Роб Рой.
Глава XII

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Роб Рой. Глава XII (старая орфография)

ГЛАВА XII.

Я уже говорил тебе, милый Трешам - и мои слова едва ли были новостью для тебя - что чудовищная гордость была главным моим недостатком; она часто делала меня жертвою горьких разочарований. Я ни разу не сказал себе даже шопотом, что полюбил Диану Вернон; но Рашлей отозвался о ней как о лакомом кусочке, который он собирался, смотря по обстоятельствам, или равнодушно оттолкнуть от себя, или удостоить своим вниманием, - и его слов было достаточно чтобы задеть мое самолюбие, я начал смотреть на поведение молодой девушки, которая в простоте душевной искренно желала подружиться со мною, как на самое оскорбительное для меня кокетство.

-- Вот как! думал я, - она вероятно бережет меня как pis aller на тот случай, если мистер Рашлей Осбальдистон не снизойдет до нея! Но я докажу ей, что меня не так легко провести; я ей дам почувствовать, что вижу насквозь все её хитрости, и презираю их.

Я тогда не хотел понять одной простой истины, что внезапная вспышка негодования - хотя я не имел никакого права негодовать - доказывала мое неравнодушие к очаровательной мис Вернон. Вот почему я к обеду сел за стол в самом дурном расположении духа, негодуя на Диану и всех дочерей Евы.

Мис Вернон выслушала с удивлением мои нелюбезные ответы на две-три бойкия, мелкия выходки, которыми она по обыкновению начала свой разговор; но она не подозревала, что я имел в виду оскорбить ее, и поспешила отвечать на мои дерзкия возражения шуточными замечаниями в том же топе, хотя я должен сознаться, что её дерзости выходили остроумнее и деликатнее моих. Наконец она заметила, что я в самом деле не в духе, и перебила мою грубую речь следующими словами:

-- Говорят, мистер Франк, что у дураков можно также научиться здравому смыслу. На днях, мой двоюродный брат Вильфред отказался продолжать игру в палки с моим двоюродным братом Торни, потому что Торни разсердился и ударил своего брата по видимому сильнее, чем того требовали правила игры. Если бы я должен был; на самом деле прошибить тебе голову, сказал Вильфред, я бы это сделал без особенного затруднения, и не побоялся бы твоего гнева. Но я нахожу несправедливым получать от тебя серьезную потасовку, а отплачивать тебе только шуточными ударами. - Понимаете ли вы смысл этих слов, Франк?

-- Я никогда не считал для себя обязательным, милостивая государыня, отыскивать ничтожную долю здравого смысла, которым члены этого семейства приправляют свой разговор.

-- Обязательным! Милостивая государыня! - Вы удивляете меня, мистер Осбальдистон.

-- Очень сожалею.

-- Вы серьезно капризничаете, или напустили на себя этот тон, чтоб я могла лучше оценить ваше хорошее расположение духа?

-- Вы имеете право на уважение стольких молодых людей в этом семействе, мис Вернон, что вам, право, не стоит обращать внимания на мою глупость и дурное расположение духа.

-- Что вы хотите этим сказать? спросила Диана. - Должна ли я понимать ваши слова в том смысле, что вы покидаете меня и переходите на сторону врагов?

Сказав это она подняла глаза, взглянула на Рашлея, который сидел напротив, наблюдая за вами с каким-то странным любопытством, я продолжала:

Ужасна эта мысль! - Я все уж попила.

Недоброю улыбкою взглянул на нас Рашлей!

Он вас добычею нарек своею!...

....Ну, слава Богу, я не избалована; судьба научила меня сносить многое терпеливо, и я не легко обижаюсь; чтобы избегнуть однако невольного искушения поссориться с вами, я буду иметь честь покинуть вас раньше обыкновенного, пожелав вам счастливо переварить обед и дурное расположение духа.

Затем она встала из-за стола и ушла.

После ухода мис Вернон я почувствовал, что всл себя нехорошо. Я грубо оттолкнул её ласковое ко мне участие, в искренности которого но имел пи малейшого права сомневаться после недавних событий; я готов был дерзко оскорбить очаровательное и (как она сама выразилась) беззащитное существо, ожидавшее от меня ласкового слова. Мне стало стыдно самого себя, и чтобы забыться и разсеять тяжелые мысли, я стал более обыкновенного обращаться к бутылкам, ходившим вокруг стола.

