианта. Рашлей Осбальдистон должен был занять место в конторе только на время моего испытания, отец мог всегда отделаться от него, доставив ему другое выгодное место. После неблагоприятного отзыва мис Вернон о младшем сыне сера Гильдебранда, я стал было упрекать себя в том, что он через меня попадет в дом отца и пожалуй приобретет его расположение; по с другой стороны меня успокоивала мысль, что отец не допустит посторонняго вмешательства в свои дела, и не позволит никому иметь, над собою влияния; к тому же я составил себе нелестное мнение о Рашлее единственно со слов ветреной и причудливой молодой девушки, которая по видимому не слишком задумывалась над тем что говорила, и могла быть пристрастна в своих суждениях. Здесь пить моих размышлений порвалась, и я стал думать о мис Вернон: она невольно привлекала мое любопытство необыкновенной красотой, странным, загадочным характером, и совершенно исключительным положением в семействе Осбальдистонов, где ей приходилось жить своим умом и руководиться только тем что ей мог подсказать собственный разсудок. Общество оригинальной молодой девушки обещало мне большое развлечение в скучном замке моих предков, хотя близкия отношения и частые свидания с ней могли сделаться для меня опасными. Я был достаточно благоразумен, чтобы подумать об этом последнем обстоятельстве, но не был в силах пожалеть о нем: новое искушение, с которым мне предстояло бороться, было слишком привлекательно. Я решил, что буду очень осторожен, и стану смотреть на мис Вернон скорее как на товарища, чем как на прелестную молодую девушку; тогда конечно не случится ничего дурного. Успокоив себя такими размышлениями я уснул, но последняя моя мысль была все же о мис Вернон.

Не могу тебе сказать видел ли я ее во сне, потому что лег усталый, и спал очень крепко. Но когда меня поутру разбудили веселые звуки охотничьяго рога, я прежде всего подумал о мис Вернон. Вскочив с постели и поспешно одевшись, я велел оседлать коня и сошел во внутренний двор замка, где люди, собаки и лошади собрались уже на охоту. Дядя по видимому не ожидал такой прыти от своего племянника, воспитанного заграницей; мое раннее появление удивило его, и мне показалось, что он поздоровался со мною не так искренно и дружественно как накануне.

-- И ты с нами, юноша? Молодежь отважна, берегись - вспомни старинную песню: "Берегись, юноша, оврагов, вереска и кустов".

Большинство молодых людей (я не говорю о суровых моралистах) согласится скорее обвинить себя в каком нибудь нравственном проступке, чем сознаться в неумении ездить верхом. Так как я всегда отличался храбростью и ловкостью, то меня оскорбил намек сера Гильдебранда, и я ответил ему, что поскачу впереди всех с собаками.

-- Не сомневаюсь, друг, в том, что ты хороший ездок; только предупреждаю тебя - берегись. Твой отец поручил мне погонять тебя на корде, и я хочу поскорее тебя замундштучить, чтобы кто другой не надел на тебя недоуздка.

Речь эта была для меня совершенно непонятна. Она по видимому и не предназначалась мне, потому что мой почтенный дядюшка проговорил ее себе под нос, ни к кому не обращаясь, и как бы разсуждая с самим собою: он намекал вероятно на мое вероломное бегство из залы, а может быть находился еще под влиянием винных паров, отуманивших с вечера его голову, и хотел сорвать на ком нибудь свое дурное расположение духа. Я тут же решил, что не останусь долго его гостем, если он будет разыгрывать роль нелюбезного хозяина, и поспешил раскланяться с мис Вернон, которая встретила меня очень радушно. Я тоже обменялся чем-то в роде поклона с моими двоюродными братьями, и больше уже не обращал на них внимания; они нахально и насмешливо оглядели мой костюм, от шляпы на голове до шпор на сапогах, и стали что-то говорить друг другу в полголоса; я ответил равнодушным взглядом на их шушуканье и присоседился к мис Вернон, единственной интересной личности из всего общества. Мы выехали из замка рядом и направились к равнине, заросшей мелким кустарником, в которой должна была происходить охота. Дорогой я сказал Диане, что с удивлением замечаю отсутствие Рашлея.

-- Он искусный охотник, ответила она, но, как Немврод, охотится на людей; служит ему добычей человек.

Собаки, поощряемые охотниками, бросились в кусты; все общество пришло в движение, засуетилось; мои двоюродные братья увлеклись своим любимым занятием и оставили меня в покое. Я слышал только, как Дик, конюх, шепнул Вильфреду дураку: "посмотрим, как свалится наш французик.

-- Он непременно свалится, отвечал Вильфред, - не даром у него шляпа обшита каким-то странным заморским шнурком.

