Роб Рой.
Глава IX

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Роб Рой. Глава IX (старая орфография)

ГЛАВА IX.

-- Незнакомый джентльмен! воскликнул судья; - надеюсь, он пришел не по делу, потому что...

Его перебил сам незнакомец, в котором я узнал мистера Камбеля, шотландца, встреченного мною в Норталертоне.

-- Я пришел по весьма важному делу, сказал он, - и покорнейше прошу вас, господин судья, немедленно выслушать меня со вниманием. Я полагаю, продолжал он, бросая строгий, почти свирепый взгляд на бывшого моего спутника, - я полагаю, мистер Морис, что вы меня хорошо знаете, и уверен, что вы не забыли нашей последней встречи на дороге?

Лице Мориса покрылось смертной бледностью, зубы его судорожно застучали, и вся фигура его выражала величайший испуг.

-- Перестаньте трусить, сказал мистер Камбель, и не подражайте вашими челюстями звуку кастаньет. Вы не затруднитесь, я надеюсь, объяснить господину судье, что знаете меня за человека честного и достаточного. Вам придется провести несколько времени в нашей стороне, по соседству со мною, и я вероятно буду иметь случай и возможность в свою очередь оказать вам услугу.

-- Сер... сер... я... у... уверен, что вы... честный и до... достаточный человек. Да, мистер Ингльвуд, прибавил он, несколько бодрее, я в этом действительно уверен.

-- Что же ему нужно от меня? угрюмо спросил судья. - Вы здесь являетесь один за другим, как рифмы в стихотворении "Джак свой дом отстроил", и лишаете меня удовольствия отдохнуть и приятно побеседовать.

-- Мы сейчас предоставим вам наслаждаться тем и другим, сер, сказал мистер Камбель; - л вовсе не намерен утруждать вас новым делом, а напротив хочу вам помочь разобрать старое.

-- Так добро пожаловать, хотя шотландец, говоря между нами, не часто слышит такой привет на английской земле. Но не будем тратить слов по пусту: говорите скорее, что вы желаете сообщить?

-- Мистер Моррс без сомнения рассказывал вам, произнес шотландец, - что когда у него похитили сумку с ним ехал путешественник по имени Камбель?

-- Он ни разу не упомянул такого имени, отвечал судья.

-- Нет?.. А, понимаю... понимаю! возразил Камбель. Мистер Морис не захотел, из деликатности, вмешивать в историю посторонняго человека и привлекать его в суд свидетелем. Но тем не менее я счел своей обязанностью явиться к вам, чтобы опровергнуть несправедливое обвинение, взведенное на присутствующого здесь почтенного джентльмена, мистера Франсиса Осбальдистона. Поэтому, мистер Морис, вы будете так любезны (он продолжал смотреть на него строго и повелительно) и подтвердите господину судье, что мы встретились с вами в Норталертоне, где вы настойчиво просили меня отправиться вместе в дальнейший путь, что я отказал в вашей просьбе, имея спешное дело в Ротбюри, что потом мы снова встретились по дороге в Клобери-Аллбрсе, и я тогда, согласясь отложить поездку в Ротбюри, на свою беду решился ехать с вами.

-- Это печальная истина, сказал Морис, отвечая наклонением головы на все вопросы Камбеля, который как бы подсказывал ему факты, требуя их подтверждения.

-- Вы, я надеюсь, не откажетесь также подтвердить господину мировому судье, продолжал Камбель, - что я могу быть лучшим свидетелем в настоящем деле, так как я не покидал вас в продолжении всего происшествия.

-- Конечно, вы... можете быть... лучшим свидетелем, сказал Морис нерешительно, и глубоко вздохнул.

-- Я попрошу вас, господин судья, возразил Камбель, - обратить внимание на то, что я всегда был человеком мирным, спокойным, и не долюбливаю запах пороха. Мистер Морис, который по видимому служит или служил в армии его величества, и имел у себя весьма значительную сумму денег, не хотел конечно сдаться разбойникам без боя; по я, как человек не привыкший к оружию и не особенно дороживший своим скромным багажем, не решился стать лицом к лицу с опасностью.