Вино произвело на меня быстрое действие, так как я находился в возбужденном состоянии духа и не привык пить. Завзятые пьяницы способны поглощать огромное количество крепких напитков без особенного вреда; вино только затемняет их разсудок, который и в трезвом состоянии не отличается особенной ясностью. Гораздо сильнее действуют крепкие напитки на людей, у которых пьянство не вошло в привычку. От состояния раздражения я перешел к сумасбродству и неистовству; я болтал без умолка, разсуждал о предметах совершенно мне незнакомых; начинал рассказывать какую нибудь историю, забывал её содержание и неумерено смеялся над своей забывчивостью; я бился об заклад, не зная зачем, и захотел во что бы то ни стало помериться силами с Джоном-гигантом, хотя он считался лучшим борцом в околотке, а я никогда ни с кем не боролся.

Злые языки уверяют, что под влиянием винных паров я даже спел песню; но я полагаю, что это гнусная клевета, так как я сам ничего подобного не помню, и никогда не мог спеть двух пот верно, ни до этого злосчастного происшествия, ни после того. Мое поведение было достаточно безобразно само по себе, и не нуждалось в преувеличении. Я сохранил слабые остатки сознания, по потерял всякую власть над собою, и отдался на произвол кипучим, волновавшим меня страстям. Я сел за стол мрачный, недовольный, расположенный к молчанию, а вино сделало меня болтливым, сварливым. Я противоречил всему что высказывали другие, и забыв всякое приличие, напал на политическия и религиозные убеждения сера Гильдебранда. Притворная сдержанность Рашлея, которою он без сомнения хотел кольнуть меня, раздражала меня гораздо сильнее, чем шумная брань его безпокойных братьев. Дядя - надо ему отдать справедливость - попробовал призвать нас к порядку; но винные пары и разнузданные страсти не признали его авторитета. Наконец, доведенный до неистовства каким-то оскорбительным намеком - может быть только показавшимся мне оскорбительным - я вскочил с своего места и ударил Рашлея кулаком. Ни один философ-стоик, смотрящий свысока на мирския страсти, не мог бы перенести с большим презрением такое оскорбление. Хотя сам Рашлей не обратил особенного внимания на мою безразсудную выходку, но Торнклиф счел долгом заступиться за него. Мы обнажили мечи и бросились друг на друга, по остальные братья поспешили разнять нас. Я никогда не забуду сатанинской улыбки, исказившей злое лице Рашлея, когда двое молодых титанов повлекли меня из залы. Они потащили меня в мою комнату, заперли дверь на ключ и удалились с громким хохотом, Я старался вырваться из своей тюрьмы, во решетки на окнах и железные засовы в дверях сопротивлялись моим усилиям. Наконец я бросился на постель и заснул, мечтая о кровавой мести против моих оскорбителей.

Но утром наступило раскаяние! Я понял всю нелепость и низость своего поступка, и должен был сознаться, что вино и безразсудный гнев поставили меня ниже Вильфреда Осбальдистона, которого я так презирал за его глупость. Мое неприятное настроение усилилось, когда я подумал, что мне предстоит извиняться в своем неприличном поведении, и что мис Вернон будет свидетельницей моего унижения. Ко всем этим грустным мыслям присоединилось сознание непростительной вины в отношении к Диане Вернон; я вспомнил, что накануне обидел ее резким, грубым обращением, в оправдание которого не мог даже привести опьянение.

Униженный, пристыженный я сошел к завтраку как преступник, ожидающий смертного приговора. К довершению моего замешателства, сильный мороз разстроил охоту, и все семейство, за исключением Рашлея и мис Вернон, собралось за стол, на котором возвышались груды мяса и печенья. Когда я вошел все общество громко смеялось, и мне не трудно было догадаться, что оно смеялось надо мною. Действительно, обстоятельство, серьезно огорчавшее меня самого, должно было казаться потешным в глазах моего дяди и большинства двоюродных братьев. Сер Гильдебранд подтрунивал над моими недавними подвигами, и объявил мне, что по его мнению молодому человеку приличнее напиваться до пьяна три раза в день, чем отказываться от хорошей бутылочки и веселой компании, и ложиться в постель трезвым, как делают неразумные пресвитерианцы. Чтобы придать более веса таким утешительным словам, он налил огромный стакан водки и предложил мне "проглотить клочек шерсти от того зверя, который укусил меня".

