Роб Рой.
Глава XI

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Роб Рой. Глава XI (старая орфография)

ГЛАВА XI.

Следующий день был воскресенье, которым особенно тяготились обитатели Осбальдистон-Галля. По утру все семейство неизменно присутствовало на обычной церковной службе, после чего дух скуки одинаково безжалостно овладевал всеми членами дома, за исключением Рашлея и мис Вернон. Сера Гильдебранда позабавил рассказ о моих похождениях накануне, и он поздравил меня с избавлением от Морпетской или Гексгамской тюрьмы так же равнодушно, как будто дело шло о счастливом падении с лошади.

-- Ты ловко отделался, юноша, смотри, не повторяй такой шутки. Сам знаешь! Почтовые дороги его величества короля сделаны для всех, и для вигов, и для ториев.

-- Клянусь вам честью, сер, я вы на кого не нападал; меня глубоко оскорбляет даже подозрение в соучастии с гнусными разбойниками, так как я презираю и ненавижу их низкое ремесло, и вовсе не желаю навлекать на себя справедливой кары закона,

-- Ладно, ладно, пусть будет по твоему; я тебя не допрашиваю - никто не обязан на себя наговаривать, чорт возьми!

Рашлей заступился за меня; по мне невольно показалось, что он по столько заботился о возстановлении моего доброго имени, сколько старался убедить отца в необходимости, хотя бы для виду, поверить искренности моих оправданий.

-- Ведь вы у себя дома, почтенный сер - и мистер Франк ваш родной племянник - вы,-без сомнения, не захотите оскорблять его, сомневаясь в правдивости того что он так настойчиво утверждает. Вы разумеется заслуживаете полной откровенности с его стороны, и я уверен, что он обратился бы к вам за добрым советом, если бы вы могли помочь ему в этой странной истории. Суд оправдал моего двоюродного брата, и никто не имеет права считать его виновным. С своей стороны я всегда считал его непричастным к гнусному преступлению, и полагаю что семейная честь обязывает нас защищать его невинность словом и оружием, если бы кто нибудь в нашем околотке позволил себе усомниться в этом.

-- Рашлей, сказал сер Гильдебранд, пристально взглянув на него, ты хитрый мальчик, слишком хитрый для меня и для многих других, но берегись, не пересоли. Геральдика не признает двух лиц под одной шапкой. - Кстати о геральдике, я пойду почитаю Гвилима.

При этом сер Гильдебранд так сильно зевнул, что сама богиня в Дунциаде позавидовала бы ему; послушные гиганты-сыновья ответили отцу таким же искренним зеванием, и разбрелись по разным комнатам, отыскивая себе наиболее подходящее занятие для препровождения времени. Перси отправился в буфетную выпить кружку мартовского пива с дворецким, Торнклиф принялся строгать длинные палки, Джон занялся насаживанием мух на рыболовные крючки, Дик стал играть один в орлянку, правой рукой против левой; Вильфред начал грызть ногти, и погрузился в дремоту, мурлыкая себе что-то под нос. Мис Вернон удалилась в библиотеку.

Мы остались вдвоем с Рашлеем в старинной зале, из которой прислуга с обычной суетой успела вынести остатки весьма существенного завтрака. Я воспользовался удобным случаем, и упрекнул Рашлея за оскорбительный тон, которым он вздумал защищать меня перед сером Гильдебрандом. Я откровенно сказал ему, что он должен был объяснить отцу всю неосновательность его подозрений, а не только советовать ему держать их про себя.

-- Я ничего не мог сделать, дорогой Франк! возразил Рашлей. - Если отец заберет себе в голову какое нибудь подозрение, он ни за что от него не отступится (справедливость требует заметить, что это случается очень редко). Я знаю по опыту, что оспаривать его мнения нет никакой возможности; лучше всего стараться в этом случае направить его мысли на другие предметы. Я так и делаю; то есть, другими словами, я не вырываю плевелы с корнем, но подрезаю их как можно чаще, пока они не заглохнут сами собою. Было бы неблагоразумно и безполезно спорить с сером Гильдебрандом, который из упрямства способен отрицать самые очевидные доводы и также твердо верит в непогрешимость своих мнений, как мы, католики, веруем в непогрешимость святейшого папы.

-- Мне однакож очень неприятно жить в доме, и считаться близким родственником того человека, который уверен в том что я граблю путешественников на большой дороге.

-- Безразсудное мнение сера Гильдебранда - если сыну позволено так отзываться о мнениях отца - не может поколебать вашей невинности. Не думайте также, что сер Гильдебранд считает приписанный вам поступок унизительным; напротив, он смотрит на него, и с политической, и с нравственной стороны, как на подвиг, как на ослабление наших врагов, как на истребление амалековой силы. Ваше предполагаемое участие в похищении сумки может только возвысить вас во мнении отца.