Я взглянул на Камбеля, и меня поразила невероятная противоположность между его спокойной и застенчивой речью и смелыми, суровыми, закалеными чертами его выразительного лица; мне показалось, что он намеренно придавал своему голосу мягкое, робкое выражение; что у него змеилась по углам рта едва заметная улыбка, в которой как бы сказывалось его собственное презрение к тихому, мирному характеру, принятому им на себя временно с плохо скрываемым притворством. Мне невольно пришла в голову мысль, что он не только не был страдательным лицом, или того менее посторонним зрителем в грабеже, а напротив принимал в нем деятельное участие.

Быть может в голове судьи также промелькнуло нечто в роде сомнения, так как он воскликнул:

-- Чорт возьми! Однакож это престранная история!

Шотландец по видимому угадал впечатление, произведенное на нас его словами. Он оставил тон притворной скромности, который так плохо шел к его мощной фигуре, и продолжал более откровенным и беззаботным голосом:

-- Сказать вам по правде, я принадлежу к тем хорошим людям, только тогда решающимся драться, когда есть за что. А я уже имел честь доложить вашей милости, что со мной было очень немного багажа, когда я попал в руки разбойников. Позвольте мне кроме того представить вам бумагу, из которой вы убедитесь, что я человек доброй нравственности и заслуживаю доверия.

Мистер Ингльвуд взял из его рук бумагу и прочел в полголоса: - "Я, нижеподписавшийся, свидетельствую, что предъявитель сего, Роберт Камбель... из какого-то места, которое я не могу выговорить, заметил судья, - принадлежит к хорошему семейству, пользуется безупречной репутацией, и едет в Англию по своим частным делам, и т. д., и т. д., и т. д. Дано сие свидетельство, за собственноручной нашей подписью, в замке Инвер... Инвера... Инверара... Аргайль".

-- Я счел нужным, сер, попросить это свидетельство у нашего почтенного (говоря это он поднес руку к голове, как бы желая снять шляпу), у нашего почтенного Мак-Каллум-Мора.

-- Мак-Каллум... Как вы сказали, сер? спросил мистер Ингльвуд.

-- Мак-Каллум-Мор, которого англичане зовут герцогом Аргайлем.

-- Я знаю, сказал судья, - что герцог Аргайль доблестный и знаменитый муж, горячо любящий свое отечество. Я был в числе немногих, стоявших на его стороне в 1714 году, когда он отнял предводительство армией у герцога Мальборо. Хорошо было бы еслиб мы имели побольше таких аристократов. Он был честным торием в те времена, и действовал за одно с Ормондом. Он присягнул нынешнему правительству для пользы и спокойствия страны, так же как сделал я в нашем графстве; и я никогда не соглашусь с мнением крайней партии, которая уверяла и уверяет, что им руководил расчет и нежелание потерять видное место. Я считаю его свидетельство, мистер Камбель, вполне достаточным; а теперь потрудитесь рассказать что вам известно о нападении, сделанном на мистера Мориса.

-- Я буду очень краток в своем показании, господин судья; - я желаю только сообщить вам, что мистер Морис мог бы также справедливо обвинить в грабеже новорожденного младенца, или даже меня самого, как и мистера Франсиса Осбальдистона. Я торжественно свидетельствую, что разбойник, о котором идет речь, был гораздо плотнее и ниже ростом мистера Осбальдистона; кроме того, во время схватки у него упала маска, и я мог хорошо разглядеть его черты, которые не имели ничего общого с чертами этого молодого джентльмена. К тому же мистер Морис согласится (он бросил на моего бывшого спутника очень знаменательный взгляд), мистер Морис согласится, я полагаю, с тем, что из нас двух я был более способен отдать себе ясный отчет в подробностях рокового события, так как я менее его поддался чувству страха.

