Роб Рой.
Глава XVII

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Роб Рой. Глава XVII (старая орфография)

ГЛАВА XVII.

Я уже говорил, милый Трошам, что по вечерам я никогда не заходил в библиотеку иначе, как предварительно сговорившись с мис Вернон и заручившись обществом почтенной Марты. Впрочем, я совершенно добровольно подчинил себя таким условиям, и никогда не упоминал об них формально. В последнее время, когда наши взаимные отношения сделались довольно натянутыми, мы с Дианой никогда не сходились по вечерам. Поэтому она не имела никакого основания предполагать, что я захочу возобновить эти свидания, и во всяком случае могла ожидать, что я предупрежу ее о моем приходе в библиотеку, чтобы дать ей время пригласить, как бывало прежде, старую Марту. Но с другой стороны я никогда не обязывался перед Дианой прибегать к такой деликатной предупредительности; другими словами, наш безмолвный договор, освященный обычаем, не был освящен законом. Я имел право, наравне с другими членами семейства, входить в библиотеку во всякое время дня и ночи, и никто не мог обвинить меня в нескромности, хотя бы я появился в ней совершенно неожиданно. Я был убежден, что мис Вернон виделась в библиотеке с Воганом, или с кем нибудь другим кто руководил её поступками, и что эти свидания происходили в такое время когда можно было всего более расчитывать на уединение. Я имел также основание предполагать,-что таинственный посетитель не принадлежал к обитателям замка; многия обстоятельства подтверждали это предположение: - в библиотеке виден был свет в такие часы, когда все спали глубоким сном; в окнах мелькали незнакомые мне тени; на траве, покрытой утренней росой, можно было проследить человеческие шаги от двери в башне до калитки в садовой стене; таинственные голоса и привидения, про которые рассказывали слуги и Андрю Фэрсервис, также возбуждали мое подозрение. Так как неизвестный посетитель мис Вернон имел по видимому большое влияние на её судьбу, то я твердо решился узнать какого рода могло быть это влияние, дурное или хорошее, кто был таинственный незнакомец, и главное, каким образом он приобрел над Дианой такое могущество; - подчинялась ли она ему из страха, или из чувства привязанности. Последний вопрос интересовал меня всего более, хотя я не хотел в этом сознаться. Но моя ревность ясно высказывалась в том, что я никак не хотел допустить, что многия лица замешаны в интригу, опутавшую Диану своими сетями, а в моем воображении настойчиво возставал образ одного человека, который должен был иметь над ней неограниченное влияние. Я сто раз убеждал себя в совершенной безосновательности такого подозрения, во никак не мог отделаться от предвзятого мнения, что я имею дело с молодым, красивым, ловким соперником, который овладел сердцем очаровательной Дианы, и руководит её поступками. Я поместился в саду с твердым намерением накрыть негодяя, и стал ожидать. появления света в библиотеке.

Мое нетерпение было так велико, что я пришел на место наблюдения за целый час до заката солнца, хотя не мог ничего увидеть ранее наступления сумерек. Был теплый июльский вечер; аллеи сада были совершенно пусты, по случаю кануна праздника. Я стал ходить взад и вперед, вдыхая в себя воздух, напитанный благоуханиями, и раздумывая о возможных последствиях моего предприятия. Прохладный ветерок, едва колыхавший деревья, освежал мою взволнованную кровь; мысли, безпорядочно теснившияся в моей голове, улеглись; я спокойно взглянул на свое положение, и невольно задал себе вопрос, имею ли я право вмешиваться в тайны мис Вернон, или кого нибудь из других членов семейства Осбальдистонов. Какое мне было дело до тех лиц, которых дядя желал скрывать в своем доме, где я сам был принят гостем? Мог ли я чем нибудь оправдать свое желание - проникнуть в тайну, окружавшую поступки мис Вернон, когда она сама не желала мне открыть ее?

