Роб Рой.
Глава XXVII

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Роб Рой. Глава XXVII (старая орфография)

ГЛАВА XXVII.

В прохладное, осеннее утро, как было решено, я встретился с Фэрсервисом у дома мистера Джарви, который находился не в дальнем разстоянии от гостиницы мисис Флитер. Прежде всего мое внимание остановилось на лошади Андрю; как ни был дурен пони, милостиво данный ему секретарем Тутоном взамен великолепного коня Торнклифа, Фэрсервис съумел променять его на еще худшую клячу, которая так замечательно хромала, что казалось ходила на трех ногах, а четвертая лишь болталась в воздухе для украшения.

-- К чему вы привели такую клячу, сер? сказал я с понятным неудовольствием. - Куда вы дели лошадь, на которой приехали в Глазго?

-- Я продал ее, сер. Она была такая жадная, что стоя на конюшне у вдовы Флитер, съела бы сена более, чем сама стоила. Эту лошадь я купил на ваш счет чрезвычайно дешево: по фунту с ноги, то есть всего за четыре фунта. Она кажется хромает, но это пройдет после первой мили; всем известен Быстрый Там; так ее прозвали за славную рысь.

-- Лопни мои глаза, сер, если моя палка не познакомится с вашей спиной. Ступайте тотчас и возьмите назад вашу старую лошадь, или вы дорого поплатитесь за вашу дерзость.

Не смотря на мои угрозы, Андрю выказал упорное сопротивление, говоря что он не получит обратно своей лошади без прибавки гинеи. Я, как истый англичанин, готов уже был заплатить лишния деньги, хотя ясно видел, что меня безсовестно обманывали, когда из дверей вышел мистер Джарви в дорожном плаще с капишоном и в ботфортах, словно он собирался ехать в холодную Сибирь. Два прикащика под высшим руководством Мати подвели красивого, спокойного коня, имевшого счастье в важных случаях носить на своей спине глазгоского судью; но прежде чем он взобрался на седло, мистер Джарви спросил о чем я спорил с моим слугою. Услыхав о хитрой проделке честного Андрю, он немедленно прекратил всякия разсуждения, объявив, что если Фэрсервис не представит через несколько минут скрытой им лошади, то он посадит его в тюрьму и взыщет штраф половинного жалованья.

-- Мистер Осбальдистон нанял вас обоих, прибавил он: - двух животных за раз, мошенник! Я не спущу с вас глаз во время путешествия.

-- Безполезно подвергать меня штрафу, произнес Андрю с неудовольствием: - у меня нет ни гроша; трудно с горца снять штаны..

-- Вы ответите шкурой, если не карманом, отвечал судья; - так или иначе, а это вам даром не пройдет.

Делать было нечего, и Андрю должен был повиноваться приказанию судьи, хотя и бормотал себе под нос:

-- Слишком много господ, слишком много господ, как лягушка сказала бороне, от зубцев которой она не могла ускользнуть.

По видимому не представилось никаких затруднений к перемене Быстрого Тама на прежнего Буцефала, так как через несколько минут Андрю явился верхом на последнем и никогда, даже впоследствии, не упоминал, что приплатил денег за эту мену.

Мы отправились в путь; но не успели достигнуть угла улицы, на которой жил мистер Джарви, как за нами послышались крики: Стой! Стой! Мы остановились, и через минуту нас догнали прикащики мистера Джарви, посланные его экономкой Мати, в знак того, что она и издали заботилась о его благосостоянии. Один из них подал судье громадный шелковый платок, походивший на парус большого корабля, чтоб защищать им горло; другой передал словесное поручение (причем он едва удерживался от смеха) от Мати, которая просила мистера Джарви остерегаться воды.

-- Хорошо, хорошо! Глупая женщина, произнес мистер Джарви окутывая шею принесенным платком, но потом прибавил, обращаясь ко мне: - это доказывает, что у нея доброе сердце и что она заботливая, акуратная женщина, не смотря на свою молодость.

Говоря это он пришпорил своего коня, и мы выехали из города без дальнейших препятствий. Выбравшись таким образом на большую дорогу, мы направили путь на северо-восток и я вскоре открыл в своем новом друге много хороших, почтенных качеств. Хотя подобно моему отцу, он считал торговлю самым важным делом на земле, но сознавал в тоже время пользу образования. Его разговор, несколько странный и грубый по форме, выражал не только самодовольство, иногда прикрываемое смешным смирением, но и наблюдательный, либеральный и сравнительно развитый ум. Он был знающий, местный антикварий и рассказывал мне интересные подробности о замечательных событиях, происшедших в тех местностях, через которые мы проезжали. Основательно зная историю своей страны, он прозорливым оком просвещенного патриота видел в будущем то блестящее процветание, которого она достигла только в последние годы. Я также заметил с большим удовольствием, что этот пламенный шотландец, ставивший выше всего честь своей родины, справедливо и сочувственно относился к Англии. Так, когда Андрю Фэрсервис (которого судья никак не мог терпеть) вздумал объяснить потерю подковы одной из наших лошадей соединением королевств, мистер Фэрсеринс сделал ему строгий выговор.