-- Я с этим согласен, сер... совершенно согласен, сказал Морис, отодвигаясь от Камбеля, который напротив подвигался к нему, как бы желая нагляднее объяснить свои слова. - Я намерен, продолжал он, обращаясь к мистеру Ингльвуду, - я намерен взять назад свое обвинение против мистера Осбальдистона; и я прошу вас, сер, то есть, если вы на это согласны, сер, отпустить этого джентльмена и меня также. Я очень тороплюсь, а вы, господин судья, вероятно пожелаете побеседовать еще с мистером Камбелом.

-- К чорту, значит, все ваши показания, сказал судья, бросая протоколы в огонь. - Вы совершенно свободны, мистер Осбальдистон. А вы, мистер Морис, успокоились теперь, я полагаю.

-- Хе, хе, заметил Камбель, взглянув на Мориса, который подтвердил слова судьи самой плачевной улыбкой, - хе, хе, он по видимому также спокоен, как жаба под бороной.

-- Впрочем, теперь вам нечего бояться, мистер Морис, обратился он к нему, - мы выедем отсюда вместе, и я вас провожу до ближайшей почтовой дороги; надеюсь что вы будете мне благодарны за такую услугу, и навестите меня как хорошого своего приятеля, когда вам случится быть в Шотландии.

Морис поднялся с кресла; на лице его выражались такой ужас и смятение, как будто он выслушал смертный приговор и шел на плаху. Ноги его дрожали, и он едва был в состоянии двигаться.

-- Я вам говорю, не трусьте, нетерпеливо сказал Камбель; я сдержу свое слово. - Почем знать, несчастный вы человек, чем все дело кончится; нам может быть удастся узнать кое-что о вашей сумке, если вы будете слушаться добрых советов. - Наши лошади готовы; проститесь с господином судьею, и докажите Диашу английскую любезность.

Ободренный этими словами, Морис распростился с приятелями и вышел из комнаты, в сопровождении мистера Камбеля; но в передней им по видимому снова овладели страх и сомнение, так как громкий голос шотландца снова начал убеждать своего трусливого спутника в отсутствии всякой опасности.

-- Чорт побери, несчастный вы человек! Говорят же вам, что со мной вы можете быть также спокойны, как ребенок в люльке. Клянусь Небом! Никогда бы я не поверил, что рослый детина с такой длинной черной бородой может быть труслив как заяц. Ну, едемте; покажите себя хоть раз человеком!

Голоса удалились, и вскоре топот лошадей известил нас, что Морис и Камбель уехали из Ингльвуд-Плэса.

о его поступке.

-- Мне придется иметь объяснения с Джобсоном из-за этих проклятых бумаг, сказал он. - Пожалуй, что благоразумнее было не жечь их! - Ну, да Бог с ними! Заплачу ему те деньги, которые он расчитывал получить за этот процес, и дело с концем! А теперь, мис Диана Вернон, хоть я и отпустил всех обвиняемых, но мне очень хочется вас подвергнуть личному задержанию, и отдать на нынешний вечер под надзор старой Блэкс, моей экономки; мы пошлем за мисис Мусгрэв, мис Дакинс, вашими двоюродными братьями и старичком Кобсом, скрипачом, и зададим веселый пир. А пока мы осушим с мистером Франком Осбальдистоном бутылочку, чтобы съуметь пленить дам своей любезностью.

-- Я нам очень, очень благодарна, отвечала мис Вернон, но при настоящих обстоятельствах мы должны тотчас же вернуться в Осбальдистон-Галль; там никто не знает куда я поехала, а дядя очень безпокоится об участи своего племянника, которого любит как родного сына.