Но ослепленная страсть и упрямая настойчивость подсказали мне ответ на эти вопросы: Я мог оказать услугу серу Гильдебранду, вероятно ничего не знавшему об интриге, затеянной в его же замке; я надеялся также оказать еще большую услугу мис Вернон, которая, по всей природной доверчивости и простоте, вошла в странные, таинственные отношения с личностью, по видимому подозрительной и опасной. Решаясь насильно завладеть её доверием, я руководился благородным и безкорыстным (да, я позволяю себе употребить слово безкорыстным) намерением помочь ей, защитить ее против тайных козней, и в особенности предостеречь ее против неизвестного советника, которому она так безразсудно доверялась. Такими доводами я старался подкупить свою совесть, и совесть, подобно расчетливому торговцу, решилась принять фальшивую монету за настоящую, чтобы не утратить хорошого покупателя. _#

В то время как я гулял по тенистым аллеям и обдумывал в своей голове все что можно было сказать pro и contra моего намерения, я наткнулся на Андрю Фэрсервиса стоявшого, наподобие статуи перед рядом ульев, и находившагося по видимому в благоговейном созерцании; - одним глазом он следил за движениями маленьких безпокойных граждан, возвращавшихся на ночь в свои соломенные замки, а другим смотрел в книгу духовного содержания, которая от ветхости и частого употребления истерлась по углам и приняла почти овальную форму; это обстоятельство, в связи с мелкой печатью и серым цветом бумаги, придавало книге чрезвычайно почтенный вид древности.

-- Я читал сочинение достойного богослова, Джона Кваклебена, "Душистый и нежный цветок, посаженный в долине нашего мира", сказал Андрю, закрывая книгу при моем появлении, и закладывая свои очки, вместо заметки на том месте, где он остановился.

-- А пчелы разделяли по видимому с вами внимательное изучение знаменитого автора?

-- Безбожное племя, возразил садовник; кажется довольно у них времени на неделе чтобы роиться; - целых шесть дней под ряд; так нет же! выберут непременно суботу, и мешают добрым людям пойти в храм Божий. Впрочем, сегодня беда еще не так велика; в Грэнигенской часовне нет вечерней проповеди.

-- Вы бы могли последовать моему примеру, Андрю, и сходить в приходскую церковь; пастор прекрасно говорил сегодня.

-- Обглоданные кости холодного тетерева - обглоданные кости холодного тетерева, воскликнул Андрю, улыбаясь в высшей степени презрительно; - оне только годятся собакам, не в обиду будь сказано вашей милости. Да, разумеется, я мог бы послушать как пастор разглагольствует в своем белом балахоне, как музыканты играют на дудочках, но пользы от этого было бы мало, все равно было бы пойдти на службу патера Дохарти.

-- Дохарти! повторил я (так звали старого патера, ирландца, который служил иногда в Осбальдистон-Галле). - Я думал что отец Воган гостит в замке; - по крайней мере он был здесь вчера.

-- Да, был вчера, возразил Андрю - но он уехал вечером в Грейсток и еще куда-то на запад. Там что-то неспокойно; люди суетятся не хуже моих пчел; хотя, заметьте, я вовсе не хочу сравнивать чистых божьих созданий с отверженными папистами. Ведь у меня сегодня уже второй раз пчелы роятся; первый рой улетел еще рано поутру. Впрочем, оне угомонились кажется на ночь; поэтому мне остается распроститься с вашей милостью, желая вам всего хорошого.

С этими словами Андрю вошел домой; но он еще несколько раз с любовью оглядывался на улья.

Однако я узнал от него весьма важную новость: - именно, что Воган не мог быть в замке. Следовательно, если бы с наступлением сумерек я заметил свет в окнах библиотеки, я мог бы безошибочно предположить одно из двух: или свет был зажжен не для Вогана, или хитрый патер соблюдал большую таинственность в своих посещениях; поэтому я с нетерпением ожидал заката солнца. Не успел еще угаснуть последний отблеска" вечерней зари, как в окнах библиотеки показался слабый свет. Я следила" за этим светом с таким же напряженным вниманием, с каким мореплаватель смотрит на огонь отдаленного маяка, указывающий ему путь. Последние доводы, которыми совесть старалась победить во мне чувство любопытства и ревности, исчезли в эту торжественную минуту, приближавшую меня к желанной цели. - Я возвратился в замок, робко миновал комнаты, в которых можно было встретить кого-нибудь, и темными извилистыми коридорами добрался до библиотеки; у дверей мною овладела прежняя нерешительность; я взялся за ручку и приостановился; за дверью послышались торопливые, осторожные шаги; я быстро вошел, - и застал мис Вернон одну.

