Роб Рой.
Глава XX

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Роб Рой. Глава XX (старая орфография)

ГЛАВА XX.

Не смотря на видимое нетерпение моего проводники, я не мог устоять против желания остановиться и посмотреть еще раз на наружный вид здания, которое казалось еще величественнее когда ворота затворились, кладбище опустело, и толпа наполнявшая его скрылась под сводами храма, откуда доносилось стройное пение, возвещавшее о начале службы. Разстояние скрадывало обычные дисонансы, и голоса доносились до меня в безмятежной гармонии, которая сливалась с тихим журчанием ручья и шелестом листьев старинных пихт; много овладело чувство благоговейного восторга. Казалось, вся природа внимала словам псалмопевца, вдохновенные строфы которого раздавались в соборе и с радостным трепетом возносили хвалебную песнь Небесному Творцу.. Я несколько раз посещал церкви во Франции, где великолепная музыка, богатейшия ризы и торжественные церемонии производят впечатления на наши внешния чувства; но простая пресвитерианская служба действовала на меня гораздо сильнее. Шотландское богослужение, в котором все молящиеся принимают участие, и в котором не допускаются исполнители, безсознательно повторяющие вытверженный урок, казалось мне на столько же выше католической службы, на сколько действительная жизнь выше театрального представления.

В то время как я вслушивался в торжественные звуки церковного пения, Андрю, потеряв по видимому терпение, дернул меня за рукав.

-- Пойдемте, сер, пойдемте, сказал он, мы и то опоздали и помешаем молящимся; если мы останемся здесь, нас сторожа задержат как праздно-шатающихся во время церковной службы.

Я послушался мудрого совета и последовал за Андрю, который повел меня в церковь, но не через главный вход.

-- В эту дверь! воскликнул он, толкая меня в сторону; - там вы услышите одни холодные разглагольствования, обыденную мораль, такую же сухую и непривлекательную как листья, опавшие с деревьев позднею осенью. Здесь же вы вкусите сладкую истину слова Божия.

Мы вошли в узенькую дверь с решеткой, которую какая-то серьезная, сосредоточенная личность только-что собиралась запереть, и стали спускаться в склеп, устроенный под церковью. Помещение было довольно оригинальное, и служба, на которой мне пришлось присутствовать, поражала еще большей оригинальностью, хотя я никак не мог понять, почему она совершалась в таком странном месте.

была обращена в церковь и уставлена скамейками; во это была только незначительная часть всего склепа, хотя в ней могло помещаться несколько сотен человек. В примыкавших к ней более обширных мрачных пещерах, случайный луч света освещал пыльные знамена и разбитые гербы, указывавшие на могилы, в которых нашли себе вечный покой многие, бывшие в свое время "князьями во Израиле". Надписи на плитах, понятные только ревностным антиквариям и сделанные на языке, давно позабытом, приглашали прохожих помолиться задушу усопших, покоящихся под этими плитами. Среди такой мрачной обстановки, напоминавшей о близком часе смерти, я увидал многочисленную толпу, погруженную в молитву. В Шотландии молятся стоя и не опускаются на колени, вероятно потому, чтобы как можно более удалиться от обрядности католической церкви; по крайней мере я заметил, что когда шотландцы молятся дома, они обращаются к Божественному Творцу именно в том положении, которое христиане во все времена считали самым благоговейным и самым смиренным. И так, в подземельи стояло несколько сот человек обоего пола и всех возрастов (мужчины были без шляп) и слушали с величайшим вниманием импровизированную, во всяком случае изустную молитву пожилого пастора, который пользовался большой известностью в городе {Я тщетно старался узнать имя этого пастора и время когда он проповедовал в Глазго, но я надеюсь, что этот вопрос, наравне с другими, оставшимися для меня темными, будут объяснены журналами, которые посвятили свои столбцы коментарилм моих предыдущих произведений; искуству и знанию этих критиков я обязан многими открытиями относительно лиц и событий, упоминаемых в моих рассказах, которых я и во сне не видал. Автор.}. Я исповедывал одну религию с окружавшими меня шотландцами, поэтому от души присоединился к молитве благочестивых жителей Глазго, и только тогда когда все общество опустилось на скамьи, я начал осматривать внутренность храма.