Торнклиф, не смотря на свои грубые манеры, был по видимому не совсем равнодушен к красоте своей молоденькой родственницы; он отстал от братьев и ехал около нас - быть может для того, чтобы подслушать мой разговор с мис Вернон, или чтобы лучше видеть мои неудачи на охоте. В последнем он сильно ошибся.

Большая часть утра прошла в тщетных поисках за зверем. Наконец, доезжачие подняли лисицу, которую нам пришлось травить часа два, причем я имел случай доказать свое искуство в верховой езде, не смотря на злосчастный французский галун на шляпе. Мис Вернон и сер Гильдебранд приветствовали меня с восторгом, а братья напрасно старались скрыть свою досаду. Однакож, зверь не был пойман: собаки потеряли его след, а охотники выбились из сил. Мис Вернон была по видимому не совсем довольна близким соседством Торнклифа Осбальдистона; и привыкнув удовлетворять какими бы то ни было средствами все свои желания, она наконец обратилась к нему с тоном упрека: - Я удивляюсь, Торни, зачем вы считаете своею обязанностью торчать все утро около меня, когда вы знаете, что в роще, за Вульвертонской мельницей, норы еще не завалены.

-- Я ничего не знаю об этом, мис Диа; мельник клялся и божился, что он еще в двенадцать часов ночи завалил их.

-- Как вам не стыдно, Торни, полагаться на слова мельника! Ведь в этой роще лисица уже три раза уходила от нас! А вам, на вашем коне, десять минут езды туда и обратно.

-- Ладно, мис Диа, я поеду в Вульвертон, и если норы не завалены, я мельнику все ребра пересчитаю.

-- Сделайте это, любезный Торни; проучите хорошенько негодяя - живо, вперед, пот так! закричала она вслед Торнклифу, который понесся в галоп, затем она прибавила: побей хоть самого себя, лишь бы тебя здесь не было. - Вы не можете себе представить, мистер Франсис, как мне трудно держать их в повиновении и дисциплине. Надо вам сказать, что я формирую полк. Торни будет моим сержантом, Дик - берейтором, а Вильфрсд, который всегда что-то бормочет своим густым и хриплым басом, может с успехом занять должность литаврщика.

-- А Рашлей? спросил я.

-- Рашлей будет моим главным лазутчиком.

-- Вы можете быть казначеем, или фуражиром; выбор предоставляется вам самому. Однако, я вижу, собаки запутались в кустах. Нашим охотникам не удастся сегодня напасть на лисьи норы. Поедемте, мистер Франк, я вам покажу красивый вид.

Мис Вернон поднялась на отлогую гору, с которой вся окрестность была видна как на ладони. Она оглянулась, как бы желая удостовериться, что возле нас никого нет, и придвинулась к высоким березам, чтобы не быть на виду у охотников.

-- Можете вы разглядеть белое пятно; вон на той мрачной горе, покрытой вереском?

-- В конце болотистого нагория? Вижу очень ясно.

-- Это белое пятно зовется Гаксморским утесом, а Гаксморский утес - в Шотландии.

-- Неужели? Я не предполагал, что мы так близко, от Шотландии.

-- Да, очень близко; вы можете доехать туда в два часа.

-- Зачем я буду мучить своего коня? - До утеса по крайней мере восемнадцать миль птичьим полетом.

-- Пересядьте на мою лошадь, если вы думаете, что она не так устала. - Повторяю вам, через два часа вы будете в Шотландии.

-- Повторяю вам, мис Вернон, что я не имею ни малейшого жслания ехать туда. Если бы моя лошадь стояла уже передними ногами по ту сторону границы, то я и тогда не дал бы себе труда подвинуть ее вперед. Зачем мне ехать в Шотландию?

-- Чтоб скрыться от опасности, если вы непременно хотите знать. Понимаете вы меня теперь, мистер Франк?

-- Нисколько; вы выражаетесь очень загадочно.

-- Клянусь честью! воскликнула с нетерпением мис Вернон, или вы ничего не знаете об обвинении, которое взвели на вас, или вы притворяетесь искуснее самого Рашлея Осбальдистона, и платите мне обидной недоверчивостью за мою откровенность. - Впрочем, нет, вы верно ничего не знаете; я не могу без смеха смотреть на ваше удивленное лице.

-- Клянусь честью, мис Вернон, я совсем не понимаю на что вы намекаете! отвечал я, выведенный из терпения её неуместной шутливостью. - Я очень рад, что доставил вам случай посмеяться, хотя не знаю что именно вы нашли во мне смешного.

-- Смешного в этой истории мало, продолжала молодая девушка более спокойным тоном, - но иногда бывает очень смешно смотреть на удивленное лице, вот и все. А теперь давайте говорить серьезно. Знаете ли вы некоего Морея, или Мориса, что-то в этом роде?

-- Не могу припомнить.

-- Подумайте хорошенько. Вы может быть в недавнее время путешествовали с этим господином?

