Роб Рой.
Глава XIV

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Роб Рой. Глава XIV (старая орфография)

ГЛАВА XIV.

Жизнь в замке текла так однообразно, что о ней почти нечего сказать. Я проводил большую часть времени в занятиях с мис Вернон; другие представители семейства убивали свой досуг в окрестных лесах и болотах, охотясь на разных зверей, смотря по времени года; в этих забавах иногда принимали участье и мы с Дианою. Дядя мой был раб привычки; вскоре привыкнув к моему присутствию в замке и к моему образу жизни, он стал выказывать явное расположение ко мне. Я мог бы еще возвыситься в его мнении, если бы последовал примеру Рашлея, который, заметив нелюбовь отца к серьезному делу, взял на себя все хлопоты по управлению поместьем. Я был всегда готов оказать услугу серу Гильдебранду, написать письма к соседям или проверить счеты фермеров, и в этом отношении приносил ему более пользы чем все его сыновья; но я не решался формально взять на себя управление его делами. Вот почему почтенный сквайр хвалил своего племянника Франка, как ловкого, расторопного малого, но объяснял при этом, что отсутствие Рашлея было для него более ощутительно чем он предполагал.

Так как очень неприятно жить в семействе, находясь с кем нибудь не в ладах, то я постарался преодолеть нерасположение ко мне моих двоюродных братьев. Я надел джокейскую фуражку вместо шляпы с галуном, что доставило им большое удовольствие; потом я искусно выездил горячого жеребца, и этим значительно возвысился в их мнении; наконец, я кстати проиграл два-три пари Дику, и выпил лишнюю бутылку вина за здоровье Перси. Все это окончательно примирило меня с молодыми сквайрами, исключая Торнклифа, превосходившого своих братьев умом, но отличавшагося очень дурным характером.

Я уже упоминал, что Торнклиф относился ко мне недружелюбию с первых дней моего приезда. Угрюмый, скучный, неуживчивый, он был недоволен моим по его мнению навязчивым пребыванием в Осбальдистонском замке, и смотрел с завистливой ревностью на мои дружеския отношения к Диане Вернон, в силу семейного договора считавшейся его невестой. Едва ли можно было сказать, что он любил ее в истинном смысле этого слова; но он считал ее своею, и возмущался моим посягательством на чужую собственность. Я несколько раз пытался сойтись с Торнклифом, но он отвечал на все мои любезности злым ворчанием бульдога, которого вздумал бы погладить незнакомый человек. Поэтому я решил оставить его в покое, и не обращать внимания на его дурное расположение духа.

Вот в каких отношениях я находился с семейством Осбальдистонов; мне остается упомянуть еще об одном обитателе замка, Андрю Фэрсервисе, с которым я иногда разговаривал. С тех пор как этот садовник открыл во мне протестанта, он, встречаясь со мною, всегда протягивал мне свой шотландский рожок с табаком. Такая любезность имела для него несколько выгодных сторон. Вопервых, она ему ничего не стоила, так как я не нюхал табаку; вовторых, она служила ему отличным предлогом (Андрю не особенно жаловал тяжелую работу) отложить на несколько минут лопату. Но всего более Андрю любил наши случайные встречи потому, что оне давали ему возможность сообщать собранные им сведения, пересыпая их в тоже время юмористическими замечаниями.

-- Я говорю, сер, начал он однажды вечером, с озабоченным лицом человека, имеющого сообщить важную новость, - я ходил сегодня в Тринлэй-Но.

-- Ну что же, Андрю! Слышали что нибудь новенькое в кабачке?

-- Нет, сер; я никогда не захожу в кабачок, разве только сосед предложит чарочку, или там что другое, а на свои деньги я ни за что не пойду; не стоит, да и времени жалко. - Так я, изволите видеть, ходил в Тринлэй-Но но делу, торговаться с знакомой старушкой, Маги Симпсон, которая хотела купить мерки две груш (у нас всегда довольно останется). И торговались это мы очень усердно, как вдруг входит кто же? - Сам Пэт Макриди, странствующий купец.

-- Вы вероятно хотите сказать - разнощик?

-- Как вашей милости будет угодно назвать его; но я замечу кстати, что это ремесло древнее, выгодное и почтенное. Пэт мне приходится сродни, сер, и мы очень обрадовались друг другу.

-- И вы пошли выпить кружку пива вместе, не так ли, Андрю? Пожалуйста, рассказывайте покороче.

