Роб Рой.
Глава XXVIII

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Роб Рой. Глава XXVIII (старая орфография)

ГЛАВА XXVIII.
Барон Букливи.

Ночь была великолепная, и луна освещала нам путь. Мягкие, серебристые лучи её падали на дикую пустыню, но которой мы ехали, и скрадывали мрачные подробности пейзажа, так неприятно поражавшия глаз при ярком солнечном сиянии. Фантастическая игра светотени придавала таинственную прелесть картине, на самом деле очень мало интересной; так раздражает наше любопытство вуаль, покрывающий женское лице, само по себе далеко не привлекательное.

Мы продолжали спускаться по извилистой тропинке, оставляя в стороне открытые пространства, заросшия вереском, и углубляясь в крутые овраги, которые по видимому должны были привести нас к берегу ручья или реки. Наши ожидания оправдались: мы достигли наконец горного потока, который напомнил мне скорее мои родные английския реки, чем виденные мною до тех пор шотландския. Воды его. текли покойно и лениво в узком, глубоком русле, а матовый блеск луны отражался в зеркальной поверхности реки, и слабо освещал высокия гори, громоздившияся вокруг её.

-- Мы стоим на берегу Форты, сказал судья тем почтительным тоном, которым шотландцы обыкновенно говорят о своих замечательных реках. - Туземцы, живущие но берегам Клейды, Твида, Форты и Свои, всегда произносят их имена с уважением и гордостью, и я знаю случаи кровавых поединков из-за непочтительного слова, сказанного об этих реках. Я никогда не позволял себе смеяться над таким безвредным энтузиазмом. В настоящем случае, я выслушал с подобающей серьезностью заявление моего друга. К тому же я был очень рад после долгого и однообразного путешествия отдохнуть взорами на местности, обещавшей пищу воображению. Но почтенный мой телохранитель Андрю по видимому не разделял моего мнения; по крайней мере он ответил на торжественное сообщение: "мы стоим на берегах Форты" непочтительным ворчанием, в котором я разслышал слова: "нашел чем хвастать; лучше было бы приехать к воротам гостиницы".

Тем не менее, Форта - насколько я мог судить о ней при слабом лунном освещении - по видимому заслуживала восторженные похвалы своих поклонников. Вокруг её истоков расположились правильно очерченной подковой холмы, поросшие молодым орешником, ясенями и корявыми дубками, над которыми старые, маститые деревья местами высоко простирали свои гигантския лапы, освещенные серебристым блеском луны. Мой спутник рассказал мне с замиранием сердца - не смотря на притворную иронию в голосе - какую-то страшную легенду об этой великолепной возвышенности, поразившей меня совершенством очертаний и роскошной, причудливой гирляндой самой разнообразной растительности, начиная от развесистого векового дуба и кончая приземистыми кустарниками. По слонам легенды, где-то в глубине зеленеющих холмов, в пещерах, схороненных от нескромных человеческих взоров, возвышаются волшебные дворцы, населенные крылатыми существами, составляющими переходную ступень от людей к чертям. Эти существа не олицетворяют собою исключительно злого начала, но человек все же должен бояться их, потому что они капризны, мстительны и раздражительны {См. Прил. II, Народные поверья.}.

-- Шотландцы называют их Даоин Cки, сказал мистер Джарви шопотом, - что собственно означает, насколько мне известно, мирных людей; вероятно это название было выбрано, чтобы задобрить их, и я не знаю к чему нам называть их иначе, мистер Осбальдистон. Неблагоразумию бранить лэрда, когда стоишь на его земле. Впрочем, прибавил смелее Джарви, когда вдали мелькнули огоньки, - впрочем, все это одно дьявольское навождение; я не боюсь теперь признаться в этом, потому что жилье близко; перед нами виднеются огни деревни Аберфойля.

Я очень обрадовался этому известию не столько потому, что оно развязало язык мистеру Джарви и позволило ему высказать откровенное мнение о духах, сколько потому, что оно обещало скорый отдых нам и нашим лошадям, а после пятидесяти миль отвратительной дороги было очень приятно отдохнуть.

Мы перебрались через Форту у её источников, но старинному каменному мосту, очень высокому и узкому. Мои спутник сообщил мне, что горцы, отправляясь на юг, переправляются через эту важную реку у Фрюского брода, где так глубоко и дно так неровно, что переправа не только затруднительна, но даже опасна. Ниже Фрюского брода нет сообщения между берегами до самого Стирлингского моста, так что Форта составляет естественную оборонительную линию между горной и низменной Шотландией, начиная от её истоков и кончая заливом, в который она впадает. Последующия события нашего путешествия невольно напомнили мне меткое выражение мистера Джарви, что Форта обуздывает диких горцев.