По окончании молитвы мужчины надели шапки и шляпы, и все разместились по местам, которые были заняты заранее. Мы с Андрю пришли в церковь слишком поздно, и не нашли свободных скамеек, поэтому нам пришлось стоять вместе со многими другими прихожанами, оставшимися без места, и окружавшими скамейки, где сидели счастливцы, заранее пришедшие в храм. За нами подымались своды, которые я уже описал; лица молящихся слабо освещались двумя низенькими готическими окнами, какие обыкновенно устраиваются в склепах. Эти лица, с напряженным вниманием обращенные к пастору, дышали невозмутимым благоговением; только порою, в одном из темных углов мать останавливала расшалившагося ребенка или старалась расшевелить сонного. Чтобы получить настоящее понятие о наружности шотландцев, их надо видеть не за веселой пирушкой, а в церкви или на войне, когда их выразительные лица светятся умом и глубоким чувством, смягчающим природную резкость и лукавство их черт. Проповедь пастора была очень искусно составлена и должна была произвести сильное впечатление на слушателей.

Но годы и болезни ослабили некогда сильный и звучный голос проповедника. Он произносил не довольно ясно и раздельно слова текста; но когда он закрыл библию, и начал беседовать со своей паствой, доводы и убеждения полились из уст его красноречивым потоком, голос пастора окреп и вся наружность его прониклась вдохновением. Он говорил преимущественно об отвлеченных истинах христианской веры, о глубоких серьезных вопросах, которые человеческий разум не был в состоянии разрешить, но на которые он искусно находил ответы в словах священного писания, правильно истолкованных. Мой ум не был подготовлен к внимательному воспринятию доводов проповедника, и некоторые из них остались для меня не совсем попятными. Но восторженное увлечение почтенного старца и его строго логичные умозаключения произвели на меня сильнейшее впечатление. Шотландцы, как известно, живут более умом чем чувством; поэтому их можно скорее увлечь логической последовательностью речи, чем риторическими прикрасами; они восхищаются остроумной аргументацией в изложении богословских догматов, но остаются холодны и безучастны к красивым фразам проповедника, старающагося действовать на человеческия страсти, хотя в других странах такия проповеди обыкновенно пользуются особенной любовью слушателей.

На лицах людей, стоявших вокруг меня, виднелись самые разнообразные выражения, и вся сцена напоминала знаменитый картон Рафаеля, изображающий Павла, проповедующого в Афинах. На одной скамье сидел ревностный кальвинист; сдвинутые его брови свидетельствовали о напряженной работе мысли; губы были несколько сжаты, глаза, устремленные на проповедника, выражали гордое сознание силы, заключающейся во вдохновенном слове; большой палец правой руки мерно ударял по левой, но мере того как пастор переходил от одного довода к другому и возвышался до какого нибудь поразительного умозаключения. Другой шотландец озирал молящихся строгим, вызывающим взглядом, как бы высказывая презрение ко всем, недоверчиво слушавшим слова проповедника, и радостно приветствуя страшные наказания, которые церковь пророчила отступникам. Под одним из сводов стоял один шотландец, принадлежавший по видимому к другой конгрегации и пришедший в церковь из любопытства; на лице его ясно сказывалось сомнение: он качал толовой, и не только не проникался доводами пастора, но казалось находил в них слабые стороны. Многие из присутствовавших слушали проповедь с спокойным самодовольствием, как бы сознавая в этом поступке нравственную заслугу, по смотря на то что многия места остроумной речи были им совершенно непонятны. В таком настроении находились преимущественно женщины; впрочем старухи внимали более сосредоточенно отвлеченным, истинам, которые развивал проповедник; молоденькия позволяли себе бросать украдкою взоры на молящихся, и некоторые из них, милый Трешам, успели отыскать глазами (если только меня не ослепляло тщеславие) твоего преданного друга и заметить в нем хорошенького молодого англичанина. Остальные прихожане вздыхали, зевали, и даже засыпали, пока ревностные соседи не призывали их к порядку, наступая им на ноги; некоторые, позабыв о молитве, лениво глазели по сторонам, не смея впрочем более решительно высказывать свою скуку. Местами я в толпе различал горцев, с их неизменными плодами; опираясь на рукоятки мечей, они смотрели на присутствовавших с диким, необузданным любопытством, и по видимому совсем не слушали проповедника, что впрочем было вполне извинительно, так как пастор говорил на непонятном для них языке. Однако суровый, воинственный вид этих пришельцев придавал всему собранию очень типичный колорит, производивший большое впечатление на посторонняго наблюдателя. Андрю объяснил мне потом, что горцы собрались в Глазго по случаю ярмарки скота, имеющей быть в одном из пригородных селений.