-- Охотно верю, сказал судья: - Когда его старший сын, Арчи, попался в несчастной истории с сером Джоном Фенвиком - помните, старый мистер Гильдебранд постоянно смешивал его с остальными шестью сыновьями, и никак не мог отдать себе ясного отчета кого из них повесили. Поэтому вам необходимо торопиться в замок и успокоить его взволнованное родительское чувство. Но послушайтесь моего совета, прелестный весенний цветок, прибавил он тоном добродушного наставления, и взяв ее нежно за руку, - в другой раз, не мешайте правосудию идти своим обычным ходом; не касайтесь вашими хорошенькими пальчиками до пыльного, заплесневшого юридического хлама, переполненного кухонной и всякой другой латынью. - Указывая дорогу молодчикам через наши болота, вы можете сами сбиться с пути, Диана, мой дорогой блуждающий огонек; пусть они лучше сами находят себе дорогу.

Простившись таким образом с мис Вернон, судья дружески обратился ко мне.

-- Вы, кажется, добрый малый, мистер Франк; я очень хорошо знал вашего отца: мы были товарищами в школе. Послушайтесь и вы моего совета. Не разъезжайте поздно ночью по большим дорогам и не шутите с каждым, кого на пути. Ведь не все королевские подданные обязаны понимать шутки, да кроме того и глупить не следует, когда дело пахнет уголовщиной. Подумайте также о бедной Диане Вернон, которая брошена одна, без присмотра, без помощи, на нашей грешной земле, и которая привыкла делать все что ни вздумается её взбалмошной головке. Вы обязаны позаботиться о Диане, мистер Франк. Берегите ее, бедную, а не то я вспомню свою молодость и вызову вас на дуэль, хоть это будет очень хлопотно для меня. А теперь, прощайте; дайте мне выкурить трубку и помечтать; вы знаете что говорится в песне:

Проблески честной мысли и глубокого чувства, выражавшиеся в речи мистера Ингльвуда, не смотря на его грубые манеры и небрежное отношение к делу, меня очень тронули; я почтительно выслушал его наставление, поблагодарил за совет и дружески простился с почтенным судьею и его гостеприимным замком.

В приемной нам приготовили закуску; но мы едва к ней прикоснулись и поспешили сесть на копей, которых нам подвел слуга сера Гильдебранда; он сообщил мис Вернон, что мистер Рашлей приказал ему остаться и проводить нас в замок. Мы ехали несколько времени молча; я был ошеломлен всем виденным и слышанным, и не был расположен к разговору. Наконец, мис Вернон воскликнула, как бы продолжая вслух свои размышления:

-- Да, Рашлей может возбуждать страх и удивление, по его нельзя любить! Он всегда умеет сделать то что захочет, и обращается с другими людьми как с куклами. Он заставляет их играть роли, им самим придуманные, и всегда найдется, хоть бы и попался в самое затруднительное положение.

-- Вы думаете, сказал я, отвечая не столько на её слона, сколько на их внутренний смысл, - вы думаете, что мистер Камбель, который появился так кстати и увел моего обвинителя, как волк уводит беззащитную овцу, был прислан мистером Рашлеем Осбальдистон-Гом.

-- Конечно, заметила мис Диана, - и я сомневаюсь кроме того, чтобы мистер Камбель явился во время, если бы я не встретила перед тем Рашлея в приемной мистера Ингльвуда.

-- В таком случае я всем обязан вам, моя прелестная покровительница.

-- Разумеется, отвечала Диана, - только пропустите, пожалуйста, сцену благодарности; я уверена, что вы съумеете сказать по этому поводу длинную, трогательную речь, а я съумею ответить на нее милостивой улыбкой; по лучше не начинайте этой речи, и не наводите на меня напрасную скуку, тем более что в моем поступке нет ничего необыкновенного; я просто хотела нам помочь, мистер Франк, и очень рада, что мне это удалось, а теперь одна к вам просьба: пожалуйста, бросимте этот разговор. Посмотрите лучше кто это летит к нам на встречу, свирепо пришпоривая старую клячу? Ба, да это младший представитель закона в нашем околотке, - сам мистер Джозеф Джобсон,

Это был действительно мистер Джозеф Джобсон. Лице его было искажено от злости, и он неистово стегал лошадь. Подъехав к нам, он остановился в то самое время, как мы собирались проехать мимо, удостоив его легкого поклона.