-- Подождите минутку - подождите; вы, южане, всегда торопитесь; а дело-то касается вас, сер, так вам и не мешает его выслушать. - Кружку пива, вы говорите? Как бы не так; я от Пэта и капли не видал. - Мати поставила нам крынку снятого молока, и подала нам сырых, скверных лепешек. По неволе вспомнишь какие лепешки пекут у нас на севере! Вот мы сели с Пэтом и начали разводить разговоры.

-- Вы бы их теперь не разводили, Андрю. Пожалуйста, передайте мне поскорее новости, если их стоит слышать; ведь я не могу оставаться здесь целую ночь.

-- Так вот что я вам скажу: лондонцы-то подняли страшный шум из за здешней проделки, знаете?

-- Какой проделки? Какой шум?

-- Да так с ума они все спятили, - чорт их разберет отчего.

-- Ничего не понимаю? Что вы хотите этим сказать?

-- Гм! произнес Андрю таинственным голосом. - Дело в том, что тут речь идет о его сумке.

-- Кого - его? О какой сумке вы говорите?

-- Ну, да о сумке Мориса, знаете, которую у него похитили. Впрочем, если это до вашей милости не относится, то до меня еще менее, и я не стану терять хорошого вечера.

И садовник принялся с неожиданным рвением за работу.

Мое любопытство, как ожидал хитрый Андрю, было задето; но я не хотел признаться, что особенно заинтересован этим делом, и решил подождать пока обычная словоохотливость не заставит его продолжать рассказ. Андрю продолжал рыть землю, делая по временам отрывочные замечания, но не упоминал о мистере Макриди; я терпеливо слушал, проклиная в душе его упрямство, и убежденный, что рано или поздно он наведет опять разговор на предмет, по видимому исключительно занимавший его мысли.

соломы нет; одна шелуха гороховая! Да и то сказать, егеря распоряжаются как хотят, и продают лучшую подстилку на сторону. Однако нужно пользоваться суботним вечером; хорошая погодка редко выпадает иначе как в воскресение. Впрочем она может с Божией помощью простоять и до понедельника утром, и я напрасно сгибаю сегодня спину. Лучше пойдти домой отдохнуть; вон и колокол в замке звонит к шабашу.

Садовник воткнул заступ в землю, посмотрел на меня с видом человека, который может, если захочет, сообщить важное известие, спустил рукава своей рубашки, и направился тихими шагами к садовой скамейке, на которой лежала его куртка.

-- Нечего делать, придется мне поплатиться за то что я перебил этого несносного человека, подумал я про себя, и выслушать бесконечно длинный рассказ мистера Фэрсервиса. Поэтому я громко спросил его, - какие же новости из Лондона сообщил вам ваш родственник, странствующий купец?

-- Ваша милость желает вероятно сказать: разнощик! возразил Андрю. - Вы можете называть это ремесло как хотите, а оно все же очень полезное в нашей стороне, где города составляют диковинку. Другое дело в Шотландии: - возьмем например, королевство Файф; ведь оно из конца в конец, от Кульроса до Ист-Нупка, растянулось непрерывным городом; скажите лучше, - рядом богатейших городов, которые теснятся один к другому, как луковицы в грядах, щеголяя широкими улицами, огромными лавками, высокими каменными домами. - Киркальди, например, больше всех городов в Англии!

-- Да, я уверен, что у вас великолепные города, Андрю. Но вы кажется хотели что-то сказать о лондонских новостях?

-- Да, да, возразил Андрю; - но мне показалось, что ваша милость не желает ничего знать об этом. А впрочем мне все равно (продолжал он, хитро улыбаясь). Пэт Макриди говорит, что в парламенте подозрительно смотрят на происшествие с мистером Морисом, или как его там зовут?

-- В парламенте, Андрю? С какой стати говорили об этом в парламенте?

-- Я то же самое заметил Пэту; если ваша милость желает, то я повторю свои слова; мне их нечего утаивать. Пэт, сказал я ему, какое дело лордам, лэрдам и джентльменам в Лондоне до молодца с сумкой? Когда у нас был парламент в Шотландии, Пэт, говорю я ему (чорт побери тех, кто его уничтожил!) члены его садились чинно за стол, и писали законы на блого королевства и короля, и никогда не вмешивались в мелкия дела, которые подлежали обыкновенным судам. А в Англии, говорю я, стоит двум соседям поссориться из-за опрокинутого котелка, и парламент сейчас же начнет разбирать дело. Там поступают так же глупо, говорю я, как наш сумасбродный лэрд и его дураки-сыновья, которые держат собак, лошадей, егерей и рыскают целые дни по полям и лесам только для того, чтобы затравить какого нибудь крошечного зверя, не имеющого и шести фунтов веса.

