Роб Рой.
Глава X

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Роб Рой. Глава X (старая орфография)

ГЛАВА X.

Библиотека Осбальдистонского замка занимала огромную, мрачную комнату. Старинные дубовые полки по стенам были заставлены тяжеловесными фолиантами, до которых наши деды в семнадцатом столетии были большие охотники; мы переработали в нашей умственной лаборатории эти многотомные сочинения в более скромные издания in quarto и in octavo, а наши дети без сомнения поступят с этими сокровищами еще легкомысленнее и обратят их в тощия брошюры, Первое место в библиотеке занимали класики, историческия книги, и в особенности богословския сочинения. Вся коллекция находилась в ужаснейшем безпорядке. Капеланы Осбальдистонского замка были в течение многих лет единственными лицами, входившими в библиотеку, пока Рашлей, увлеченный любовью к чтению не решился потревожить почтенных пауков, покрывших нежною тканью корешки толстых волюмов. Так как Рашлей готовился к духовному званию, то сер Гильдебранд отнесся довольно снисходительно к его жажде чтения (в других сыновьях он счел бы такое желание безумным), и согласился даже на некоторые переделки в библиотеке, чтоб сделать из вся рабочую комнату. Не смотря однакоже на эти переделки, в громадной зале остались весьма заметные следы запустения, свидетельствовавшие о слабой привязанности хозяев к сокровищам, разставленным вдоль стен. Обои висели лохмотьями, полки были источены червями; неуклюжия кресла были придвинуты к хромоногим столам и грязным конторкам; большой, глубокий камин был покрыт толстым слоем сажи, и в нем редко можно было увидать раскаленную глыбу каменного угля или трескучее пламя хвойного леса.

-- Вы вероятно находите это помещение не совсем уютным? спросила Диана, пока я оглядывал заброшенную залу; но я считаю библиотеку маленьким раем, потому что я могу оставаться здесь наедине, не опасаясь нескромных посещений. Рашлей владел этой комнатой совместно со мною, пока мы были друзьями.

-- А теперь вы больше не друзья? спросил я.

Диана тотчас приложила указательный палец к ямочке в своем подбородке, и выразительно посмотрела на меня.

-- Мы остаемся союзниками, продолжала она, - и как все союзные державы охраняем наши взаимные интересы. Но я боюсь, что дружеския отношения, которые были положены в основании нашего союза, уже перестали существовать, как часто бывает и в политическом мире. Так или иначе, но мы теперь редко бываем вместе, и когда он входит сюда в одну дверь, я ухожу в другую. Заметив,что эта комната, не смотря на свои размеры, оказалась мала для нас обоих, он великодушно отказался от своих прав на нее в мою пользу, тем более что дела стали отвлекать его из дома. Таким образом я стараюсь теперь продолжать одна те занятия, в которых он меня некогда руководил.

-- Могу ли спросить какого рода эти занятия?

-- Можете, без малейшого опасения увидеть палец на моем подбородке. Я особенно люблю историю и философию, но также читаю поэтов и классиков.

-- Классиков? Вы их изучаете в подлиннике?

-- Без сомнения. Рашлей выучил меня по гречески и по латыне, а также многим языкам современной Европы. Я могу сказать без хвастовства, что мое воспитание было не совсем заброшено, хотя я не умею ни кроить, ни строчить, ни сварить пудинг; не умею, одним словом, делать ничего полезного, как изволила деликатно выразиться обо мне толстая жена викария.

-- А кем был сделан выбор ваших научных занятий, - мистером Рашлеем или вами самою? спросил я.

надобности, перескакивать через высокие барьеры, стрелять из ружья, не моргая; одним словом, упражнялась в талантах, но которым с ума сходили мои старшие двоюродные братья; поэтому внутри замка я хотела учиться латыни и греческому, по примеру благоразумного Рашлея, и приблизиться к древу знания, которое вы, мужчины, присвоили себе в исключительное пользование, как бы желая отплатить нам за участие нашей прародительницы в великом грехопадении человека.

-- И Рашлей поощрял вашу любовь к науке?

-- Разумеется; он взял меня в свои ученицы, и научил меня тому что сам знал. Бот почему я не умею мыть кружева и подрубать батистовые платки.

