Роб Рой.
Глава XIX

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Роб Рой. Глава XIX (старая орфография)

ГЛАВА XIX.

Едва только мы приехали в первый шотландский город, как мой спутник отправился отыскивать своего приятеля "законника", чтобы придумать с ним какую нибудь законную уловку для приобретения в полную собственность лошади, самовольно им захваченной, что впрочем было довольно обыкновенным явлением в ту эпоху. Но он вскоре вернулся назад, и я не мог без смеха смотреть на его грустную физиономию. Оказалось, что Андрю через-чур был откровенен со своим приятелем, и в ответ на его чистосердечную исповедь, мистер Тоутон - так звали юриста - объяснил ему, что он в последнее время поступил секретарем у мирового судьи, и потому обязан донести судебной власти о подвиге его друга, мистера Андрю Фэрсервиса. Ревностный служитель правосудия объяснил далее моему спутнику, что украденная лошадь должна быть временно поставлена в конюшню судьи Трумбуля, с платою ежедневно двенадцати шотландских шиллингов за простой, пока не будет решено кому она принадлежит. Он даже заметил несчастному Андрю, что должен был бы арестовать его самого; но мой проводник так разжалобил мистера Тоутона, что он отказался от своего сурового намерения, и даже подарил Фэрсервису старую, разбитую на ноги клячу, чтобы дать ему возможность продолжать путешествие. В вознаграждение за такой великодушный поступок, мистер Тоутон потребовал, чтобы Андрю отказался от всех своих прав на великолепного коня Торнклифа Осбальдистона, объясняя ему, что такое требование представляет одну формальность, так как, собственно говоря, почтенный мистер Фэрсервис мог надеяться в самом благоприятном случае получить только один недоуздок.

Андрю рассказал мне эти подробности с печальным, растерянным видом; его шотландская гордость была глубоко оскорблена горестным сознанием, что стряпчие остаются стряпчими по обе стороны Твида, и что секретарь Тоутон не был ни на грош лучше секретаря Джобсона.

-- Если бы у меня в Англии стянули то что я присвоил себе, рискуя головой, сказал Андрю, - то я не разсердился бы. Но виданое ли это дело, чтобы сокол бросался на сокола, чтоб шотландец грабил шотландца, который приходится ему еще родственником? Да и то сказать, у нас все не к добру переменилось со времени несчастного соединения. Андрю сваливал на соединение королевств все недостатки своих соотечественников; он в особенности возмущался уменьшением продажной меры вина, дороговизной съестных припасов, длинными трактирными счетами и другими печальными явлениями, на которые он жаловался дорогой, считая их признаками вырождения нации,

Я с своей стороны не счел нужным заботиться, после всего случившагося, об участи лошади, а только написал дяде, что Андрю увел лошадь Торни в Шотландию, где она находится в руках правосудия; в конце письма я советовал серу Гильдебранду обратиться за разъяснениями к мистеру Трумбулю, мировому судье, и к его секретарю мистеру Тоутону. Возвратилась ли лошадь в Осбальдистон-Галль, или осталась в распоряжении шотландца-секретаря, я не считаю необходимым рассказывать теперь.

через них, мы спустились в плодопоспую долину Клайды и понеслись по направлению к городу Глазго, который мой спутник так торжественно называл столицей. В позднейшее время город этот, по справедливости, заслужил название, пророчески данное ему почтенным Фэрсервисом. Судя по собранным иною сведениям, обширные торговые сношения с Вест-Индией и американскими колониями положили основание богатству и благоденствию Глазго, и обещают громадное развитие фабричной промышленности в будущем, но в описываемое мною время, не заметно было даже начальных признаков позднейшого процветания. Соединение с Англией, конечно, расширило торговлю Шотландии, открыв ей доступ в английския колонии, по недостаток капиталов и соперничество англичан, в большинстве случаев, лишали шотландских купцов возможности пользоваться привилегиями, дарованными им знаменитым актом о соединении королевств. Глазго был расположен на невыгодной стороне острова и не мог принимать участия в континентальной торговле, на счет которой Шотландия почти исключительно существовала. Хотя город не имел в то время того торгового значения, которого он достиг впоследствии и которое с каждым годом возростает, однакож и тогда он уже был важнейшим центром западных округов Шотландии. Широкая, полноводная Клайда омывала его стены и служила прекрасным путем сообщения с внутренностью страны. Не только соседния плодоносные равнины, но и отдаленные графства Айр и Думфрис считали Глазго своей столицей, куда они сбывали свои местные произведения, обменивая их на предметы необходимости и роскоши.