-- Вы это прекрасно сказали Андрю, заметил я, чтобы поощрить его рассказ, - а что же вам ответил Пэт?

-- Другого нечего ожидать, сказал он, - от этого толстобрюхого английского народа. - Так вот как было дело: В то время как виги и тории бранились между собою как последние фабричные, какой-то болтун встал и начал рассказывать, что в северной Англии живут почти одни иаковиты (это ведь правда, если хотите), что они ведут чуть ли не открытую борьбу с правительством, что недавно там напали на королевского гонца и ограбили его на большой дороге, что в этом деле замешаны самые знатные люди Нортумберланда, что в сумке у молодца было много важных бумаг. Несчастный гонец, сказал он далее, не мог добиться правосудия, и когда явился с жалобой к местному мировому судье, то он застал у него обоих преступников, дружески распивавших с ним вино; судья заступился за разбойников, и угрозами заставил отказаться от обвинения несчастного гонца, который поспешил перебраться в Шотландию, опасаясь, чтобы с ним не приключилось что нибудь худое.

-- Неужели это правда? сказал я.

-- Пэт клянется и божится, что это также верно, как аршин, которым он отмеривает свои товары: - больше чем на вершок в его аршине нет обмана, да и то сделано, чтоб сравнить свою мерку с английскою. Так вот, когда долговязый болтун кончил, поднялся страшный крик, все хотели узнать имена; тогда он опять встал и назвал Мориса, вашего дядю, сквайра Ингльвуда и еще кое кого (при этом он посмотрел на меня лукаво). Но в это время с противоположной скамьи поднялся какой-то джентльмен, и объявил что нельзя обвинять порядочных людей со слов известного труса и негодяя. Этот Морис по видимому был исключен из полка за то, что дезертировал во Фландрию. Джентльмен сказал далее, что все это дело было вероятно устроено между министром и Морисоном, прежде чем последний выехал из Лондона, и что если поискать хорошенько, то украденные деньги можно будет найти по близости Ст. Джэмского двора. Тогда они вызвали Мориса к допросу; по противники его так напугали этого труса, припомнив ему бегство во Фландрию и другие его прежние проступки, что он (так по крайней мере рассказывает Пэт) стоял ни жив, ни мертв, и от него нельзя было добиться ни одного путного слова. Впрочем башка-то у него верно не лучше мерзлой репы. Хотел бы я посмотреть, как несколько дураков сбили бы с толку Андрю Фэрсервиса, и заглушили бы его своими криками!

-- Чем же дело кончилось, Андрю? Ваш приятель узнал об этом?

-- Разумеется узнал. Он нарочно отложил на неделю свое путешествие в наши края, чтобы привезти своим покупателям свежия новости. Джентльмен, заваривший кашу, пошел на попятный и заявил, что хотя ему доподлинно известно о совершении грабежа, однакоже подробности этого случая могли дойти до него в превратном виде. Тогда встал опять джентльмен с противоположной скамьи и объявил, что ему решительно все равно, был ли ограблен Морис или нет, но он только желает заступиться за доброе имя северных джентльменов, так как он сам родом с севера. - Они называют это спорами - один уступит немного, другой уступит немного, и, смотришь, оба стали опять друзьями! Так вот, когда парламент общин нашумел и накричался вдоволь, и по косточкам разобрал несчастного Мориса, в дело вмешался парламент лордов: им, видите ли, захотелось тоже вставить свое словцо. В старом шотландском парламенте они сидели, насколько я разумею, все вместе, а потому им не приходилось повторять два раза один и тот же вздор. Так ли, иначе ли, только достопочтенные лорды принялись заново разбирать дело, как будто о нем ранее ничего не было сказано. Кто то назвал Камбеля, который будто бы принимал более или менее близкое участие в грабеже, и был снабжен от герцога Аргайля бумагой, свидетельствовавшей о его доброй нравственности. Мак-Каллум-Мор сидел тут же, и конечно не пропустил таких слов мимо ушей; он встал с своего места, злобно посмотрел на всех, и объявил, что Камбели не уступают старому серу Джону Грэму в мудрости, честности, мужестве и благородстве... А теперь, ваша милость, я с вашего позволения скажу свое личное мнение о Камбслях, если они вам не приходятся как нибудь сродни.

-- Я могу вас успокоить, Андрю, у меня нет ни одного родственника, которого бы звали этим именем.