-- Я уверен, что желание иметь такую ученицу было главным соображением вашего учителя.

-- Если вы намерены затрогивать побудительные причины, заставлявшия Рашлея заниматься со мною, то я должна буду приложить палец к подбородку. Я сообщаю вам откровенно только свои собственные мысли и намерения. Вам достаточно знать, что теперь Рашлей отказался от библиотеки в мою пользу, и никогда не входит в нее без моего разрешения. Вот почему я позволила себе перенести сюда кое-какие безделушки из своего собственного имущества, которые как видите разбросаны в довольно живописном безпорядке.

-- Извините меня, мис Вернон, но я решительно ничего не вижу - ни на стенах, ни на столах, пи на полу - что имело бы право назваться вашей собственностью.

-- Вы так думаете? воскликнула Диана. - Действительно, в этой комнате нет портретов пастухов и пастушек в золотых рамках, нет попугайных чучел, нет клеток с канарейками, нет червленых рабочих шкатулок, нет туалетного столика, покрытого угловатыми японскими ящичками, нет прихотливо-изогнутых клавикорд, нет трехструнной лютни, нет изделий из раковин, нет дамского рукоделия, нет капризной болонки с толпой слепых щенят. Я не обладаю ни одним из этих сокровищ, продолжала она, переводя дух после длинного перечня, - по я нам могу показать меч моего предка, сера Ричарда Вернона, убитого при Шрюсбюри и позорно оклеветанного некиим Виллем Шэкспиром, из Ланкастера, который был пристрастен к своим землякам и любил толковать историю в их пользу. Рядом с этим грозным мечом висит кольчуга другого Вернона, сподвижника Черного Принца, участь которого была совершенно противоположна участи сера Ричарда, так как некий словоохотливый, по безталанный бард поспел его не по заслугам в следующих стихах:

Здесь вы видите образец новой подпруги, придуманной мною самою и далеко превосходящого изобретение герцога Ньюкастльского; я позволяю вам также взглянуть на каблучек и бубенчики моего возлюбленного сокола Чевиота, который бросился на клюв цапли близ Горсли-Мосса и преждевременно погиб. Бедный Чевиот! Все здешние соколы не стоют одной склянки! - А там мое охотничье ружье, с усовершенствованной собачкой, и много других драгоценностей. - А вот эта вещь говорит сама за себя.

С этими словами мис Вернон указала на великолепный портрет во весь рост, работы Ван-Дика, в резной дубовой раме, с надписью готическими буквами; Vernon sеmper viret. Я взглянул вопросительно на мис Диану.

-- Разве вы не знаете нашего девиза? спросила она с удивлением, - вернонского девиза, который заключает в себе двоякий смысл, как предательская речь лицемера? Разве вы не узнаете также труб в гербе? продолжала она, указывая на эмблемы в щите, вокруг которого был вырезан девиз.

-- Трубы [повторил я, - оне более похожи на грошевые свистульки. - Пожалуйста, не сердитесь на мое невежество, продолжал я, заметив что мис Вернон покраснела от досады: - я не имел намерения оскорбить вашего герба, тем более что не знаю даже своего.

-- Как вам не стыдно признаваться в этом, когда вы носите имя Осбальдистона! воскликнула она. - Знаете ли вы, что Перси, Торни, Джон, Дик, - и даже сам Вильфред, могли бы вас научить этому. Вы олицетворяете собою невежество!

-- К стыду моему я должен вам признаться, милая мис Вернон, что для меня геральдические символы так же мало понятны, как гиероглифы, покрывающие египетския пирамиды.

-- Неужели это правда! Мой дядя, и тот читает иногда по зимним вечерам Гвиллима. - Не знать геральдическим эмблем! - О чем же думал ваш отец?

-- Он думал об арифметических выкладках, мис Диана, ответил я, - и готов был отдать нею рыцарскую геральдику за один искусно подведенный итог. Не смотря однакоже на свое невероятное невежество, я обладаю достаточно развитым вкусом, чтобы восхищаться этим великолепным портретом, в котором я вижу семейное сходство с вами. Какая непринужденная, благородная поза! - Какой богатый колорит! - Какая глубина света и тени.