Дикие обитатели мрачных гор западной Шотландии нередко появлялись на рынке в любимом городе Св. Мунго. На улицах Глазго можно было часто встретить стада рогатого скота и мелких взъерошенных июни, которых гнали дикие, оборванные горцы, порою такие же взъерошенные как клячи, приведенные ими на продажу. Путешественники глазели с удивлением на старинные, фантастические костюмы и прислушивались к странному, незнакомому наречию; а горцы, не смотря на мирный характер своих занятий, вооруженные ружьями, пистолетами, мечами, ножами и щитами, впивались алчными взорами в незнакомые им предметы роскоши, заставляя невольно содрогнуться обладателей драгоценных вещей, Горцы очень неохотно покидают свои берлоги, и в описываемое мною время их так же трудно было оторвать от родной земли, как бывает трудно отделить сосну от скалы, которую она обвила своими корнями. Но их горные долины были переполнены населением, не смотря на то что голод и меч уносили ежегодно большое число жертв, и многие горцы поневоле спускались в Глазго; там они основали колонии и приискали себе средства пропитания, хотя и не столь им сродные, как в горах. Такое увеличение рабочих рук было очень выгодно для города; горцы занялись теми немногими отраслями мануфактурной промышленности, которые тогда существовали в Глазго, и положили начало будущему его благоденствию.

Внешность города намекала на это грядущее процветание. Главная улица была широка и украшена общественными зданиями, поражавшими не столько изяществом архитектуры, сколько общим эфектом; фасады высоких каменных домов придавали улице строгий, благородный характер, которого недостает большинству английских городов, где постройки делаются по большей части из плохого кирпича, очень непрочного и некрасивого на вид.

Мы приехали в западную столицу Шотландии в суботу вечером, когда уже все лавки были закрыты, и нас любезно встретила хорошенькая хозяйка у дверей гостиницы старика Чосера, которую мне рекомендовал Андрю Ферсервис.

На следующее утро громкий звон колоколов возвестил о наступлении воскресного дня. Хотя мне говорили, что шотландцы очень строго соблюдают воскресенье, я решился отправиться в тот же день на поиски за Овеном. Но мне объяснили, что я ничего не добьюсь, пока не окончится церковная служба. Андрю и хозяйка в два голоса убеждали меня, что я не найду ни одной живой души ни в конторе, ни на дому у гг. Мак-Вити, Мак-Фин и Комп., к которым меня адресовал мистер Трешам, а тем паче не найду самих хозяев, которые как люди степенные конечно проводят утро в единственном месте, где его следует проводить, то есть в Баронской приходской церкви {Церковь Баронского прихода долго помещалась в склепе Гласгоского собора, и в продолжении некоторого времени в ней хоронили мертвых; после реставрации этого великолепного здания склеп был очищен и ныне считается одним из лучших памятников древней английской архитектуры в Шотландии.}.

проповедника, который должен был говорить проповедь в этот день, на что хозяйка громко отвечала аминь. Поэтому я решился пойдти в людную церковь не столько с целью назидания, сколько в надежде узнать приехал ли Овен в Глазго. Меня особенно обнадеживало уверение хозяйки, что если мистер Эфраим Мак-Вити (достойнейший человек) находится в живых, то он непременно почтит в этот день своим присутствием Баронскую церковь, и если у него гостит какой нибудь приезжий, то непременно приведет его с собою. Все эти толки убедили меня отправиться в церковь, и я попросил своего преданного спутника проводить меня.