будет часто придерживаться таких порядков во время судебных разбирательств, то ему придется искать себе другого секретаря. Я не останусь, я подам в отставку.

-- Можно иначе помочь делу, мистер Джобсон, отвечала мис Вернон. - Вам нужно только никогда не оставлять судью одного. Не так ли? Кстати, как здоровье фермера Рутледжа, мистер Джобсон? Я надеюсь, что он был еще в состоянии подписать составленное вами духовное завещание?

Этот вопрос по видимому сильно взбесил почтенного служителя закона. Он взглянул на мис Вернон с такою ненавистью, что я почувствовал сильное желание согнать его с лошади ударами хлыста. Но мне стало жаль его ничтожной фигуры.

-- Как здоровье фермера Рутледжа? повторил он оправившись от первой вспышки гнева: фермер Рутледж также здоров как и вы, милостивая государыня, - все это оказалось выдумкой, милостивая государыня, - гнусной, подлой ложью; фермер никогда не думал умирать, и если вы этого раньше не знали, можете узнать это теперь.

-- Будто бы! воскликнула мис Вернон с притворным удивлением. - Вы не обманываете меня, мистер Джобсон?

-- Я вам говорю, что все это оказалось гнусной ложью, милостивая государыня, вскричал несчастный Джобсон; - и в добавок этот старый, жалкий урод назвал меня ябедником - да, ябедником, милостивая государыня - и сказал мне, что я только хлопочу из-за наживы; он не имел никакого права говорить такия вещи мне в лице, мне, облеченному таким званием; да, милостивая государыня, вы не должны забывать, что я состою секретарем мирового судьи в силу 37-го статута, статута Генриха VIII и Вильгельма I, Trigesimo Septimo Henrici Octavi et Primo Gulielmi, слышите, милостивая государыня, Вильгельма, который заслужил себе безсмертную славу тем, что освободил нас от папистов и претендентов, от шотландских башмаков и грелок; да, мис Вернон.

-- Вы правы; деревянные башмаки и грелки были постыдным явлением, возразила молодая девушка, потешаясь над яростью секретаря. - Мне особенно приятно видеть, что вы в настоящую минуту не нуждаетесь в грелке, мистер Джобсон. Я боюсь, не побил ли вас Гафер Рутледж.

-- Бил меня, милостивая государыня! Нет, произнес резко Джобсон, - нет, ни один человек в мире не посмеет меня побить!

-- Это зависит оттого, заслужите ли вы такое наказание, сер, сказал я; - вы позволите себе так грубо отвечать молодой лэди, что я охотно задам вам встрепку, если вы не будете держать себя приличнее.

-- Вы мне зададите встрепку, сер? Мне, сер? Да вы знаете ли с кем вы разговариваете, сер?

-- Да, сер, спокойно ответил я, - вы сами назвали себя секретарем мирового судьи, а Гафер Рутледж назвал вас ябедником; но ни то, ни другое звание не дает вам права говорить дерзости порядочной женщине.

Мис Вернон положила мне руку на плечо и воскликнула: Поедемте, мистер Осбальдистон, и не трогайте почтенного Джобсона. С вашей стороны было бы слишком щедро ударить мистера Джобсона хлыстом, так как он потребовал бы с вас денежное удовлетворение, и целый месяц кормился бы на ваш счет. К тому же вы и без того не на шутку оскорбили мистера Джобсона, назвав его дерзким.