-- Вы находите, что картина действительно хороша? спросила мис Вернон.

-- Я имел случай видеть много произведений знаменитого художника, ответил я, - по ни одно из них не производило на меня такого сильного впечатления.

-- Я могу вам ответить почти то же самое. Трубы, барабаны и другия эмблемы геральдики, действительно мне неизвестны, но я знаю, что некогда гербы знатных английских семейств развевались на их знаменах и были свидетелями славных подвигов. Согласитесь также, мис Вернон, что внешняя сторона геральдики гораздо менее привлекательна для непосвященного человека, чем внешняя сторона живописи, то есть картины знаменитых мастеров. - Скажите пожалуйста, кого изображает этот портрет?

-- Моего деда. Он разделил печальную участь Карла I, и - стыдно признаться - распущенную жизнь его сына. Безумная роскошь деда поглотила значительную часть наших родовых поместий; остальное потеряно моим несчастным отцом, благодаря его верноподданнической преданности к низвергнутой династии.

-- Ваш отец сделался вероятно жертвой политических смут того времени?

-- Да, он лишился всего своего состояния! Оттого его дочь живет несчастной сиротой, ест чужой хлеб, зависит от капризов чужих людей, и должна им подчиняться. Но я горжусь своим отцом; моя нищета для меня дороже всех богатств, которые отец мог оставить мне, если бы захотел играть менее честную и более благоразумную роль.

В эту минуту в комнату вошли слуги с обедом; Диана прервала свою пламенную речь, и мы стали разговаривать о посторонних предметах.

Когда мы кончили обед, и на столе осталось только вино, слуга передал нам, что мистер Рашлей просил известить его, когда обед наш будет окончен.

-- Скажите мистеру Рашлею, ответила мис Вернон, что мы будем очень рады его видеть, если он потрудится придти сюда. Дайте еще стакан, подвиньте кресло, и оставьте нас.

Когда слуга вышел из комнаты она обратилась ко мне: - Вы уйдете из библиотеки вместе с Рашлеем. Даже при моей щедрости я не могу уделять молодому джентльмену более восьми часов из двадцатичетырех. - А мы сегодня кажется более восьми часов не разставались с вами.

-- Увы! воскликнул я. - Старик с косой так скоро прошел мимо нас, что я не успел сосчитать его шагов.

-- Тише! Рашлей идет, сказала мис Вернон; и она отодвинула свое кресло, к которому я приблизился более чем считалось позволительным по правилам светского приличия.

Рашлей скромно постучал в дверь, тихо отворил ее, когда ему сказали войдти, и подошел к нам мягкой, нерешительной поступью. Я невольно подумал, что Рашлей! Осбальдистон достойно воспользовался пребыванием в школе Сент-Омера, и представляет совершеннейший тип вышколенного иезуита. Такая мысль произвела неблагоприятное впечатление на меня, тем более что я был горячим последователем протестантизма.

-- Зачем вы церемонно стучите в дверь, спросила мис Вернон, когда вы знаете что я здесь не одна?

В её голосе звучало сильное раздражение, ибо неуместная скромность Рашлея показалась ей ясным и оскорбительным намеком.

-- Вы научили меня стучать в эту дверь, прелестная кузина, ответил Рашлей, не изменяя питонации голоса и вкрадчивого тона, - так что привычка сделалась для меня второй натурой.

-- Я ценю искренность выше любезности, сер, и вы это очень хорошо знаете, ответила мис Вернон.

-- Вежливость олицетворяема блестящим, любезным придворным кавалером, заметил Рашлей, - а потому ей принадлежит по праву место в дамском будуаре.

-- Но искренность всегда останется доблестным, желанным рыцарем, возразила мис Вернон. - Однако, прекратим этот разговор, Рашлей: такой спор едва ли может интересовать нашего родственника, мистера Франсиса Осбальдистона. Садитесь к столу, и поподчуйте вашего двоюродного брата вином. Я с своей стороны угостила его обедом, и поддержала славу Осбальдистонского замка.

