Роб Рой.
Глава XV

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Роб Рой. Глава XV (старая орфография)

ГЛАВА XV.

Я провел безсонную ночь, обдумывая полученные мною известия; мне пришла сперва в голову мысль отправиться немедленно в Лондон, и лично защитить себя против несправедливого обвинения. Но я не решился привести эту мысль в исполнение, зная характер отца, который не допускал ни малейшого противодействия своим распоряжениям, особенно когда они касались кого нибудь из членов его семейства. Кроме того он мог решить лучше всякого другого, как мне следовало поступить в данном случае, и имея обширное знакомство в кругу самых знатных вигов мог добиться от них, чтобы меня выслушали в парламенте с возможным вниманием. Приняв все это в соображение, я решил, что всего благоразумнее будет написать прежде отцу, рассказать ему все что мне было известно, и попросить его совета. Так как из замка редко посылали в ближайшее почтовое отделение, то я решил сам отвести письмо в город, отстоявший в десяти милях.

о своем благополучном прибытии в столицу и о ласковом приеме, оказанном ему моим отцом. Мое поведение действительно заслуживало порицания, но отец не мог совсем забыть о моем существовании; вот почему я возлагал большие надежды на свое письмо, и решился сам отвезти его на почту, чтобы оно скорее дошло по назначению. Разсказав подробно об истории с Морисом, я в заключении письма убедительно просил отца почтить меня хотя бы самым коротким ответом и доставить мне возможность сообразоваться в дальнейших своих поступках с его желанием, так как совершенное незнание жизни может вовлечь меня в ошибки, если я стану действовать по собственному усмотрению. Я с притворной покорностью предоставлял все на волю отца, не выражая ни малейшого желания покинуть Осбальдистон-Галль навсегда; я был уверен, что отец продолжит мое пребывание у сера Гильдебранда. Я просил только позволения приехать в Лондон на короткое время, чтобы опровергнуть гнусную клевету, которую разгласили обо мне. Я не без сожаления высказал даже эту огромную просьбу, так мне не хотелось уезжать из Осбальдистон-Галля. Окончив письмо, я поехал в город и собственноручно отдал его на почту. Труд мой не пропал даром: взамен своего письма я получил следующую записку от моего друга мистера Овена: "Дорогой мистер Франсис!

"Письмо ваше получил через мистера Г. Осбальдистона, о чем считаю долгом вас уведомить. Мистеру Р. Осбальдистону постараюсь быть полезным всем чем могу; успел показать ему Банк и Биржу. По видимому он серьезный, степенный молодой человек, и понимает толк в делах; будет следовательно полезен нашей фирме. Конечно, было бы желательно, чтобы кое кто другой избрал ту же дорогу, но да будет воля Божия! Вам могут понадобиться деньги; надеюсь поэтому, что вы не взыщете с меня за то, что я прилагаю вексель в сто фунтов на имя Гувера и Гирдера в Нью-Кастле, подлежащий уплате в шестидневный срок по предъявлении. Примите уверение в совершенном почтении, дорогой мистер Франк, и честь имею быть вашим покорнейшим слугою".

P. S. "Надеюсь, что вы известите меня о получения настоящого письма; очень жаль, что пишете так редко. Батюшка ваш ни на что не жалуется, но на вид он очень опустился."

В письме Овена, написанном его обычным деловым слогом, меня поразило, что почтенный старик не упоминал о получении моего первого письма, в котором я описывал характер Рашлея, хотя, судя по числам, оно должно было давно уже придти в Лондон. Я отправил его из замка с обыкновенным посланным и не имел никакого основания предположить, чтоб оно затерялось. Так как содержание первого моего письма было очень важно для отца и для меня самого, то я поспешил, не выходя из почтового отделения, написать Овену вторично о том же предмете, прося его сообщить мне по почте о получении письма. Я поблагодарил его при этом за вексель, которым обещал воспользоваться при первой надобности. Мне казалось странным, что отец предоставлял главному своему прикащику заботиться о нуждах своего родного сына, по во всяком случае они верно так условились между собою. Впрочем Овен был холостой, богатый человек, и страстно привязан ко мне, поэтому я не посовестился бы взять от него в займы такую небольшую сумму, тем более что намеревался возвратить ему деньги при первой возможности, если бы отец не заплатил их сам; - я ответил мистеру Овену приблизительно в этом смысле. Один лавочник, которого мне указал почтмейстер, учел мне немедленно вексель на гг. Гупера и Гирдера, так что я возвратился в замок богаче, чем выехал из него. Денежная помощь пришла очень кстати, потому что в Осбальдистов-Галле приходилось волей-неволею делать кое-какие затраты, и я давно уже с безпокойством посматривал на уменьшение своего первоначального капитала. По возвращении в замок я узнал, что сер Гильдебранд отправился с своими сыновьями в маленькую деревеньку Принлэй-Но, смотреть, по выражению Андрю Фэрсервиса, как петухи будут щипать друг друга.

-- Разумеется нет, сказал Андрю очень решительно, и прибавил более мягким голосом: - разве только накануне больших праздников или в других особенных случаях. А впрочем, не беда и пощипать эту птицу; ведь от нея ни одной гряды, ни одной клумбы не убережешь; только и знает что кричит, да скребет целый день. Не понимаю однако, кто отворяет дверь в башне; - мистер Рашлей уехал, и кажется некому туда ходить.