-- Я вовсе не желаю, мистер Рашлей, возвышать себя во мнении других людей поступками, унижающими меня в моих собственных глазах. Оскорбительные подозрения, которыми меня осыпают здесь, послужат мне хорошим поводом уехать из Осбальдистон-Галля, как только я спишусь об этом с отцем.

Едва заметная улыбка показалась на серьезном лице Рашлея, которое редко выдавало его сокровенные чувства. Но он подавил ее глубоким вздохом и сказал:

-- Вы счастливый человек, Франк; вы гуляете на свободе, как ветер в степи. С вашими талантами, с нашим изящным вкусом и светским лоском вы всегда можете найдти себе круг общества, который съумеет достойнее оценить вас, чем скучные обитатели этого замка. Тогда как я...

Он замолчал.

-- Неужели ваша судьба такая печальная, что вы можете завидовать мне, несчастному изгнаннику, удаленному от отца и лишенному его расположения?

-- Вы не забывайте, Франк, отвечал Рашлей, что ценою кратковременной жертвы вы купили самую широкую независимость; я уверен, что отец по потребует от вас продолжительной жертвы; подумайте, что в ближайшем будущем вы сделаетесь сам себе господином, и будете иметь возможность выказать свои таланты на поприще, к которому чувствуете особенное призвание. Я нахожу, что вы купите свободу и славу дешевой ценой, если проведете для этого несколько недель в северной Англии, хотя бы в таком скучном месте как Осбальдистон-Галль. Вы можете сравнить себя с Овидием, изгнанным во Фракию, но не имеете основания писать Tristia.

-- Откуда вы узнали о моих праздных занятиях? спросил я краснея, как подобало молодому писателю..

-- К нам приезжал недавно молодой прикащик вашего отца, по имени Твайналь. Он мне рассказывал, что вы втайне уделяете свой досуг музам, и что некоторые ваши стихотворения заслужили восторженные похвалы самых строгих судей.

На сколько мне известно, Третям, ты никогда не покушался писать высокопарных рифм, но тебе вероятно случалось встречать на своем веку многих поэтов, юных и старых, опытных и неопытных, которые толпились у храма Аполлона; главный их недостаток - тщеславие: все поэты были заражены им, начиная от знаменитого певца Твикенгамских садов до жалкого кропателя виршей, осмеянного им в Дунцияде. Я не избег общого недуга, и потому легко поддался на удочку, не подумав о совершенной невероятности факта, сообщенного мне Рашлеем. Действительно, молодой Твайналь не мог иметь, по своим вкусам и привычкам, ни малейшого понятия о двух-трех стихотворениях, которые я иногда решался прочесть в Бутопской кофейне, а тем более не мог он знать мнения критиков, заходивших в это скромное убежище непризнанных писателей. Когда Рашлей заметил впечатление, произведенное на меня его словами, он попросил меня в очень любезных, но далеко не искренних выражениях, позволить ему ознакомиться с некоторыми рукописными моими произведениями.

-- Устроимте литературный вечер в моей комнате, продолжал он. - Я скоро должен буду променять все духовные наслаждения на чернорабочий труд в торговой конторе и на скучные, вседневные сношения с необразованными людьми. Соглашаясь на желание отца, я приношу большую жертву для выгоды всего семейства; мое сердце всегда лежало к тихим и мирным занятиям, к которым я был подготовлен воспитанием.

Я не был на столько ослеплен тщеславием, чтобы не понять такого явного лицемерия.

-- Вы никогда не уверите меня, возразил я на притворно-смиренную речь Рашлея, что охотно променяли бы богатства и мирския удовольствия на скромные обязанности католического патера, с которым соединено столько лишений.

Рашлей увидел, что зашел слишком далеко в своей притворной любви к воздержанию: он на минуту задумался, соображая вероятно на сколько он мог быть откровенен со мною (он не любил быть откровенным без пользы и надобности), и потом ответил мне с улыбкой:

хочу быть католическим патером, но не для того чтоб остаться забытым или малоизвестным; нет, сер. Поверьте мне, что хотя бы Рашлей Осбальдистон сделался первым богачом целого Сити, он никогда не приобретет в торговой деятельности такой славы, какую он мог бы составить себе в духовном звании. Вспомните, что служители церкви видят у своих ног князей мира. - Мои родные пользуются большим расположением изгнанной династии, которая в свою очередь имеет сильный и заслуженный вес в Риме; к тому же учение прошло для меня не безполезно, и я успел развить свои природные способности. При скромных желаниях я могу получить значительное духовное звание, а честолюбивые мечты должны манить меня к самому высокому сану. Почем знать, продолжал он смеясь (он обыкновенно говорил полушутя, полусерьезно), почем знать, может быть кардиналу Осбальдистону, знатному родом и сильному связями, предстоит управлять судьбами царств, также как Мазарину или Альберони, сыну италиянского садовника!