Рашлей сел в кресла, палил себе стакан вина, и перевел пытливый взгляд с Дианы на меня, едва скрывая свое замешательство. Он по видимому затруднялся разрешением вопроса, насколько мис Вернон была со мною откровенна, и поспешил дать разговору такое направление, которое могло бы убедить его, выдала ли она мне какие нибудь тайны, известные только им одним в замке.

-- Мис Вернон, начал я, - объяснила мне, что я вам обязан, мистер Рашлей, за скорое освобождение из рук судебной власти по нелепому обвинению Мориса. Но опасаясь верно, что я забуду поблагодарить вас за ваше участье, она подстрекнула мое любопытство, отказавшись объяснить некоторые события сегодняшняго дня; обращаюсь к вам за этим объяснением.

-- В самом деле? спросил Рашлей. - Я полагал (при этом он пристально смотрел на мис Вернон), что моя кузина сама сообщила вам все подробности.

мис Вернон. Глаза Дианы метнули молнию, в ответ на его пытливый, назойливый взгляд; я же с своей стороны не знал, обижаться ли мне, или опровергать его подозрения.

-- Если вы, мистер Рашлей, сказал я, - пожелаете последовать примеру мис Вернон, и оставите меня в совершенном неведении, то я должен буду подчиниться; но пожалуйста не делайте этого под предлогом, что я уже знаком с обстоятельствами дела. Даю вам честное слово, что мне ничего неизвестно о тайных пружинах, руководивших событиями нынешняго дня. Я только узнал от мис Вернон, что вы очень любезно помогли мне выпутаться из опасного положения.

-- Мис Вернон преувеличила мои скромные заслуги, отвечал Рашлей; хотя я действительно взялся за дело с самым искренним желанием помочь вам. Я уехал из Ингльвуд-Плэса домой, чтобы взять кого нибудь из братьев вторым поручителем за вас, так как мне не приходило в голову никакое другое средство спасти вас. Дорогой, мне повстречался Комиль... Кольвиль... Камбель, как они его там называют. Я узнал от Мориса, что этот самый Камбель был очевидцем грабежа, и мне удалось (признаюсь, не без труда) уговорить его поехать в Ингльвуд-Плэс и дать в камере мирового судьи показание в вашу пользу. Так как вы освободились от судебного преследования, то значит мой план удался.

-- В самом деле? Я вам очень обязан за то, что вы доставили мне такого полезного свидетеля. Но одно обстоятельство остается для меня непонятным, сер. Из слов Мориса оказывается, что Камбели пострадал вместе с ним от нападения разбойников; почему же вам было так трудно уговорить его пойдти свидетелем в суд? Ведь Камбель должен был понять, что может оправдать своим показанием невинного и помочь напасть на следы виновного.

-- Вы не знаете характера шотландца, мистер Франк, отвечал Рашлей: - молчаливость, осторожность и предусмотрительность составляют главные его достоинства; к этому присоединяется горячий, но чрезвычайно узко понимаемый патриотизм. Эти выдающияся черты характера окружают шотландца крепким панцирем, за который он прячется от великого принципа филантропии. Пробейте этот внешний панцырь, и вы найдете под ним другой, еще более непроницаемый, - я говорю о привязанности шотландца к своей провинции, к своей деревне, а всего чаще, к своему клану. Если вы преодолеете эту преграду, вы встретитесь с третьей, еще более твердой, - с привязанностью шотландца к своему собственному семейству, к отцу, в матери, к сыновьям, к дочерям, к дядям, к теткам, к двоюродным братьям, к двоюродным сестрам, и так далее, до девятого поколения включительно. Все привязанности шотландца сосредоточиваются таким образом, в указанной мною тройной ограде, и он редко выходит за последнюю из них, за исключением тех особенных случаев, когда внутри заколдованного круга нет места никакому чувству. Только внутри этого круга вы можете услышать биение его сердца, постепенно замирающее по направлению от центра к окружности, и совсем прекращающееся на внешних границах дорогого для него мира. Хуже всего то, что за тройной оградой всевозможных привязанностей вы находите внутреннюю цитадель, самую неприступную, самую могучую, - я разумею любовь шотландца к самому себе.