Диана по видимому смутилась; не знаю, от моего ли неожиданного появления, или от другой какой либо причины; я заметил в ней какое-то лихорадочное волнение, происходившее очевидно от сильного безпокойства. Но она мгновенно оправилась; и - совестно признаться - я, пришедший уличить ее, совершенно растерялся под её пристальным взглядом.

-- Что случилось? спросила мис Вернон. - Приехал кто нибудь в замок?

-- Никто не приезжал, насколько мне известно, ответил я в некотором смущении; - я пришел за моим "И енотовым Роландом".

Я сделал вид, как будто не нахожу книги, и в то же время обдумывал как бы мне ловчее совершить отступление. Перебирая книги, лежавшия на столе, я случайно заметил мужскую перчатку и невольно взглянул на мис Вернон; наши взоры встретились, и лице Дианы вспыхнуло ярким румянцем.

-- Это один из святых для меня памятников, сказала она, запинаясь и предупреждая мой вопрос; - это одна из нары перчаток, принадлежавших некогда моему деду, которым вы так любовались в прекрасной картине Ван-Дика.

Полагая вероятно, что я не удовлетворюсь бездоказательными словами, она отворила ящик огромного дубового стола, и вынув оттуда перчатку бросила ее мне. Когда человек откровенный и прямодушный начинает хитрить и лукавить, он обыкновенно бывает неловок, и почти всегда возбуждает подозрительность собеседника, недоверчиво слушающого его рассказ, сшитый белыми нитками. Я взглянул на лежавшия передо мною перчатки, и заметил очень серьезным голосом:

-- Перчатки без сомнения очень похожи одна на другую по форме и шитью; но оне не могут составлять пары, потому что приходятся обе. на правую руку.

Диана закусила губы от злости, и покраснела еще сильнее.

-- Вы в праве обличать меня, сказала она с горечью; - всякий другой понял бы мои слова в том смысле, что я не хочу разоблачать обстоятельств, до которых чужому человеку нет никакого дела. Но вы сочли за лучшее поступить иначе и доказать мне, что лицемерие низкий порок, и что я неискусно притворяюсь. Теперь я вам скажу откровенно, что вы не ошиблись, и что лежащия перед вами перчатки по парные. Одна из них принадлежит другу, который для меня дороже оригинала картины Ван-Дика - другу, который был и всегда останется моим советником и руководителем, которого я уважаю... которого я...

Она остановилась.

Меня взорвал её тон, и я поспешил докончить её слова.

-- Которого вы любите, мис Вернон? - вы это вероятно хотели сказать?

-- Хотя бы и так, гордо возразила Диана; - разве я обязана давать кому-нибудь отчет в своих привязанностях?

-- Во всяком случае не мне, мис Вернон. Пожалуйста не подозревайте меня в такой самоуверенности. Но, продолжал я торжественным голосом, - л льщу себя надеждой, что мис Вернон захочет извинить друга, лишившагося её доверия, если он позволит себе заметить...

-- Пожалуйста воздержитесь от всяких замечаний, сер, сердито перебила меня мис Вернон. - Я не желаю чтобы меня подозревали или допрашивали. Я никому не позволю обсуждать мои поступки, и если вы явились сюда в необычное время чтобы подсматривать за мною, то ваше расположение ко мне, о котором вы так много говорите, не может служить оправданием вашего неблаговидного поступка.