Отъехав на пол-мили от моста, мы остановились у дверей гостиницы, где должны были провести ночь. Это было полуразвалившаяся хижина, имевшая еще более жалкий вид чем та, в которой мы обедали; но в маленьких окнах виден был свет, внутри раздавались громкие голоса, и судя по всему мы могли расчитывать на желанный ужин и ночлег./Андрю первый заметил, что на пороге полуотворенной двери лежала ивовая ветка с ободранной корой. Он сделал шаг назад, и посоветовал нам не входить.

-- Вероятно, сказал Андрю, - один из их знатных вождей пьет в трактире водку, и ему мешать не следует. Если мы сунемся туда, нам по меньшей мере голову расшибут, а то, пожалуй, живот распорят кинжалом.

Я посмотрел вопросительно на судью, который шепнул мне в виде пояснения, что "кукушка может с толком куковать раз в год".

При звуках конского топота, у гостиницы и соседних хижин показались две или три полуобнаженные девчонки и вытаращили на нас глаза. Но ни одна из них не подошла к нам и не взяла лошадей, с которых мы успели соскочить; на все наши вопросы мы слышали один и тот же безнадежный ответ: "Мы не понимаем по английски". Но почтенный мистер Джарви, превосходя нас опытностью, нашел-таки средство заставить дикарок заговорить по английски: Он вынул из кармана монету, которую шотландцы называют бауби, и показывая ее десятилетней девчонке, завернутой в дырявый плэд, сказал:

-- А ты поймешь по английски, если я тебе подарю вот это?

-- Да, да, пойму, ответил ребенок на чисто английском языке.

Хозяйка тотчас вышла к нам, с горящею сосновою лучиною в руках. Горцы достают эти натуральные факелы в своих торфяных болотах и употребляют их вместо свечей, так как содержащееся вы них смолистое вещество дает очень яркое пламя. Мы увидели перед собою высокую, худую, бледную женщину, с диким и испуганным выражением лица; её фигура резко выделялась на темпом фоне раскрытой двери, освещенная багровым блеском горящей лучины, а грязная, дырявая одежда, с неизменным плэдом и тартановой юпочкой, служила более для прикрытия наготы чем для согревания тела. Её черные волосы, выбивавшиеся нерасчесаными прядями из под головной повязки, и устремленный на нас дикий, блуждающий взор меня невольно заставил подумать о ведьме, пойманной во время шабаша.

Хозяйка решительно отказалась впустить нас в дом. Мы стали настаивать, ссылаясь на далекий путь, который мы уже сделали, на усталость наших лошадей и на полнейшую невозможность отыскать другое пристанище, так как до ближайшого селения Калапдер считалось, по словам судьи, семь шотландских миль (Я никогда не мог добиться, чему равняется в точности шотландская миля, выраженная в английских мерах, по полагаю, что можно без большой погрешности помножать в этом случае числа, определяющия разстояния в Шотландии, на два). Но упрямая хозяйка ответила очень презрительно на все наши просьбы и увещания.

-- Лучше вам ехать дальше, чем накликать на себя беду, сказала она на южно-шотландском наречии (мы узнали потом, что она родом из Ленокса). - Наш дом занят людьми, которые не любят докучливых иностранцев. Они ожидают кого-то, может быть красных курток из гарнизона, - последния слова она произнесла почти шопотом, но очень выразительно. Ночь прекрасная, продолжала хозяйка, и прохладный лесной воздух освежит вашу кровь. Вы можете выспаться, завернувшись в плащи, в которых вам будет так же тепло, как клинкам в ножнах. Если вы съумеете хорошо выбрать место ночлега, то не попадете в болота; а лошадей привяжите к деревьям, за что с вас никто не взыщет.

-- Но, моя милая, сказал я, видя что мистер Джарви вздыхает и не знает на что решиться; - вот уже более шести часов как мы отобедали, и с тех пор у нас во рту маковой росники не было. Я положительно умираю с голода, и вовсе не желаю ложиться спать на чистом воздухе и на тощий желудок. А поэтому я твердо намерен войдти к вам в дом. Вы извинитесь за нас, как умеете, перед вашими гостями. Андрю, присмотрите за лошадьми.