-- Разумеется, это очень возможно, возразил я; - но я бы на вашем месте отказался без особенного сожаления от такой ненадежной и незавидной будущности.

-- Я сам охотно сделал бы это, отвечал он, - если бы мое теперешнее положение представляло что нибудь верное, но оно зависит от обстоятельств, которые от меня нисколько не зависят; - возьмем для примера расположение вашего отца ко мне.

-- Перестаньте хитрить, Рашлей, и признайтесь откровенно, что вы желали бы услышать мое мнение об отце?

-- Будь по вашему, так как вы, подобно Диане Вернон, становитесь под знамя искренности. Да, я бы желал знать ваше мнение.

-- Отец мой избрал путь торговли не ради золота, которым он усыпан; по потому что имел в виду всестороннее приложение своих способностей. Он полюбил бы одинаково всякое другое занятие, над которым надо было бы много и сильно работать, хотя бы эта работа не приносила большой материальной выгоды. Крайне. умеренный в жизни он нажил большое состояние, потому что не противополагал возрастающему доходу новых источников расхода. Откровенный в словах и поступках он ненавидит притворство в других, и быстро отгадывает внутренния побуждения человека, как бы он ни старался их замаскировать цветистыми фразами. Он очень молчалив и не любит разговорчивых людей; это легко объясняется тем, что предметы особенно близкие его сердцу представляют мало пищи для разговора. Он строго относится к религиозным обязанностям, но не навязывает никому своих убеждений, считая веротерпимость священнейшим принципом политической экономии. Но если вы имеете некоторое пристрастие к иаковитизму - что можно весьма естественно предположить - то лучше не высказывайтесь перед моим отцом; воздержитесь также от всякой попытки отстаивать ториев; он искренно ненавидит их. Вообще говоря, он требует, чтобы его слово было законом для всех подчиненных ему лиц, и сам никогда не отрекается от него. Он сам не забывает своих обязанностей относительно других людей, и никогда не позволяет другим забывать обязанности относительно его. Чтобы заслужить его расположение вы не должны даже одобрять его приказания, по безпрекословно исполнять их. Главные его недостатки происходят от излишняго пристрастия к торговле;, всякую деятельность, не имеющую прямого или косвенного отношения к торговле, он готов считать предосудительною и во всяком случае не заслуживающею внимания.

-- Какой мастерской портрет! воскликнул Рашлей, когда я умолк. - Вап-Дик был маляром в сравнении с вами, Франк. Я отсюда вижу вашего отца со всеми его достоинствами и недостатками; он любит и уважает своего короля, потому что смотрит на него как на лорд-мэра государства и директора департамента торговли; - он преклоняется перед палатой общин, потому что она издаст тарифы и накладывает пошлины; - оц почитает пэров, потому что лорд-канцлер сидят на мешке с шерстью.

-- Я вам представил портрет, Рашлей, а вы сделали из него карикатуру. Но взамен развернутой перед вами carte du pays, вы должны сообщить мне несколько географических сведений о неизвестной земле.

-- На которую вас выбросила буря? сказал Рашлей. - Не стоит труда; мы не находимся на тенистом острове Калипсо с его прихотливыми рощами и живописными тропинками; нас окружают пустынные нортумберландския болота, представляющия мало интересного для взора; вы можете в полчаса также хорошо изучить нашу обнаженную местность, как если бы я нанес её вам на план с помощью циркуля и компаса.

-- Да, но у вас есть кое-что заслуживающее внимание. Что вы скажете о мис Вернон? Она во всяком случае составляет интересный предмет в пейзаже, хотя бы он представлял пустынный берег Исландии.

Я заметил, что Рашлей был очень недоволен направлением, который принял разговор; но моя откровенная сообщительность давала мне право сделать некоторые вопросы. Рашлей понял это и не уклонился от начатого мною разговора, хотя по видимому затруднялся вести игру с прежнею ловкостью.

близких отношениях; наше взаимное положение в Осбальдистон-Галле с годами изменилось: я стал готовиться к духовному званию и был постоянно завален делами; а её судьба получила строго определенное направление. Может быть мис Вернон недовольна моим удалением от нея и находит мое поведение нелюбезным, но я считаю своею обязанностью поступать так. Нам было одинаково тяжело подчиниться требованиям благоразумия. Но вы должны согласиться, что я поступил бы в высшей степени неосторожно, поддерживая тесную дружбу с прелестной, впечатлительной девушкой, которой суждено, как вам известно, или поступить в монастырь, или выдти замуж за человека, с которым она обручена.