-- Молчать, сер, сказал он, - молчать! Злые языки, подобные вам, только сеют семена раздора между соседями и нациями. Нет ничего совершенного на свете, и это же можно сказать об акте соединения обоих королевств. Нигде народ не был так озлоблен против этого события, как в Глазго; у нас были и сборища, и безпорядки и мятежи; по дурен тот ветер, который не приносит никакой пользы. Пусть лучше всякий довольствуется тем что имеет. Да процветает Глазго! красноречиво и благоразумно гласит девиз нашего города. А что с тех пор как Св. Мунго ловил сельди в Клейде может развить наше благосостояние более сахарной и табачной торговли? Кто же после этого станет сетовать на трактат, открывший нам дорогу в Америку?

Андрю Фэрсервис однако не соглашался с этими доводами и заявил прямый протест.

-- Грустная перемена, сказал он, - благодаря которой шотландские законы пишутся в Англии. Что касается до меня, то я за все на свете боченки с сельдями и ящики с табаком не закрыл бы шотландского парламента и не отдал бы нашей короны, скипетра, меча и Монс-Мега {См. Прилож. I, Монс-Мег.}, которые хранятся теперь в Лондонской Башне. Что бы сказал сер Вильям Валлас или старый Дэви Линдсей об акте соединения или о людях, согласившихся на него?

Дорога, но которой мы ехали во время этих разговоров, становилась все пустыннее; не успели мы сделать и двух милей от Глазго, как очутились на бесконечной, простиравшейся во все стороны вересковой степи, только местами пересекаемой болотами, покрытыми предательской травой или черным торфом. От времени до времени почва возвышалась, но не достигая вышины достойной названия горы, снова тянулась гладкой равниной. Нигде не было видно ни деревьев, ни кустов и даже самый вереск был худосочный, без цветов, так что я никогда не видал нашу общую мать землю в таком плохом, грубом покрове. Наш глаз нигде не отдыхал на живом существе, только кое-где попадались овцы странного цвета, смеси черного, голубого и оранжевого, хотя головы и ноги были исключительно черны. Даже птицы, казалось, избегали этой пустыни, что было очень понятно, так как оне легко могли перенестись в другую, более веселую местность; по крайней мере я слышал только однообразный, жалобный крик пигалицы.

Остановившись около полудня в жалком кабачке, мы к счастью нашли что пустыня, но которой мы ехали, была обитаема не одними этими скучными, болотными крикунами. Хозяйка рассказала нам, что её муж только что возвратился с охоты с дичью, которую она и изжарила на вертеле. Кроме этого главного кушанья обед наш состоял из сушеной лососины, овсяного хлеба, сыра из овечьяго молока, дурного пива и стакана очень хорошей водки. Между тем наши лошади также получили свою порцию, и мы все продолжали путь с новыми силами.

мы в это время находились. Дорога стала теперь еще пустыннее, чем прежде; жилища попадались еще реже, а когда мы начали подниматься по откосу плоской, вересковой возвышенности, то исчез всякий след человека. Мое воображение находило себе пищу только в отдаленных темносиних горах, показавшихся наконец на горизонте к северу и северозападу; страна, лежавшая за ними, хотя по всей вероятности дикая, обещала представить во всяком случае более любопытное зрелище, чем унылая пустыня, по которой мы пробирались. Остроконечные вершины этих гор были также разнообразны, как монотонны были горы, виденные нами на право от дороги, и смотря на эту альпийскую страну, я жаждал посетить её дикия ущелья, хотя бы путешествие по ним было сопряжено с опасностями, подобно тому как моряк, выведенный из терпенья скучным штилем, желает бури для развлеченья. Я разспрашивал моего друга, мистера Джарви, о названии и положении этих замечательных гор, но он или по незнанию или по нежеланию отвечал очень неудовлетворительно.

-- Это шотландския горы... горы верхней Шотландии. Вы достаточно насмотритесь на них и наслышитесь о них, прежде чем возвратитесь в Глазго. Я не люблю смотреть на них, оне производят на меня грустное впечатление. Я не боюсь их, нет, но сожалею их бедных ослепленных, полуголодных жителей. Но довольно; не следует говорить о горцах близ их границы. Я знаю многих честных людей, которые не решились бы ехать туда иначе, как написав свою духовную. Мати с неохотой отпускала меня в это путешествие; она дура даже плакала. Впрочем, женщине плакать так же естественно, как гусю ходить босиком.

Потом я старался навести разговор на характер и прошедшую жизнь человека, к которому мы ехали, но мистер Джарви упорно хранил молчание, вероятно остерегаясь Андрю Фэрсервиса, ехавшого за нами так близко, что слышал каждое наше слово и вмешивался в наш разговор с своей обычной смелостью, как только находил это нужным. Мистер Джарви от времени до времени строго выговаривал ему за подобное, неприличное поведение, по ничто не помогало.