-- Я вас сейчас освобожу от своего присутствия, ответил я очень гордо, не желая признавать себя виноватым; - я вас сейчас освобожу от своего присутствия, мис Вернон. Я пробудился от сладкого и, увы, очень обманчивого сна; я... но мы хорошо понимаем друг друга.

Я подошел уже к двери, по Диана мгновенно очутилась подле меня, схватила меня за руку, и почти насильно толкнула на середину комнаты; в этом искреннем движении было много наивной простоты, и оно меня глубоко тронуло.

-- Постойте, мистер Франк, сказала она, - вы не можете так разстаться со мной; у меня слишком мало преданных людей, чтобы я могла отказаться даже от такого себялюбивого, неблагодарного друга, как вы. Выслушайте внимательно мои слова, мистер Франсис Осбальдистон. Вы ничего не узнаете о таинственной перчатке (при этом она подняла ее со стола) - ничего; вы не узнаете ни одной иоты более того что вы уже знаете. Тем не менее я не желаю чтобы перчатка была причиною ссоры между нами. Мне придется недолгое время оставаться здесь, продолжала она более нежным голосом, - а вы уедете еще раньше меня. Мы разстанемся, и больше никогда не встретимся; зачем же нам отравлять ненужной подозрительностью и жалкими препирательствами последние часы, которые нам суждено провести вместе на этом свете?

Для меня самого непонятно, милый Трошам, как эта странная, обворожительная девушка могла иметь такую громадную власть над моим характером, с которым я сам не всегда справлялся. Входя в библиотеку я имел твердое намерение потребовать от мис Вернон объяснения. Она с гордым негодованием отказала мне в моем требовании и призналась, что предпочитает мне другого; - я не мог смотреть на её таинственного руководителя иначе как на счастливого соперника. - И не смотря на все это, когда я собрался уйдти из библиотеки и навсегда разорвать мои отношения к Диане, ей достаточно было перейдти от высокомерного неудовольствия к ласковому, грустному топу, чтобы сделать из меня покорного своего раба и снова усадить меня на обычное мое кресло.

значение которых мне не позволено узнать? Хотя вы очень неопытны, но вы должны понимать, что такая красивая молодая девушка, как вы, может иметь только одного друга. Если бы близкий мой товарищ избрал незнакомое мне третье лице поверенным своих тайн, я непременно приревновал бы его; но когда вы, мис Вернон...

-- Да, я понимаю, вы чувствуете ко мне ревность со всей силой и необузданностью этой нежной страсти. Но, любезный друг, вы говорили до сих пор наивные истины и красивые фразы, которые простячки заучивают из романов и комедий, и в которые они потом начинают серьезно верить. Девочки и юноши болтают про любовь; а когда любовь засыпает, они начинают болтать о ревности. Но мы с вами, Франк, взрослые люди, непривыкшие к праздным мечтам; с нашей стороны было бы непростительным безразсудством искать в наших отношениях что нибудь кроме чистой безкорыстной дружбы. Всякия другия отношения так же мало возможны между нами, как если бы вы были женатым человеком, а я - замужней женщиной. Говоря откровенно, продолжала она после минутного колебания, - хотя я делаю уступку прекрасному полу и краснею при этих словах, - говоря откровенно, мы не можем жениться, если бы хотели, и не должны, еслиб могли.

При этих жестоких словах, Трешам, щеки её покрылись самым очаровательным румянцем. Я хотел возражать, совсем позабыв о подозрениях, которые привели меня в этот вечер в библиотеку, но она остановила меня холодным, почти строгим голосом.

-- Я сказала вам одну правду, непреувеличенную, неопровержимую правду, и я не желаю слышать никаких допросов и объяснений. - Следовательно, мы остаемся друзьями, мистер Осбальдистон, не правда ли?

-- При этом она взяла мою руку, и продолжала: "мы остаемся навсегда друзьями, и только друзьями".

Паколе, мой карлик - волшебник, которым я обзавелась, как все несчастные сказочные красавицы.

Я открыл письмо и пробежал его; развернутый лист бумаги выпал из моих рук, и я невольно воскликнул:

-- Господи! Мое безразсудство и непослушание погубили отца!