-- Ну и прекрасно, значит мы можем разговаривать без обиняков. Про Камбелей, как и про всех других, можно сказать и хорошее и дурное. Но этот Мак-КаллумъМор человек очень важный в Лондоне; он, насколько мне известно, не принадлежит ни одной из партий, а потому с ним никто не желает ссориться. Одним словом, кончилось дело тем, что они обвинили Мориса в клевете, и ему пришлось бы непременно выстоять у позорного столба за ложное показание, если бы он не успел во время удрать.

С этими словами почтенный Андрю собрал в тачку грабли, заступы и другие садовые инструменты, и покатил ее не спеша по направлению к оранжерее, желая по видимому дать мне время разспросить его еще кое о чем. Я решился высказаться прямо, чтобы мой лукавый приятель не приписал моего молчания каким нибудь особенным причинам.

многозначительно улыбнулся), а потому я бы хотел повидаться с вашим родственником и разспросить его в подробности обо всем случившемся в Лондоне, разумеется, если это не будет сопряжено с особыми хлопотами.

-- Нет ничего легче, заметил Андрю: - я объясню Пэту Макриди, что вам нужно пары две носков, и он тотчас явится к вам.

-- Да, пожалуйста пришлите его; объясните, что я хороший покупщик. Ночь прекрасная, тихая, скоро взойдет лупа, и я погуляю в саду до прихода вашего друга. Вы его приведите к задней калитке, а я пока полюбуюсь деревьями и кустами при лунном свете.

-- Правда ваша, правда ваша, я сам не раз говорила, это. Кочан капусты, освещенный луной, блестит не хуже молоденькой лэди, осыпанной брилиантами.

Сказав это, Андрю Фэрсервис поспешно удалился. Она. с величайшим удовольствием готов был пройти две мили, чтобы доставить своему родственнику случай выгодно продать товар, хотя вероятно не пожертвовал бы и шести пенсов, чтобы угостить его пивом. Сочувствие англичанина выразилось бы совсем иначе, подумал я про себя, гуляя по заглохшим дорожкам осбальдистонского сада, окаймленным высокой изгородью из тиса и остролистника.

часто проводила вечера в библиотеке, хотя я из деликатности не позволяла, себе тревожить ее, когда остальные члены семейства были заняты, и следовательно наши свидания должны бы были необходимо происходить tête-à-tête. По утрам мы обыкновенно занимались в библиотеке, так как в эти часы она посещалась иногда моими двоюродными братьями, которые заходили туда взять какой нибудь толстый переплет, годный для прикрепления рыболовных снастей, или рассказать о необыкновенном случае на охоте, или, просто, чтобы убить время, так, от нечего делать. Одним словом, но утрам библиотека била сборным местом для всего семейства, где мужчины и женщины могли сходиться как на нейтральной почве. Совсем не то было по вечерам: воспитанный в стране, где обращают, или по крайней мере обращали большое внимание на приличное поведение, я в отношении мис Вернон избегал с особенной тщательностью всего что могло казаться нарушением обыкновенных светских приличий, тем более что она сама не обращала на это ни малейшого внимания. Поэтому, я объяснил Диане, что во время наших вечерних занятий необходимо присутствие третьяго лица.

Мис Вернон разсмеялась, потом покраснела и готова была вспылить. Но подумав немного, успокоилась и сказала:

-- Я полагаю, вы правы; теперь когда я вздумаю заниматься по вечерам, то приглашу старую Марту на чашку чая.

Марта, старуха ключница, разделяла вкусы Осбальдистонов и предпочитала стакан вина и кусок жареного мяса лучшему китайскому чаю. Но так-как этот напиток был в моде у привилегированных классов, то она из тщеславия не отказывалась от приглашения мис Вернон, однакож с условием, что ей положат в чашку как можно более сахара и угостят ее жареным хлебом с маслом. Вообще говоря, прислуга замка не любила заходить по вечерам в библиотеку, убежденная что там поселилась нечистая сила. Наиболее трусливые уверяли, что они слышали дикие, необыкновенные звуки в этой части здания, когда все спали глубоким сном в Осбальдистон-Галле; даже молодые сквайры не были чужды этого суеверного страха, и не любили входить без особенной надобности в библиотеку по вечерам.