-- Пускай их зубы скалят, племянничек, продолжал дядя; - они бы вышли такими же красными девицами, как и ты, если бы я их не воспитал, так сказать, на вине и водке.

Мои двоюродные братья были в сущности добрыми малыми. Когда они увидели, что я серьезно огорчен воспоминанием о вчерашнем вечере, они постарались загладить неприятное впечатление, произведенное на меня попойкой, и окружили меня своими медвежьими ласками. Один Торнклиф оставался мрачным и недовольным. Этот молодой человек возымел ко мне неприязнь с самого моего приезда, и никогда не присоединялся к братьям, когда они но своему начинали любезничать со мною. Если то что мне сообщал Рашлей было справедливо (я начинал в этом сомневаться), если Торнклиф действительно считался в семействе нареченным женихом мис Вернон, тогда его неприязнь ко мне могла быть объяснена ревностью, так как Диана относилась ко мне с весьма заметным вниманием и могла подать ему повод опасаться моего соперничества.

Рашлей вошел наконец в залу, задумчивый, мрачный. Он по видимому находился под впечатлением грубого оскорбления, которое я ему нанес.

а не оправдываться.

Я поспешил на встречу Рашлея, и выразил ему глубочайшее сожаление о происшедшем накануне.

-- Никакия обстоятельства, сказал я, - не могли бы меня заставить извиниться, если бы мое собственное сознание не говорило мне, что я виновен. Надеюсь, что вы удовольствуетесь моим чистосердечным сожалением о случившемся, и согласитесь с тем, что излишнее гостеприимство Осбальдистонского замка должно отчасти отвечать за мое предосудительное поведение.

-- Он помирится с тобою, юноша, воскликнул почтенный сер Гильдебранд, тронутый моим раскаянием: он помирится с тобой, или, чорт побери, я перестану считать его сыном! Чтоже, Раши, ты стоишь таким чурбаном! Когда джентльмен сделает что нибудь предосудительное, особенно под впечатлением лишней бутылочки, ему только и остается сказать: сожалею, другого он ничего сделать не может. Я ведь служил в Гонсло, и понимаю кое-что в этих делах. И так, по рукам, любезный мой племянник Ни слова более об этой глупой истории, едем все вместе на Биркенвудский берег травить барсука!

Я кажется говорил тебе, что никогда не видал такого лица, как у Рашлея. Особенность его заключалась не столько в чертах, сколько в изменчивости выражения, или, лучше сказать, в способе, которым одно выражение сменялось другим. На обыкновенных лицах переход от радости к горю, или от гнева к удовольствию никогда не бывает внезапен; между двумя противоположными выражениями проходит некоторый промежуток времени. Подобно тому как заря предшествует восходу солнца и подготовляет постепенный переход от мрака к свету, так взволнованное, огорченное лице не вдруг принимает тихое, спокойное выражение: сперва приподнимаются насупившияся брови, потом раздвигаются складки на лбу, в уголках рта исчезает угрюмая тень, и наконец омраченные взоры начинают светиться ясным блеском. В лице Рашлея нельзя было подметить такой последовательности: выражение той или другой страсти появлялось на нем внезапно. Я могу сравнить такую подвижность лица с быстрой сменой декораций на театральной сцене, когда но сигналу декоратора исчезает мрачная пещера и появляется веселая роща.

но когда мой дядя договорил последнее слово своей безхитростной речи, облако неудовольствия внезапно исчезло с лица Рашлея, и он в самых вежливых и ласковых выражениях объявил мне, что считает себя вполне удовлетворенным моими деликатными извинениями.

-- У меня самого очень слабая голова, сказал он: - мне достаточно выпить лишнюю рюмку вина сверх моих положенных трех стаканов, чтобы почувствовать себя больным. Подобно честному Кассио, я сохранил лишь смутное воспоминание о вчерашнем вечере, помню что было много шума, что была какая-то ссора, но не могу себе отдать ни в чем ясного отчета. Если бы вы знали, милый Франк, продолжал он, крепко пожимая мне руку, как я приятно удивлен неожиданным открытием, что мне не надо ни перед кем извиняться, а напротив приходится выслушивать извинения. Пожалуйста, не говорите больше об этом предмете. С моей стороны было бы безразсудно проверять итог, который совершенно неожиданно оказался в мою пользу. Вы видите, мистер Осбальдистон, я готовлюсь к своей покой должности, и выражаюсь языком Ломбард-Стрита!