Таковы были группы молившихся в соборной церкви города, которых я внимательно разсматривал при слабом свете, проникавшем, в подземелье через узкия готическия окна; только изредка луч солнца падал на центральную часть церкви, где стояли скамьи, и терялся в лабиринте сводов, остававшихся в совершенном мраке и казавшихся бесконечными.

сводами и повторявшийся его тысячным эхо; я несколько раз оборачивался при звуке дождевой капли, проникавшей через щель в потолке и ударявшейся о каменый пол, и я с трудом мог оторваться от мрачного угла, куда устремлялись мои взоры. Воображение человека находит особенную прелесть любоваться мрачным лабиринтом, где очертания предметов становятся неуловимы и привлекают наше любопытство именно своей таинственной неопределенностью. Мой глаз привык мало по малу к темноте, в которую он так настойчиво устремлялся, и стал даже различать в ней некоторые предметы; признаюсь откровенно, что это занятие заинтересовало меня более чем метафизическия топкости почтенного проповедника.

Отец мой часто упрекал меня в мечтательности, происходившей может быть от слишком пламенного воображения, чуждого моему родителю. Мое теперешнее положение напомнило мне время моей юности, когда я ходил с отцом к пастору Шоэру, и выслушивал от него наставления жить богоспасаемой жизнью и бороться с соблазнами мира. Но эти воспоминания не возвратили мне набожного настроения; напротив, они навели мои мысли на опасности, грозившия моему отцу. Я шопотом попросил Андрю осведомиться у соседей, находятся ли в церкви представители фирмы Мак-Вити, Мак-Фин и Комп. Но Андрю, слушавший с глубоким вниманием слова пастора, толкнул меня вместо ответа локтем, вероятно желая призвать меня к порядку. Тогда я стал внимательно оглядывать присутствовавших и тщетно старался отыскать, между молившимися, моего друга Овена, надеясь узнать с первого взгляда его строгое деловое лице. Но между широкими шляпами горожан и еще более широкими шапками ланаркширских поселян, я при всем своем старании не мог отыскать ничего похожого на напудренный парик, туго накрахмаленные маншеты и светлокоричневый фрак, составлявшие неотъемлемые наружные атрибуты главного прикащика торгового дома Осбальдистон и Трешам. Безпокойство овладело мною с такой непреодолимой силой, что я забыл мрачную прелесть окружавшей меня сцены и даже требования обыкновенного приличия. Я сильно дернул Андрю за рукав, и сообщил ему мое желание тотчас уйдти из церкви, чтобы продолжать розыски. Андрю оказался таким же упрямым в Глазгоском соборе, как накануне в Чсвиотских горах, и несколько времени не соглашался удостоить меня ответом. Но когда он убедился, что я не отстану от него, он объяснил мне, что находясь в церкви, мы должны остаться в ней до конца службы, так как двери запираются на замок тотчас после начала молитв. Андрю произнес эти слова лаконическим, недовольным шопотом, и стал опять с достоинством и гордостью слушать проповедника.

В то время как я старался возвести необходимость в добродетель и вникнуть в проповедь, неожиданное обстоятельство отвлекло мое внимание: Голос позади меня явственно шепнул мне на ухо: "Вам в этом городе угрожает опасность". Я невольно обернулся.