-- Держитесь дальше, сказал он, когда Андрю поехал почти рядом с нами, желая разслышать ответ судьи на мой вопрос относительно Камбеля! - Ваше место назади, не суйтесь где вас не спрашивают. Что же касается ваших разспросов, мистер Осбальдистон, продолжал он, когда Андрю осадил лошадь, - то я вам скажу, что вы вольны спрашивать, а я волен не отвечать. Хорошого про бедного Роба я не могу сказать вам много, а дурного не хочу: потому что во первых онн" мне родственник, а во вторых мы на его земле и за каждым кустом может быть спрятал один из его молодцов. Поверьте мне, что чем менее вы будете говорить о нем и о цели нашего путешествия, тем лучше. Мы можем также встретить сто врагов, здесь их много: его голова еще крепко держится на плечах, по долго ли это продлится?.. Рано или поздно охотничий нож добирается до шкуры самой хитрой лисицы.

-- Я во всем буду следовать вашему совету, отвечал я.

-- И хорошо сделаете, мистер Осбальдистон, продолжал судья. - Но мне надо поговорить с этим болтливым животным; дети и дураки болтают на улице то что слышат в четырех стенах. Эй, Андрю! Как вас там зовут, Фэрсервис!

Андрю, отставший от нас на значительное разстояние после выговора судьи, притворялся будто не слышит что его зовут.

-- Андрю, мошенник! воскликнул мистер Джарви,--сюда, сюда!

-- Так зовут собак, произнес Андрю медленно подъезжая с надутым лицем.

-- Я вам покажу как обходиться с собаками, если вы не обратите внимания на мои слова. Мы едем в горы...

-- Я так и полагал, перебил его Андрю.

-- Молчите, мошенник и слушайте меня. Мы едем в горы...

-- Вы уж это сказали, заметил неисправимый Андрю.

-- Я вам сверну шею, если вы не замолчите! воскликнул судья вне. себя от гнева.

-- Для того и язык дан, чтоб говорить, отвечала. Андрю.

Тут я должен была, сам вступиться и повелительным тоном приказала. Андрю замолчать.

-- Я молчу, сказал Андрю, - слушаюсь своего господина. Моя бедная мать мне всегда говорила "исполняй приказания хорошия и дурные того кто тебе платит". Говорите оба сколько хотите, Андрю не откроет рта.

-- Выслушайте со вниманием мой слова, сер, если вам дорога ваша голова, хотя конечно она многого не стоит. Там куда мы едем и где по всей вероятности проведем ночь, мы встретим людей разных кланов, горцев и жителей ппипей Шотландии. Все они народа, буйный, и в их руках скорее можно увидать обнаженный меч, чем Библию, особливо после чарки водки. Смотрите, не вмешивайтесь в их дела, не болтайте своим пустым языком, не слушайте других и молча смотрите как чужие петухи дерутся.

-- Очень нужно мне это говорить, отвечал Андрю, - точно я никогда не видал горцев и не знаю как с ними обращаться. Никто лучше меня их не знает. Я у них покупал, и им продавал, с ними ел и пил...

-- А дрались вы с ними?

-- Нет, я не так глуп, отвечал Андрю, - не подобает мне артисту и полуученому по ремеслу драться с голоножниками, которые не знают названия ни одного растения, нетолько по латыни, но и по шотландски.

в которое мы едем. А главное, вы не должны называть нас по именам и кричать всем и каждому: вот на коне судья Джарви из Глазго, сын почтенного альдермана Николя Джарви, а это мистер Франк Осбальдистон, сын главы знаменитого торгового дома Осбальдистон и Трешам в Лондоне.

-- Дурак, о важных-то вещах вы и не должны говорить. Вообще держите язык за зубами.

-- Если вы полагаете, что я не знаю о чем можно говорить и о чем нельзя, то расчитайте меня и отпустите назад в Глазго. Не будет слез при пашем прощаньи, как сказала старая кляча сломаной телеге.

Находя, что упрямство Андрю снова грозит мне неприятностью, я объявил ему что он может уезжать, но в таком случае я ему не заплачу ни пенса. Аргумент ad crumеnаm, как говорят в шутку логики, действует на большинство людей, и Андрю в этом случае не был в меньшинстве. Улитка спряталась в свою раковину, по выражению судьи, и Андрю объявил, что он всегда готов исполнять мои приказания, каковы бы они ни были.

миль, стала теперь спускаться на столько же вниз, и окрестная страна по плодородию и живописности нисколько не превосходила местность, которую мы миновали. Только по временам монотонное однообразие пейзажа разнообразилось возвышенными пиками шотландских гор. Мы продолжали наш путь не останавливаясь, и когда уже стемнело, все еще оставалось, по словам мистера Джарви, три мили до того селения, где мы должны были ночевать.