-- Пойти в монастырь или выдти за обрученного с ней человека? повторил я. - Разве для мис Вернон не может найтись другая будущность?

-- К сожалению не может, ответил Рашлей вздыхая. - Я полагаю, что мне не нужно предупреждать вас об опасности слишком тесного сближения с мис Вернон; - вы светский человек, и съумеете наслаждаться её обществом, не нарушая спокойствия других. Но у Дианы пылкий характер, и ваше благоразумие должно охранять и ее и самого вас; вы видели вчера образец её легкомысленности и презрения к светским приличиям.

В словах Рашлея было много правды и здравого смысла; я этого не мог отрицать, он обратился ко мне с тоном дружеского участия, которое было бы нелюбезно истолковывать в худую сторону; а все же я чувствовал сильное желание убить Рашлея Осбальдистона, пока он говорил со мною.

-- Чорта, бы побрал его нахальство! подумал я, - неужели он хочет уверить меня, что мис Вернон влюбилась в его скверную рожу, и упала так, низко, что нуждалась в его холодности, чтобы устоять против безразсудной страсти? - Я добьюсь от него всей правды хоть бы палкой.

-- Да, она совсем не умеет вести себя, сказал Рашлей; - но поверьте мне, у нея предоброе сердце. Если она будет настойчиво высказывать свое крайне, отвращение к монастырской жизни и к своему суженому, и если мое пребывание в царстве Плутона обезпечит мне скромный достаток, то, между нами будь сказано, подумаю может быть о возобновлении наших прежних отношений с мис Вернон, и предложу ей разделить со мною радости и печали жизни.

-- Мой двоюродный братец Рашлей Осбальдистон, подумал я, - самый уродливый и самодовольный фат, не смотря на его очаровательный голос и цветистую речь!

-- Но, продолжал Рашлей, как бы отвечая на свои мысли, мне бы не хотелось подвести Торнклифа.

-- Подвести Торнклифа! воскликнул я с удивлением, - разве Диане Вернон суждено выдти за вашего брата Торнклифа?

двоюродного брата... Осбальдистона, эсквайра, сына сера Гильдебранда Осбальдистона, из Осбальдистон-Галля, баронета. Для имени будущого мужа оставлен бланк. После этого требовалось только сделать выбор счастливца между нами шестью. Так как Перси редко бывает в трезвом виде, то отец остановил свое внимание на Торнклифе, как на втором по старшинству, и решил что он наиболее достоин продолжать род Осбальдистонов.

-- Молодая девушка, сказал я, стараясь придать своим словам шутливый тон, который плохо шел к ним, - молодая девушка пожелала бы может быть сделать выбор между нижними ветвями вашего генеалогического дерева.

-- Не думаю, отвечал он; - в нашем семействе выбор не богатый; Дик - записной игрок, Джон - дубина, а Вильфред - осел. Мне кажется, что отец не мог сделать лучшого выбора для бедной Дианы.

-- Присутствующие по обыкновению исключаются, сказал я.

-- Обо мне не могло быть речи, потому что я готовился к духовному званию. Не будь этого обстоятельства, я разумеется мог бы расчитывать на предпочтительный выбор отца, особенно в качестве присяжного наставника мис Вернон.

-- Пожалуйста, не делайте никаких предположений, возразил Рашлей с притворной скромностью, которая на самом деле должна была вполне подтвердить мое предположение. - В основе наших отношений лежала дружба - одна дружба, если не считать нежной привязанности, которую молодой ум естественно чувствует к единственному своему наставнику. Любви между нами не било; я вам уже сказал, что съумел быть во время благоразумным.

Я не чувствовал ни малейшого расположения продолжать такой разговор, и воспользовался первым удобным случаем, чтобы уйти в свою комнату. Там я стал ходить взад и вперед в большом волнении, громко повторяя выражения, которые меня особенно оскорбили.

А впрочем он имел столько случаев развлечь ее во время этих проклятых уроков. У него такая плавная, увлекательная речь, такой ловкий ум, такое богатое воображение! Кроме того, она не видала в замке ни одного разумного, живого человека.... частые ссоры с ним, в которых все же сказывалось её глубокое уважение к его способностям, могли быть следствием оскорбленного самолюбия, в виду его оче. видного невнимания к ней.... Хорошо, пусть будет так!

Мне какое дело? Зачем я бешусь и волнуюсь? Разве Диана Вернон первая хорошенькая девушка, влюбившаяся в урода и вышедшая за него замуж? Что мне до нея, хотя бы её судьба не была связана ни с одним из этих противных Осбальдистонов?

Эти размышления не затушили во мне внутренняго пламени; они обратили его в тлеющий огонек; глухая сердечная боль последовала за шумной вспышкой гнева. Я сошел к обеду угрюмый и мрачный, как осенняя ночь.