-- Единственным моим спутником был загадочный человек, который по видимому весь отдался заботе о своей дорожной сумке.

-- Он, верно запрятал в нее свою душу, как Педро Гарсиа, носивший свою в кошельке с золотом, заметила мис Вернон. - Вашего спутника ограбили, мистер Франк, и он обвиняет вас в сообщничестве с разбойниками.

-- Вы шутите, мис Вернон?

-- Нисколько; уверяю вас - это факт!

через высокия барьеры.

-- Что и следовало ожидать от командира кавалерийского полка, прибавил я, убедившись что сердиться на мис Диану нет возможности. - Объясните мне пожалуйста эту шутку.

-- Уверяю вас, что это совсем не шутка, сказала Диана; - вы обвиняетесь в грабеже, и мы с вашим дядей поверили обвинению.

-- Я очень благодарен моим друзьям за такое лестное мнение обо мне.

-- Пожалуйста не горячитесь и не фыркайте, как бешеная лошадь. - Мои слова совсем не так оскорбительны как вы думаете: вас не обвиняют в грабеже с корыстной целью; совсем нет. Ваш спутник вез с собою казенные деньги, - кредитные билеты и золото, для уплаты жалования войскам; говорят, что у него также похитили весьма важные документы.

-- Разумеется; впрочем, вы можете себя утешить тем, что политическое преступление считалось во все времена преступлением достойным джентльмена. В наших местах вы встретите очень многих джентльменов, которые считают похвальным делом строить козни гановерскому дому и причинять правительству как можно более зла.

-- Очень может быть, мис Верпон; по мои нравственные и политическия убеждения не допускают таких правил.

-- Я начинаю подозревать, мистер Франк, что вы не в шутку называете себя пресвитерианцем и гановерцем. Что же вы намерены делать?

-- Немедленно опровергнуть гнусную клевету. Вы вероятно знаете кому подана на меня жалоба.

вас преследовать. Но сер Гильдебранд знает, что правительство и без того косо смотрит на него за религиозные убеждения и старинные симпатии, и вероятно не решится взять лишний грех на душу, так как у него могут отнять и оружие и лошадей (последнее будет для него горше первого) за приверженность к королю Иакову и к папе {В начале восемнадцатого столетия, у католиков часто отбирали лошадей при первом известии о каком нибудь возмущении, чтобы они не могли выставить конных полков против правительства. Автор.}.

-- Я это допускаю; он скорее откажется от племянника, чем от охотничьих лошадей.

-- И от племянника, и от племянниц, и от сыновей - и от дочерей (если бы у него таковые были), и от всего своего рода, сказала Диана; - поэтому вы не доверяйтесь ему ни на одну минуту, а уезжайте по добру но здорову пока нас не арестовали.

-- Хорошо, я поеду, но не в Шотландию, как вы советуете, а к сквайру Ингльвуду. Далеко он живет?

-- В пяти милях; надо спуститься в равнину. Вот за теми плантациями виднеется башня его дома.

-- Я поеду с вами и покажу вам дорогу, сказала Диана, следуя за мною.

-- Не делайте этого, мис Вернон, возразил я. - С вашей стороны будет неприлично и - простите мне дружескую откровенность - не совсем деликатно сопровождать меня в подобных обстоятельствах.

-- Я понимаю что вы хотите сказать, ответила мис Вернон, и легкий румянец покрыл её гордое лице; - намек довольно ясен, и вероятно сделан с добрым намерением.

-- Не сомневайтесь в этом, мис Вернон. Неужели вы думаете, что я способен отплатить неблагодарностью за наше участье ко мне? сказала, я очень серьезно, более серьезно, чем мне хотелось. - Вы предложили мне свои услуги от чистого сердца, видя меня в затруднительном, положении; но я не имею права воспользоваться вашим, великодушием, чтобы не подать повода к оскорбительным для вас толкам; ведь это все равно что идти на публичный суд.

судьи творят чудные дела. Сер Гильдебранд не желает вмешивать в эту историю своего имени; Рашлей куда-то уехал, и кроме того одному Богу известно на чью бы сторону он стал; другие представители Осбальдистон-Галля один другого глупее. Я поеду с вами, и уверена что могу вам помочь. Я не изнеженная барышня, и меня не могут испугать ни толстые фолианты законов, ни мудреные юридические термины, ни напудренные парики.

-- Но, милый мистер Франсис, не волнуйтесь и не мешайте мне делать то что я хочу; когда я закусила удила, меня никто не остановит.