Позади меня стояло несколько рабочих с очень обыкновенными физиономиями, выражавшими притворную сосредоточенность; эти люди вероятно опоздали так же как и я. Не знаю почему, но я с первого взгляда решил, что никто из них не мог шепнуть мне этих роковых слов. Все они внимательно слушали проповедника и не обратили никакого внимания на удивленный, испытующий взор, который я бросил, на них. Масивный столб, возвышавшийся тотчас позади меня и поддерживавший своды, мог скрывать таинственного человека, сделавшого мне такое неожиданное предостережение, и я стал теряться в догадках о личности незнакомца, тщетно задавая себя вопросы, зачем он сделал такой странный выбор места для разговора со мною, и какая опасность могла угрожать мне. Я не без основания подумал, что предостережение может повториться, и потому поспешил обернуться лицом к проповеднику, надеясь что таинственный человек подумает, что я не разслышал его слов,и шепнет мне их еще раз.

Моя хитрость удалась как нельзя лучше. Едва я принял набожную позу и начал слушать с притворным вниманием проповедь, как тот же голос снова произнес шопотом за моей спиной: "слушайте, и не оборачивайтесь".

-- Вы здесь находитесь в опасности, продолжал таинственный голос, и я также. Приходите сегодня к мосту ровно в полночь; оставайтесь дома до сумерек, и не попадайтесь никому на глаза.

Голос умолк, и я тотчас обернулся. Но говоривший отступил еще с большей поспешностью за колонну, и скрылся от моих взоров. Я хотел во что бы то ни стало увидеть незнакомца, и отделившись от молившихся углубился в темный лабиринт. Там не было никого, и я только заметил на значительном разстоянии от себя человеческую фигуру, завернутую по видимому в плащ или плэд, и осторожно пробиравшуюся вдоль сводов, стараясь оставаться в тени.

Я решился догнать таинственную личность, подобно привидению ускользавшую от меня в глубине мрачного склепа; хотя я имел только слабую надежду остановить человека, выказывавшую такое очевидное желание уклониться от всяких допросов, но эта попытка не удалась; я не успел отойти на три шага от столба, как споткнулся о что-то и упал. К счастью, темнота, бывшая причиной моего падения, скрыла меня от любопытных взоров и избавила от большой неприятности: в Шотландии пасторы очень строги, потому меня не удивило, что проповедник, услыша стук от моего падения, прервал свою речь и приказал блюстителю порядка вывести из церкви дерзкого нарушителя тишины. Но так как шум не повторился, то сторож не счел нужным произвести тщательного обыска, и я мог возвратиться никем не замеченный на прежнее место возле Андрю Фэрсервиса. Служба продолжалась без дальнейших препятствий и мирно окончилась среди самой благоговейной тишины.

Когда народ стал расходиться из церкви, мой приятель Андрю воскликнул:

будет хорошая! Невеста, конечно не красива, но за то очень богата.

Я взглянул в ту сторону, куда указывал Андрю. Мистер Мак-Вити был на вид пожилой человек; высокий, худощавый, с резкими чертами лица, с густыми седыми бровями и голубыми глазами; он держал себя с какой-то зловещей сосредоточенностью, которая заставила меня невольно вздрогнуть. Я вспомнил только что слышанное предостережение, и не решился подойти к этому человеку, хотя моя недоверчивость и подозрительность не имели в сущности никакого разумного основания.

-- Вы с ним поговорите, мистер Франсисе, вы с ним поговорите, - его еще не выбрали в судьи, хотя наверное выберут в будущем году. Вы с ним поговорите, и он вам вежливо ответит, тем более что ведь вам у него не денег просить; на деньги-то он говорят очень скуп.

Мне тотчас пришло в голову, что если этот почтенный негоциант действительно так скуп, как уверял Андрю, то с моей стороны будет неосторожно знакомиться с ним, не узнав предварительно состояния его комерческих счетов с отцом. Это соображение пришлось очень кстати, после таинственного предостережения, полученного мною, и инстинктивного отвращения, которое я возымел к личности мистера Мак-Вити. Поэтому я не подошел к нему в церкви, как намерен был сделать, а попросил Андрю сходить к нему на дом и спросить адрес мистера Овена, приезжого английского джентльмена.

вечернюю службу, но тут же заметил с своей природной колкостью, что нельзя принудить к этому людей, которые не не могут стоять спокойно и считают своей обязанностью спотыкаться о могильные камни, вероятно с похвальною целью пробудить мертвых от вечного сна.