-- Ваше суждение очень метафорично и красноречиво, Рашлей, сказала мис Вернон, слушавшая его с явным нетерпением; - но против него можно сделать два возражения: во первых, это и е справедливо; во вторых, если бы оно и было справедливо, оно совсем не относится к делу.

-- Нет, оно справедливо, прекрасная Диана, и кроме того приведено мною как нельзя более кстати. Оно должно быть справедливо, потому что я, как вам известно, близко знаю Шотландию и шотландцев, а характер народа познается из близкого и всесторонняго знакомства с его правами и обычаями; это суждение приведено мною как нельзя более кстати, так как оно прямо отвечает на вопрос мистера Франсиса Осбальдистона: благоразумный шотландец сообразил, что молодой джентльмен, которому он должен был помочь, не состоит ни в какой: степени родства с Камбелями, и что не извлечет из дела никакой выгоды для себя, а напротив может потерять время, пропустить случай торговых сделок.

-- И чего доброго, подвергнуться гораздо более опасным неприятностям, перебила его мис Вернон.

-- Которых, без сомнения, могло найтись не мало, продолжал Рашлей спокойным и убедительным тоном. - Короче сказать, моя теория объясняет вам наглядно, почему Камбель, предвидя для себя большие неудобства от роля свидетеля и не расчитывая ни на какие выгоды, долго не хотел слушать моих убеждений, и с трудом согласился быть свидетелем в пользу мистера Осбальдистона.

-- Я просматривал показание Мориса, заметил я, - и меня очень удивило то обстоятельство, что он нигде не упоминает имени Камбеля, и не говорит, чтобы Камбель вместе с ним подвергся нападению разбойников.

-- Камбель, судя по его собственным словам, взял с Мориса торжественное обещание не упоминать об этом обстоятельстве, сказал Рашлей. - После моего объяснения, вам будут понятны побудительные причины, заставившия его поступить таким образом. Он спешил возвратиться в Шотландию и опасался, чтобы его не призвали свидетелем в суд; а это непременно бы случилось, если бы судебная власть узнала о его близком знакомстве с делом, прежде чем он успел переехать границу, но как только Камбель доберется до берегов Форта, Морис, поверьте, разскажет все что ему известно об нем, и даже, пожалуй, многое прибавит. Кроме того мистер Камбель ведет обширную торговлю скотом, и пригоняет большие стада в Нортумберланд. Поэтому у него свой особенный расчет ладить по возможности с нашими портумберландскими разбойниками, которые вообще народ до крайности мстительный.

-- Я готова в этом присягнуть, заметила мис Вернон таким тоном, который по видимому выражал гораздо более чем одно согласие с мнением Рашлея.

огромное влияние на Мориса, чтобы заставить его хранить молчание и скрыть такое важное обстоятельство. Если бы до судебной власти дошло как нибудь стороной известие о том, что Камбал был очевидцем грабежа, то показание Мориса потеряло бы всякую силу.

Рашлей согласился со мною, что это действительно необыкновенный случай, и выразил притворное, а может быть и искреннее сожаление, что не допросил более подробно Камбеля и не выяснил тайны.

-- Вы уверены в том, спросил он меня совершенно неожиданно, что в протоколе ничего не говорилось о Камбеле, как об очевидце нападения, сделанного на Мориса?

-- Я пробежал его торопливо, отвечал я, - по помню очень хорошо, что об этом важном для меня обстоятельстве ничего не было сказано; и во всяком случае оно могло быть упомянуто только вскользь, так как я не обратил на него внимания.

-- Да, да, так, заметил Рашлей, пользуясь открытой для него лазейкой; - я уверен, что ваше последнее предположение справедливо. Имя Камбеля было упомянуто в протоколе, по вскользь, и вы не обратили внимания на эту подробность. Что же касается до невероятного будто бы влияния, которое Камбель имел на Мориса, оно покажется нам менее удивительным, если мы вспомним трусливый характер этого джентльмена. Насколько я мог понять из обстоятельств дела, Морис едет в Шотландию с каким-то поручением от правительства. Обладая храбростью горлицы или незлобивой мыши, он верно сообразил, что для него будет очень выгодно расположить в свою пользу Камбеля, один наружный вид которого способен внушать страх. Вы вероятно сами заметили смелый, дерзкий взгляд мистера Камбеля и его воинственную осанку.