-- Мне нет дела до его слов, мис Вернон, произнес секретарь более смиренным тоном; - и слово дерзкий я не считаю особенно оскорбительным. Но для человека в моем звании в высшей степени позорно, если его назовут ябедником; Гафер Рутледж дорого поплатится за это ругательство, также как и все, которые будут умышленно повторять тоже самое, с целью очернить мое доброе имя и нарушить общественное спокойствие.

несчастном, который его найдет.

-- Прекрасно, милостивая государыня, - доброго вечера милостивая государыня, - я вам только скажу на прощание, что в нашем государстве существуют законы против папистов, которые не дурно было бы построже соблюдать. В четвертом и пятом статуте Эдуарда VI перечислены наказания, которым подвергаются лица, имеющия у себя осьмогласники, требники, служебники, и другия запрещенные книги; перечислены также наказания, которым подвергаются паписты, отказывающиеся принести присягу, и паппёты, посещающие католическия службы. Об этом смотри тридцать третий статут королевы Елизаветы и третий статут короля Иакова I главу XXV. Напомню вам также, что законом предусмотрены случаи, когда католики, за внесением двойного налога, обязаны....

-- Смотри новое издание статутов, in folio, тщательно пересмотренное и дополненное Джозефом Джобсоном, джентльменом, секретарем при камере мирового судьи, сказала мис Вернон.

-- Переходя в частности к вам, продолжал невозмутимый Джобсон, - к вам, мис Диана Вернон - так как я в настоящую минуту предостерегаю собственно вас - переходя следовательно к вам лично, я считаю долгом предупредить вас, что вы, как незамужняя женщина и явная папистка, обязаны немедленно возвратиться домой ближайшей дорогой, под опасением подвергнуться, в случае неповиновения, уголовному преследованию. Вы должны постараться переехать на общественном пароме, а если вы такового не найдете, то должны искать броду по колени в воде, пока не достигнете противоположного берега.

-- Это наказание протестанты придумали нам за наши католическия заблуждения? спросила мис Вернон, со смехом. - Спасибо вам, в таком случае, за предостережение; я поспешу возвратиться домой, и не скоро решусь выйдти оттуда. - Покойной ночи, мой добрый мистер Джобсон, зерцало судейской любезности!

Мы поехали каждый своей дорогой.

-- Он создан для козней и темных, грязных дел! воскликнула мис Вернон, бросив презрительный взгляд вслед удалявшемуся Джобсону. - Грустно подумать, что порядочные, образованные люди должны сносить официальные дерзости подобных жалких наушников, только потому что исповедуют религию, которую исповедывал весь мир каких нибудь сто лет тому назад - ведь наша католическая религия имеет безспорно преимущество давности.

-- Вы поступили бы как безразсудный юноша, ответила мис Вернон. - Впрочем, если бы у меня был кулак потяжелее, я и сама вряд ли устояла бы против соблазна дать мистеру Джобсону почувствовать его силу. Я нисколько не жалуюсь, но существуют три обстоятельства, по поводу которых меня можно искренно пожалеть, если кто нибудь считает меня достойной сожаления.

-- Да, если вы мне обещаете взамен самое глубокое сочувствие.

-- Разве вы можете в этом сомневаться! воскликнул я с жаром.

-- Я вам верю; так сладко сознавать, что вас кто нибудь сожалеет! Есть три обстоятельства, благодаря которым я имею причину быть недовольной своим положением: во первых, я девушка, а не мальчик, и если бы я решилась сделать половину того что мне иногда приходит в голову, то меня наверное посадили бы в сумасшедший дом; тогда как, пользуясь вашим счастливым правом делать что вздумается, я бы свела с ума весь мир и заставила бы всех восторгаться мною и подражать мне.

-- Я не могу вас очень жалеть в этом отношении, мис Вернон, отвечал я; - вспомните, что половина всего человечества обречена на ту же участь, на которую вы жалуетесь; а другая половина...