Я уже говорил, что Рашлей избрал ее своим рабочим кабинетом; из отдаленной комнаты, в которой он жил, можно было проникнуть особым ходом в библиотеку, и он часто посещал ее поздно ночью. Но это обстоятельство не только не успокоивало, по напротив устрашало еще более обитателей замка. Рашлей так хорошо знал все что делается в свете, обладал такими обширными научными познаниями, умел производить такие удивительные физические опыты, что в замке на него смотрели как на человека, имеющого власть над духами. Он владел греческим, латинским и еврейским языками, а потому, по выражению Вильфрсда, не имел никакого основания бояться чертей и привидений. Слуги уверяли, что они не раз слышали, как Рашлей разговаривал с кем-то в библиотеке, когда все обитатели замка уходили спать; этими ночными беседами с нечистой силой они объясняли то обстоятельство, что Рашлей вставал поздно и никогда не принимал участья в утренней охоте.

оставалась после девяти часов вечера, служило мне новым предлогом не навязывать своего общества мис Вернон, когда ей случалось засиживаться там по вечерам.

может быть я ошибся, и принял одну фигуру за две. - Нет! Не может быть сомнения! Тени появились у следующого окна, потом исчезли, промелькнули поочередно во всех окнах, и стали двигаться обратно. Мис Диана очевидно расхаживала с кем-то по библиотеке; но кто бы это мог быть? Тени прошлись два раза взад и вперед, как будто желая подстрекнуть мое любопытство; потом свет исчез, а с ним разумеется исчезли и тени.

Такое обстоятельство не представляло ничего особенного, но оно меня сильно заинтересовало. Я не хотел допустить мысли, что в моей дружбе к мис Вернон была доля эгоизма. Но мне было в высшей степени неприятно предположить, что она назначала кому нибудь свидание в таком месте и в такое время, когда я сам не считал позволительным оставаться с нею наедине.

-- Глупая, безразсудная, неисправимая девчонка! сказал я сам себе, - ей никогда не втолкуешь требований деликатности и благоразумия! Я как дурак поверил простоте её обращения, тогда как она с расчетом прикидывалась наивной девушкой, и безсовестно бросала мне пыль в глаза! При всем своем уме, она вероятно предпочла бы пошлое общество полдюжины грубых дураков, чем беседу самого великого Ариосто, если бы он мог явиться к ней из гроба!

Такая мысль пришла мне в голову потому, что я утром призвал на помощь все свое мужество и попросил у мис Дианы позволение прочесть ей вечером перевод первой книги Ариосто, разумеется в присутствии Марты. Но мис Вернон ответила, что она несвободна, и сослалась на какой-то предлог, который показался мне довольно пустым. Я однако не долго предавался этим неприятным размышлениям; в глубине сада отворилась калитка, и в аллее, освещенной луною, показались две фигуры, которые на время отвлекли мое внимание: Андрю Фэрсервис привел ко мне своего родственника.

в палате общин и в палате лордов по поводу истории с Морисом; обе партии по видимому избрали это незначительное происшествие пробным камнем, чтобы узнать действительное настроение парламента. Макриди подтвердил мне слова Андрю, что министерство оказалось не в силах поддержать обвинение против знатных и влиятельных людей, опираясь только на свидетельстве Мориса, - человека, пользовавшагося самой дурной репутацией и сбивавшагося в своих показаниях. Макриди доставил мне даже экземпляр лондонской газеты "Письма о Новостях", которая редко попадалась в провинции, и в которой я нашел отчет о прениях в парламенте; речь герцога Аргайля была напечатана отдельно на больших листах, и разнощик привез ее с собою в нескольких экземплярах, расчитывая на хороший сбыт в северной стороне Твида. Отчет в газете был составлен очень неполно, со многими пропусками и недомолвками, и я не узнал из него почти ничего нового. Речь герцога, остроумная и красноречивая, заключала в себе преимущественно панегирик шотландскому народу вообще и клану, к которому принадлежал герцог, в особенности; Мак-Каллум-Мор не упускал также случая похвалить самого себя, хотя и в скромных выражениях. Я не мог узнать из газеты и из речи, было ли упомянуто в парламенте обо мне лично; но доброе имя сера Гильдебранда было публично заподозрено, и из хода прений оказывалось, что Морис не только обвинял Камбеля в грабеже, по уличал, его еще в наглом лжесвидетельстве, так как он, Камбель, не постыдился явиться в суд, чтобы оправдать некоего мистера Осбальдистона, который очевидно был его сообщником. Относительно появления Камбеля в камере сквайра Ингльвуда, предположения Мориса совпадало с моими собственными подозрениями. Все это дело произвело на меня очень неприятное впечатление; я купил кое-какие вещи у Макриди, поблагодарил обоих шотландцев за их услужливость, и поспешил возвратиться в свою комнату, желая наедине поразмыслить о средствах защитить свое доброе имя от такого публичного обвинения.