Мне было лестно видеть такое участие со стороны прелестной молодой девушки; но я был недоволен смешным положением, в которое она меня ставила; действительно, любезный Трошам, мое появление у мистера Ингльвуда, в сопровождении восемнадцати летняго адвоката в юпке, могло разсмешить самого серьезного человека; но более всего меня безпокоили двусмысленные толки, которыми поспешили бы объяснить поступок мис Вернон; поэтому я старался всевозможными доводами заставить ее отказаться от своего намерения. Но упрямая девушка объявила мне решительно, что я напрасно трачу свое красноречие; что она ни даром носит имя Верпом, и не откажет нуждающемуся другу в своей помощи, как бы эта помощь ни была незначительна; что никакия соображения не могут остановить ее, так как она не имеет обыкновения заботиться о том что скажут другие, а действует всегда как ей подсказывает собственный разсудок; поэтому к ней никак не могут относиться все те умные речи, которые я конечно съумею сказать по поводу настоящого вопроса и которые могут быть с пользою выслушаны изящными чопорными и благовоспитанными барышнями, только что выпущенными из столичного пансиона.

Мы быстро приближались к Ингльвуд-Плэсу, и мис Вернон стала мне описывать в карикатурном виде судью и его секретаря, вероятно с намерением "заговорить" меня и не слышать дальнейших увещеваний. Ингльвуд - как она выражалась - принадлежал к числу "обращенных" иаковитов; то есть, он долгое время отказывался от присяги, как большая часть местного дворянства, но наконец согласился признать существующее правительство, чтобы занять должность судьи.

небрежно, за отсутствием надлежащого надзора со стороны судебной власти; мэр города Ньюкастля, ближайший представитель этой власти, мог без сомнения заступиться за бедных сквайров, но его гораздо более интересовала жареная дичь, чем живая, а потому он чаще всего подавал свой пристрастный голос в пользу незаконных охотников, дешево продававших свою добычу. Тогда местные сквайры решили, что кто нибудь из их среды должен пожертвовать своими политическими убеждениями для общого блага, и возложили судейскую обязанность на Ингльвуда, так как по их мнению его апатичный, невозмутимый характер мог без особенного отвращения ужиться со всяким правительством. Таким образом был создан новый жрец правосудия, оставалось вдохнуть в него душу; другими словами, приставить к Ингльвуду живого, деятельного секретаря. Нортумберландские сквайры обратились с этой целью к некоему Джобсону, искусному стряпчему в Ньюкастле; Джобсон - продолжаю выражаться метафорами - нашел очень выгодным обратить правосудие в мелочную торговлю: так как получаемое им вознаграждение находится в зависимости от количества решенных дел, то он пользуется самыми ничтожными предлогами, чтобы притягивать несчастных нортумберландцев к суду, и доставляет этим немало хлопот почтенному Ингльвуду; в нашем околотке продажа или покупка нескольких яблоков непременно приводит продавца и покупателя в судебную камеру, к вящшему удовольствию мистера Джозефа Джобсона. Но самые смешные сцены происходят в Ингльвуд-Плэсе, когда, как например сегодня, должно разбираться дело с политическим характером. Мистер Джозеф Джобсон (вероятно по причинам, ему хорошо известным) - горячий последователь протестантской веры и большой друг существующого правительства. Сквайр Ингльвуд, напротив, сохраняет тайную привязанность к тем убеждениям, которые он некогда сам громко высказывал, и от которых отказался ради высокой цели - отстаивать законные права тетеревов, куропаток и зайцев против несправедливых притязаний незаконных охотников. В этих щекотливых случаях ревность секретаря ставит судью в чрезвычайно неприятное положение, заставляя его карать людей, которым он сочувствует. По этому хитрый сквайр нарочно прибегает к своей обычной апатии и с удовольствием противополагает полнейшее бездействие усиленной энергии Джобсона. Не думайте, что это бездействие происходит от природной глупости. Напротив, старый Ингльвуд обладает бойким, острым умом, и за хорошим обедом развеселит хоть кого. Итак, когда в камеру попадет дело с политическим характером, Джобсон добровольно уподобляет себя разбитой на ноги кляче, которой приходится тащить тяжело нагруженную повозку; он пыхтит, спотыкается, мечется из стороны в сторону, и тщетно старается тронуть с места повозку: она трещит, колеса скрипят и медленно оборачиваются, но тяжелый груз противится настойчивым усилиям несчастного животного и мешает ему идти вперед. Впрочем, я слышала, что тот же мистер Джобсон, двигающий иногда с таким трудом колесницу правосудия, в других случаях жалуется на то, что не может никакими силами удержать её стремительного движения под гору, и что это случается именно когда сквайр Ингльвуд желает оказать услугу своим бывшим друзьям. При том, мистер Джобсон неизменно прибавляет, что он непременно донес бы в Лондон министру внутренних дел о поведении своего патрона, если бы не питал глубокого уважения и дружбы к мистеру Ингльвуду и его семейству.

Когда мис Вернон окончила свою шуточную речь, мы подъехали к Ингльвуд-Плэсу, прекрасному, старинному зданию.