она, когда я хотел возражать, - постойте; я угадываю по вашей сладенькой улыбке, что вы собираетесь сказать мне громкий комплимент, в роде того, что родственники и друзья мис Дианы Вернон должны радоваться её рождению на свет плотной; мы лучше об этом не будем говорить, милейший мистер Франк, а прямо перейдем ко второму пункту обвинительного акта, составленного мною против неумолимого рока (как выразился бы гнусный мистер Джобсон). Я принадлежу к угнетенной секте, и исповедую запрещенную религию. В то время как других молодых девушек хвалят за их набожность, мой приятель, судья Ингльвуд, может отправить меня в исправительный дом за то что я поклоняюсь Богу во примеру моих предков, и повторить мне слова, которые некогда старый Пемброк сказал настоятельнице Вильтонского монастыря, овладев богатой обителью: "Ступай за прялку, негодная ведьма, ступай за прялку!" {Вильтонский монастырь, после упразднения его во время Генриха VIII или его сипа Эдуарда VI, бил пожалован графу Пемброку. По возшествии на престол королевы Марии католички, граф счел нужным воротить настоятельницу и её красивых затворниц, что он и исполнил при изъявлении сильного раскаяния, смиренно преклонив колени перед весталками и возвратив им монастырь со всеми его владениями, из которых он их изгнал. Когда же на престол возсела Елизавета, сговорчивый граф опять принял протестантскую веру, и во второй раз изгнал монахинь из их святилища. Упреки настоятельницы, напомнившей ему о его выражениях раскаяния, вынудили у него только следующий ответ: "Ступай за прялку, негодная ведьма, ступай за прялку!" Автор.}

-- Это зло поправимо, сказал я очень серьезно: прочтите наших знаменитых богословов, мис Вернон, подумайте сами основательно, и вы убедитесь, что те пункты, в которых ваши религии наиболее разнятся между собою...

-- Перестаньте! воскликнула Диана, прикладывая палец к своим губам, - перестаньте! ни слова более! - Отречься от веры моих отцов? ни за что! - Еслибы я была мужчина, разве я согласилась бы покинуть свое знамя в пылу опасной битвы и позорно перейдти на сторону торжествующого врага?

-- Я с уважением преклоняюсь перед вашими твердыми убеждениями, мис Вернон; что же касается до опасности открыто защищать их, то я могу лишь заметить, что страдания за правое дело приносят человеку высшее утешение.

-- Конечно; однако же страдания, отчего бы они ни происходили, раздражают и мучат. Но я вижу, что у вас черствое сердце, мистер Франк; вы не чувствуете сожаления ко мне, хотя в один прекрасный день меня могут заставить прясть грубые льняные нитки, также как за две минуты веред этим не хотели пожалеть о том, что судьба обрекла меня носить кружева и шелк вместо забрала и кокарды. Поэтому, я избавлю себя от безполезного труда рассказывать вам свое третье горе.

еще их слишком много.

-- Это горе действительно заслуживает глубокого сожаления, отвечала Диана, совершенно изменив свой тон; - вы вероятно заметили, что у меня откровенный, сообщительный характер, мистер Франк. Я простая, добродушная девушка; ненавижу лукавство и притворство, и готова со всяким поделиться своими мыслями и чувствами, и однако же злой рок запутал меня в такую сеть интриг и тайн, что я едва осмеливаюсь выговорить слово, из боязни навлечь - не на себя, конечно, но на других - самых ужасных последствий.

-- Это действительно большое несчастие, мис Вернон, и я сожалею вас от всей души, хотя признаюсь, не подозревал ничего подобного.