Я хотел отвечать ему, но мои глаза остановились на мис Диане Вернон, незаметно вошедшей в комнату во время нашего разговора, и внимательно к нему прислушивавшейся. Смущенный и растерянный я опустил голову, отошел к столу, и присоединился к своим двоюродным братьям, усердно занятым едой.

Сер Гильдебранд не хотел, чтобы события предшествовавшого дня прошли для вас безследно, и воспользовался ими для краткого практического наставления. Он стал серьезно уговаривать нас, то есть меня и Рашлея, заняться своим воспитанием и выучиться пить по джентльменски, без драки и брани. Он посоветовал нам для начала ежедневно выпивать кружку вина, с соответствующим количеством водки и мартовского пива, что будет уже очень недурно для начинающих, заметил он. Чтобы утешить и ободрить нас, он нам рассказал трогательную историю об одном молодом человеке, который в нашем возрасте совсем не умел пить, и не был в состоянии разом осушить стакана вина; но впоследствии этот почтенный джентльмен попал в хорошее общество, воспользовался хорошими примерами, и приобрел славу одного из лучших собутыльников, так как выпивал огромное количество вина, был весел в меру, никогда не буйствовал во время выпивки и не грустил на следующее утро.

Наставление сера Гильдебранда было очень благоразумно, и обещало мне большое утешение в будущем; но я им не воспользовался, частью может быть потому, что увидел взгляд мис Вернон, устремленный на меня, и прочел в нем глубокое сожаление и неудовольствие. Я начал размышлять о том, как бы мне лучше с нею объясниться, но она предупредила мое желание и вывела меня из затруднения.

Комедии Данта; пройдемте, пожалуйста, в библиотеку, и помогите мне перевести его. Когда же мы доберемся до смысла в произведения загадочного флорентинца, мы сядем на коней и догоним наше общество на Биркенвудском берегу, где найдем также и барсука.

Я конечно изъявил готовность помочь ей, но Рашлей предложил нам свои услуги.

-- Я искуснее разбираю метафоры, чем лесные тропинки, сказал он, - л скорее доберусь до смысла в дикой и мрачной поэме Данта, чем до барсучьих нор.

-- Нет, Рашлей, спасибо вам, возразила мис Вернон; - вы заступаете место Франсиса Осбальдистона в лондонской конторе, и должны предоставить ему в замке звание моего наставника. Мы впрочем позовем вас когда понадобится ваша помощь, и поэтому не смотрите на нас так угрюмо. К тому же, вам стыдно не иметь никакого понятия об охоте. Что вы ответите вашему дяде, если он спросит вас как надо травить барсуков?

-- Правда, Диана, совершенная правда, сказал сер Гильдебрапд, вздыхая. - Я уверен, что Рашлей не съумеет ответить на такой вопрос; что с ним будешь делать! Он имел случай научиться многим полезным вещам, да не захотел; книжная премудрость, французские комедианты, гаповерцы, и многое другое, сильно изменили мою добрую старую Англию. Пойдем, Рашлей; твоя двоюродная сестра не нуждается теперь в твоем обществе, и я не хочу чтобы кто-нибудь перечил желаниям Дии. А то пожалуй скажут, что одна женщина только и была в Осбальдистон-Галле, да и та зачахла в неволе.

-- Нет, нет, Рашлей, отвечала мис Вернон; - не приводите с собою вашего друга и приятеля притворство, и я охотно допущу вас к нашим классическим занятиями.

Сказав это она пошла в библиотеку, и я последовал за пою - как преступник, идущий на казнь, хотел я было сказать, по вспомнил, что раза два употреблял уже такое сравнение. И так, я последовал за ней в большом смущении, от которого я очень желал отделаться, ибо находил унизительным для себя такое настроение духа; опытность, приобретенная мною во время долговременного пребывания во Франции, нашептывала мне, что молодой человек, остающийся tête-à-tête с красивой молодой девушкой, должен быть прежде всего любезен, весел и прилично-самоуверен.

Но мои взволнованные чувства не хотели подчиниться французской системе воспитания, и моя наружность представляла вероятно довольно жалкий вид, когда мис Вернон, опустившись в громадные старинные кресла, указала мне рукой на стул, и начала беседу тоном горькой иронии.