Дверь башни, о которой говорил Андрю, выходила в сад; через нее можно было подняться по витой лестнице в комнату Рашлея, которая находилась, как я уже говорил, в отдаленной части здания, и примыкала с одной стороны к библиотеке, а с другой - соединялась низким, темным коридором с остальными помещениями в замке. Длинная, узкая тропинка, обложенная дерном и окаймленная высокою живою изгородью, вела от башенной двери к небольшой калитке в садовой стене. Таким образом, Рашлей, живший всегда независимо от других членов семейства, мог во всякое время незаметно уходить и возвращаться в замок. Но со времени его отъезда, витая лестница и потаенная дверь в башне оставались без всякого употребления, и это обстоятельство придавало особенное значение замечанию, сделанному Фэрсервисом.

-- Эта дверь часто остается отворенной? спросил я.

-- Нет, я раза два видел ее незапертою. Здесь вероятно проходит патер, отец Воган, как они его называют. Из прислуги никто не решится пройти по витой лестнице; они ведь все жалкие трусы, нехристи, и боятся домовых, привидений и других пришельцев с того света. Отец Воган думает, что он привилегированное существо - по чем выше человек поднимается, тем ему больнее падать. Я уверен, что самый жалкий проповедник по ту сторону Твида может скорее одолеть злых духов, чем Воган со святой водой. Он кажется и по латыне плохо разумеет; по крайней мере никогда не может понять меня, когда я начинаю перечислять ученые названия растений.

северного семейства; - наружность его, серьезная и сосредоточенная, только внушала уважение, а честный, благородный характер снискал ему любовь всех нортумберландских католиков. Но Воган не был чужд некоторых особенностей, свойственных членам ордена, к которому он принадлежал. Он любил окружать себя таинственностью, которую протестанты называли "папистской маской". Туземцы Осбальдистон-Галля (так можно по справедливости назвать обитателей замка) скорее уважали его чем были к нему привязаны. Воган без сомнения порицал их оргии, потому что когда он находился в замке образ жизни становился более умеренным. Даже сер Гильдебранд в таких случаях ограничивал себя, так что присутствие достойного служителя церкви стесняло все общество. Отец Воган отличался изящными манерами и вкрадчивым, любезным до лести обращением католического духовенства; вообще в Англии, где католики-миряне, сдерживаемые уголовными законами, ограничениями своей религии и советами патеров, часто являются забитыми, покорными: в обществе же протестантов, патеры, имеющие право вступать в сношения с представителями всех вероисповеданий, отличаются свободным, открытым обращением, и ловко достигают популярности.

таким образом, паши свидания ограничивались обменом любезностей. Я подумал, что во время своего пребывания в замке отец Воган занимал комнату Рашлея, так как для него было очень удобно иметь под рукою библиотеку, богатую богословскими сочинениями, и этим можно было объяснить отворенную дверь в башне. При этом я невольно вспомнил, что отношения мис Вернон к патеру были окружены такою же таинственностью как и её отношения к Рашлею. Она ни разу не упомянула при мне имени отца Вогана, ни разу не намекнула даже о его существовании; и только объяснила при первом пашем знакомстве, что Рашлей и старый натер единственные лица в замке, с которыми можно разговаривать. Однако же приезд отца Вогана в замок всегда приводил мис Вернон в смущение, и она успокоивалась не прежде, как обменявшись с ним двумя-тремя многозначительными взглядами.

Я не знал какого рода тайна была связана с судьбою прелестной молодой девушки, по ясно видел, что отец Воган был замешан в эту тайну. Существовало еще одно возможное предположение, которое удовлетворительно объясняло смущение мис Вернон при появлении патера: на него быть может была возложена обязанность поместить ее в какой нибудь монастырь в том случае, если свадьба её с одним из моих двоюродных братьев разстроится. Внешния отношения между патером и Дианой не могли ничего объяснить; они очень редко разговаривали между собою, и но видимому не искали случая оставаться наедине. Если между ними существовал тайный союз, то он был очень искусно замаскирован, так как в их поступках нельзя было открыть никакого предвзятого плана. Вдумываясь однако в занимавший меня вопрос, я вспомнил, что они обменивались несколько раз какими-то непонятными для меня знаками, которые я отнес в то время к религиозным обрядам, зная как ловко пользуется католическое духовенство всяким случаем, чтобы приобрести влияние на свою паству. Но теперь я готов был придать этим знакам более глубокий и таинственный смысл. Я задавал себе несколько вопросов, на которые не был в состоянии удовлетворительно ответить. Видалась ли мис Вернон с отцом Воганом в библиотеке? Если видалась, то с какой целью? И что могло побудить ее довериться человеку, столь дружному с Рашлеем?

Все эти вопросы в высшей степени волновали и безпокоили меня; и я начал серьезно думать о том, что моя дружба к мис Вернон далеко не так безкорыстна, как я воображал. Я уже ранее приревновал к Диане неуклюжого Торнклифа, и принял его грубые намеки гораздо ближе к сердцу, чем сколько позволяли мне благоразумие и чувство собственного достоинства. Теперь я следил с напряженным вниманием за каждым поступком мис Вернон, подсматривал и подслушивал, и напрасно старался объяснить свое поведение праздным любопытством. Для меня стало ясно, что я влюблен, влюблен в Диану Вернон. Мой ум, правда, не хотел признать существования такой безразсудной страсти, но он в этом случае напоминал мне тех неопытных проводников, которые по целым часам блуждают с несчастными путешественниками, настойчиво уверяя, что они не могли сбиться с дороги.