-- Ах, мистер Осбальдистон, если бы вы только знали как трудно бывает иногда скрывать под веселой улыбкой нестерпимые страдания, вы бы искренно пожалели меня. Я может быть поступаю не хорошо, объясняя вам тяжесть моего положения; но вы умный и проницательный молодой человек, вы наверное закидаете меня вопросами, желая узнать загадочные события, случившияся сегодня: вас без сомнения заинтересовало участие Рашлея в появлении Камбеля, освободившого вас от назойливого обвинителя; многия другия обстоятельства должны были вас тоже поразить, как не совсем обыкновенные; и я не могу заставить себя отвечать на ваши вопросы неправдою или хитрыми увертками. Да мне и не удалось бы этого сделать, а между тем я потеряла бы ваше доброе мнение, если вы имели такое обо мне, и унизила бы себя в собственных глазах. Поэтому я вам говорю прямо и откровенно: не спрашивайте меня ни о чем; я не имею нрава, и не могу вам ответить.

Мис Вернон произнесла эти слова с большим чувством, что меня глубоко тронуло. Я поспешил успокоить ее уверением, что не позволю себе надоедать ей нескромными и неуместными вопросами, и никогда не стану истолковывать в дурную сторону её молчания, даже в тех случаях когда мне покажется благоразумным, или по крайней мере естественным предложить ей вопрос.

нибудь моя помощь может вам пригодиться, то располагайте мною.

-- Благодарю вас, благодарю вас, ответила она; - я уверена, что вы на этот раз не говорите любезностей, и сознаете всю силу принятого на себя обязательства. Если же настанет минута, хотя это почти невозможно, когда я напомню вам об этом обещании, уверяю вас, я не разсержусь, если вы откровенно скажете что позабыли его. С меня довольно и того, что вы теперь вполне искренно высказали свое намерение; многое может измениться до того времени, если этому времени суждено когда либо придти, когда Диана Вернон обратится к вам за помощью как к родному брату.

-- Если бы я был вашим братом, мис Диана, то мое желание оказать вам помощь не могло быть пламеннее, сказал я. - Но возвращаюсь к сегодняшним событиям: я вероятно не должен спрашивать у вас, добровольно ли содействовал моему освобождению Рашлей Осбальдистон?

-- Да, не спрашивайте меня. Но вы можете спросить его самого, и он вам без сомнения ответит. Когда по свету бродит молва о каком нибудь добром деле, а имя доброго человека - Мне также не следует вероятно спрашивать вас, был ли сам Камбель тем таинственным разбойником, который освободил мистера Мориса от труда везти тяжелую сумку; - не приходится также спрашивать, получил ли наш приятель Джобсон письмо случайно, и не была ли это скорее хитрая уловка, чтобы удалить его из камеры мистера Ингльвуда; не приходится также спросить...

-- Вам ничего не приходится спрашивать у меня, сказала мис Вернон, - а поэтому вы можете освободить себя от труда перечислять вопросы. Предположите, что я ответила вам на них, и на многие другие также гладко и проворно, как умеет отвечать Рашлей. Заметьте еще одно: когда мне нельзя будет говорить о предмете, который случайно заинтересует вас, я буду прикладывать руку к подбородку. Мне необходимо условиться с вами о секретных знаках, так как вы будете моим другом и советником; хотя, помните, вы не должны ничего знать о моих делах.

Разговаривая таким образом, мы приехали в Осбальдистон-Галль в отличном расположении духа и очень довольные друг другом; в замке обычный пир был уже в полном разгаре.

-- Принесите нам что нибудь пообедать в библиотеку, приказала мис Вернон лакею, когда мы вошли в перед пюю. - Мне нужно позаботиться, прибавила она, обращаясь ко мне, чтобы вы не умерли с голоду в этом доме обжор и пьяниц; иначе я ни за что не пустила бы вас в свое логовище. Библиотека, в которую я вас поведу, моя любимая комната; это единственное место, где я могу укрыться от орангутангов, то есть от моих двоюродных братцев. Они никогда не приходят туда, вероятно из опасения, чтобы какой нибудь тяжелый фолиант не свалился с полки и не пробил им черепа, так как книги никогда не приведут другого впечатления на их головы. - Идите за мной.

Я последовал за ней по длинному ряду коридоров, пустых покоев и лестниц,. - наконец мы пришли в комнату, куда мис Диана приказала подать нам обед.