-- Вы побледнели, мистер Осбальдистон, воскликнула Диана с дружеским участием. Вам дурно?... Не принести ли вам стакан воды?... Будьте человеком, Франк, и не падайте духом. Что случилось с вашим отцом... он умер?

-- Не отчаивайтесь; можно мне прочесть письмо? спросила она, поднимая его с пола.

Я отвечал утвердительно, не отдавая себя хорошенько отчета в своих словах. Она прочла письмо с величайшим вниманием.

-- Кто это мистер Трешам, подписавший это письмо?

-- Это компанион моего отца, мис Вернон (твой достойный батюшка, Вил); - во он не принимает непосредственного участия в делах торгового дома.

-- Я не получал ни одного, ответил я.

-- Если я хорошо понимаю содержание письма, продолжала она, - то Рашлей, управлявший всеми делами после отъезда вашего отца в Голландию, отправился из Лондона в Шотландию для уплаты очень значительных сумм по векселям, и с тех пор об нем нет никаких известий.

-- Да, к сожалению это так.

-- В письме говорится еще, продолжала она, - что главный прикащик, или кто-то другой... Овсисоп... Овен - не могу хорошенько разобрать - отправился в Глазго отыскивать Рашлея, и вас просят приехать туда же, чтобы ему помочь.

-- Позвольте, сказала мыс Вернон. - На сколько я понимаю дело, вы можете, в худшем случае, потерять только известную сумму. - Неужели такое ничтожное обстоятельство оправдывает ваши слезы? Стыдитесь, мистер Осбальдистон!

-- Вы судите меня несправедливо, мис Вернон, ответил я, - я горюю не об утрате состояния, а о том впечатлении, которое она произведет на отца, полагающого свою честь в торговом кредите. Если его объявят несостоятельным должником, он не перенесет этого удара, как не переносит храбрый солдат бегства перед неприятелем, или честный человек потери своего честного имени. Мне страшно подумать, что я мог бы спасти отца, пожертвовав своим ребяческим самолюбием и безпричинным отвращением к почтенной и полезной деятельности! - А теперь... чем я могу загладить свою ошибку?

-- Вы должны немедленно ехать в Глазго, как вам советуют в этом письме, заметила мис Вернон.

-- Но если Рашлей действительно задумала, гнусный план ограбить своего благодетеля, то я не буду в состоянии помешать ему, возразил я.

бы дурного не случилось. Отправляйтесь же теперь, не теряя ни минуты, туда где ваше присутствие по видимому необходимо. Впрочем, подождите минутку, я сейчас вернусь.

Она оставила меня в сильном волнении; но я сохранил настолько ясность сознания, что мог с восторгом оценить присутствие духа и силу воли, которые не покидали мис Вернон в самую критическую минуту.

Через несколько минут Диана возвратилась с пакетом, запечатанным как письмо, но без адреса.

-- Я даю вам эту бумагу, сказала она, - в знак дружбы, вполне доверяясь вашему благородству. Если я не ошибаюсь, то срок уплаты но векселям, которую должен сделать Рашлей, наступит 12-го сентября; если вы достанете деньги к этому времени, то кредит вашего отца будет поддержан.

-- В таком случае, мой маленький Паколе может быть вам полезен. Вы вероятно слышали о волшебной силе, заключающейся в письме. Возьмите этот пакет и не открывайте его пока будет хоть какая нибудь возможность помочь делу обыкновенными средствами. Если это вам удастся, то я надеюсь, вы будете настолько благородны, что солжете этот пакет не заглядывая в содержание; если же вы не будете в состоянии выдти из опасного положения, то распечатайте пакет за десять дней до наступления рокового срока. Вы найдете в нем указания, которые вероятию будут вам полезны. Прощайте, Франк; мы никогда более не увидимся, по вспоминайте иногда о вашем друге, Диане Вернон.

Она протянула мне руку, но я прижал ее к своей груди. Диана вздохнула, тихонько высвободилась из моих объятий, и вышла из комнаты. Я остался один.