Впрочем, в данном случае помощь Андрю Фэрсервиса оказалась совершенно излишнею; меня увлекла за собою толпа, которая стремилась по крутым и скверно мощеным переулкам к церкви, где служил самый популярный проповедник западной Шотландии. Поднявшись на гору, мы повернули на лево и вошли через высокия ворота на просторное кладбище, окружавшее Глазгоский собор. Мрачное, масивное здание в готическом стиле производило величественное, торжественное впечатление. Я был так поражен наружным видом собора, так глубоко погрузился в благоговейное созерцание, что Андрю почти насильно увлек меня внутрь храма.

овраг, в глубине которого тихо журчит невидимый ручей, что усиливает впечатление, производимое величественной картиной. Противоположный берег оврага круто поднимается, тесно усаженный пихтами, мрачная зелень которых прекрасно гармонирует с пустынным одиночеством кладбища. Самое кладбище отличается особым характером; не смотря на его обширность, оно кажется небольшим, в виду громадного количества могил, с прихотливыми памятниками, и не много места остается высокой зеленой траве, обыкновенно покрывающей большую часть последних земных убежищ где страдальцы находят покой, а злодеи - предел своим преступным делам. Плиты лежат так близко одна от другой, что составляют как бы одну мощеную площадь, и хотя находится под открытым небом, напоминают каменные; полы старинных английских церквей, испещренные надгробными надписями. Эти печальные надписи произвели на меня глубокое впечатление; однообразный, грустный слог, мрачное напоминание о скоротечности всего земного, мелочная скорбь о временных утратах, - все эти постоянные черты надгробных надписей напомнили мне "свиток пророка, исписанный словесами печали, скорби и отчаяния".

Самый собор вполне соответствует мрачному величию его обстановки. С первого взгляда он кажется несколько тяжелым, но зритель тотчас сознает, что более легкая и прихотливая архитектура испортила бы весь эфект. Это единственный собор во всей Шотландии, за исключением Кирквальского собора на Оркнейских островах, который уцелел после реформации. Андрю Фэрсервис наблюдал с большой гордостью впечатление, произведенное на меня старинным зданием, и поспешил сообщить мне о нем некоторые подробности.

-- Да, хорошая церковь, сказал он, - нет ваших узоров и завитушек, а прочная, хорошо пригнанная постройка, которая целые века простоит, и не побоится ни рук человеческих, ни пороха. А едва ей не пришел конец во времена реформации, когда разрушили церкви Св. Андрея и другия, чтобы очистить страну от папизма и всех нечестивых лохмотий, которыми прикрывается великая блудница, возседающая на семи холмах, словно и одного не довольно для её старого седалища. Жители Ренфрю, Баронии, Горбаля и других пригородных приходов собрались в одно прекрасное утро и пошли на Глазго, с целью очистить собор от католических побрякушек. Но городские обыватели боясь, чтобы их заветное здание не пострадало от слишком короткой расправы, зазвонили в колокола, забили в барабаны и подняли тревогу. К счастью, почтенный Джэмс Рабат был в тот год старшиною цехов (он был отличный каменьщик, и потому с особенной ревностью защищал целость собора); - так вот, собрались цехи и объявили пригородам, что они не позволят тронуть свое здание, и готовы за него постоять животом. Они разумеется сказали это не из любви к папизму - отнюдь нет, - никто не смеет обвинить цехи города Глазго в такой гнусности. Пригороды пошли на соглашение: решили спять статуи святых из нишей, и разбили их в дребезги, согласно священному писанию, и осколки бросили в соседний ручей Молендипар; старинная церковь осталась цела и невредима, как кошка, которую очистили от блох, и всеобщая радость была велика. Я слышал от умных людей, что если бы так было поступлено со всеми церквами в Шотландии, то у нас и реформация осуществилась бы во всей чистоте, и христианских храмов осталось бы больше. Я довольно пожил в Англии, и никто меня не разуверит в том, что собачья конура в Осбальдистон-Галле лучше многих Божьих храмов у нас в Шотландии.