-- Да - нет - то есть, собственно говоря, он не служил. но как большинство шотландцев он был вероятно подготовлен к военной службе. Они с детства привыкают к опасностям в горах родной страны. Возвращаюсь к нашему разговору, мистер Франсис. Если вы не забыли смешной трусливости вашего бывшого спутника, вы должны будете согласиться со мной, что он мог решиться на многое, чтобы обезопасить свое путешествие в Шотландии и избежать столкновения с её воинственными обитателями. Но я вижу, вы не желаете более пить, а я совершенный выродок в семействе Осбальдистонов, когда дело идет о бутылке. Не хотите ли лучше пройти ко мне в комнату и сыграть партию в пикет?

Мы встали чтобы проститься с мис Вернон, которая нетерпеливо ходила по комнате, и едва скрывала сильное желание вмешаться в наш разговор. Тлевшее пламя вспыхнуло, когда мы собрались уходить.

-- Мистер Осбальдистон, сказала Диана, - вы будете в состоянии проверить собственным опытом, справедливо ли очертил Рашлей личности Камбеля и Мориса. По своим оскорбительным отзывом о шотландцах он оклеветал целую страну, я надеюсь, что вы не придадите значения его словам.

мнения. Вы ненавидите обман, притворство, низость, мистер Франсис;, сохраните эту благородную ненависть: вы найдете случай обнаружить ее и в пределах самой Англии. Прощайте, господа, желаю вам доброго вечера.

И Диана указала нам дверь, как королева, отпускающая свою свиту.

Мы удалились в комнату Рашлея, куда слуга принес кофе и карты. Я счел благоразумнее не разспрашивать более Рашлея о событиях того дня. В его поведении было по видимому много таинственного, и я готов был истолковать эту таинственность в неблагоприятную для него сторону; по чтобы убедиться в справедливости моих подозрений, мне необходимо было снискать его доверие. Мы сели за карты, и вскоре серьезно занялись игрой. Ставка была очень незначительная; однакоже Рашлей не мог скрыть своего гордого, самолюбивого характера даже в такой пустой забаве. Он прекрасно знал эту игру, но умышленно пренебрегал обыкновенными правилами, предпочитая смелые, рискованные ходы. Он по видимому ненавидел расчетливую, осторожную игру, и готов был пожертвовать всем, чтобы сделать шестьдесят, девяносто или открытый капот. Когда мы сыграли две партии, которые разсеяли наши мысли, как музыка в антрактах драмы, Рашлей бросил карты, и мы стали разговаривать с ним о различных предметах.

Начитанность брала в нем верх над глубиною мысли; он обращал более внимания на ум человека, чем на нравственные начала, руководящия этим умом; но не смотря на такую односторонность, он был редкий, искусный собеседник. Он очевидно сознавал могущественное влияние своей речи; во всяком случае чрезвычайно искусно пользовался природными качествами своего музыкального голоса, к которым присоединялось пламенное воображение и художественное красноречие. Он никогда не горячился, не возвышала. голоса, не увлекался своею мыслью настолько, чтобы наскучить слушателям, или сделать свою речь непонятной. Его мысль текла спокойной, прозрачной, обильной струей, не прерываясь и не нагромождаясь в уме слушателей, тогда как многие блестящие ораторы считают достоинством говорить шумно и порывисто, напоминая своею речью бурный поток, прорвавший мельничную плотину, и дико несущий свои клокотавшия воды, пока не изсякнет его источник.

Поздно вечером я простился с своим обворожительным собеседником; возвратясь к себе в комнату, я долго не мог заставить себя взглянуть на Рашлея с прежним несочувствием. Когда нам весело, милый Трешам, когда мы чем нибудь наслаждаемся, мы утрачиваем способность отдавать себе ясный, безпристрастный отчет в людях. Удовольствие действует на наш ум, как некоторые плоды, приятный, крепкий вкус которых притупляет впечатлительность нашего неба и делает его неспособным распознавать последующия яства.