Старуха посмотрела на меня с удивлением и воскликнула:

-- Упрямый человек хочет всегда на своем поставить; пускай же он идет в Купар, если ему пришла охота идти в Купар! Уж эти мне англичане только и умеют поклоняться мамону! Ведь вот человек, ел уже раз сегодня, а готов пожертвовать жизнью и свободой, чтобы поужинать! Поставьте кусок ростбифа и пудинга на одном краю Тофетской пропасти, а англичанина на другом, и он непременно решится перепрыгнуть. Впрочем я умыпаю руки. Извольте идти за много, сер (обращаясь к Андрю), я вам покажу куда поставить лошадей.

Признаюсь откровенно, меня несколько смутили слова хозяйки, которые по видимому предвещали опасность. Но я не хотел отступать от своего решения, и смело вошел в дом. В узких сенях я едва не сломал себе шею, наткнувшись на корыто и груду торфа; осторожно миновав препятствия я толкнул ногой покосившуюся дверь, сколоченную не из досок, а из камышей, и очутился на пороге столовой жалкого шотландского караван-сарая.

Внутренность дома странно поражала непривычный глаз англичанина. Посреди комнаты весело пылал костер из торфа и сухих ветвей, но дым, не успевавший выходить через узкое отверстие в крыше, стлался по бревенчатым стенам и висел густым облаком на высоте каких-нибудь пяти футов от полу. Под ним поддерживался слой чистого воздуха, благодаря сильнейшему сквозному ветру, который свободно достигал огня через щели в камышевых дверях, через два четыреугольные отверстия, заменявшия по видимому окна (одно из них было заложено плодом, а другое кое-как заткнуто старыми лохмотьями), а главное, через многочисленные скважины в стенах, небрежно сложенных из камней и торфа и замазанных грязью, которая трескалась и размягчалась при всякой перемене погоды.

За старым дубовым столом, придвинутым к огню, сидело трое человек, по видимому, гостей, которые невольно обращали на себя внимание. Двое из них были в костюмах шотландских горцев; на одном я заметил узкие штаны из какой-то пестрой клетчатой материи; это был маленький, смуглый человек, с проворными глазками и подвижными чертами лица. Мистер Джарви шепнул мне, что это вероятно какое нибудь знатное лице, так так одни джентльмены имеют право носить штаны, для которых изготовляется с большою тщательностью особенная материя.

Другой горец был высокого роста, крепкого сложения, с густыми, рыжими волосами, угреватым лицем, выдающимися скулами и острым подбородком; словом сказать, он обладал в карикатурном виде всеми особенностями шотландского типа. Костюм его был сшит из тартана, в котором более всего выделялся красный цвет, тогда как у его товарища преобладали черные и темнозеленые клетки.

Третий собеседник, сидевший за тем же столом, был в нижнешотландеком костюме; коренастый, смелый, решительный, он по своей наружности походил на военного; на нем была охотничья куртка с богатым шитьем и огромная треугольная шляпа. На столе возле него лежала пара пистолетов и меч. Перед каждым из горцев был воткнут в стол обнаженный кинжал, служивший, как я узнал впоследствии, символом мира во время еды. Перед этими тремя странными личностями стояла огромная кружка (приблизительно в английскую кварту) ускисбога, крепкого напитка в роде водки, который горцы гонят из солода и пьют неразбавленным, в огромном количестве. Разбитый стакан, на деревянной ножке, служил им кубком, который обращался с изумительной быстротой, принимая во внимание охмеляющее действие напитка. Эти гости громко и весело разговаривали между собою, частью на гаэльском, частью на английском языке. Я заметил также, что на полу лежал еще один горец, завернувшись в плэд и положив голову на камень, прикрытый соломой. Овъпо видимому спал или притворялся спящим, не обращая никакого внимания на то что происходило вокруг него. Он вероятию отдыхал с дороги, так как лежал совсем одетый, с мечем и щитом, как обыкновенно путешествуют горцы. Вдоль стен были размещены койки различных размеров, частью сколоченные из старых досок, частью сплетенные из ивовых прутьев и камышей; в них спали хозяева хижины, мужчины, женщины и дети, скрытые от нескромных взоров одними только густыми клубами дыма.

Мы вошли в комнату так тихо, и гости, которых я только что описал, были так заняты беседой, что мы. путы две не замечали нашего присутствия. Но я заметил, что горец, лежавший у костра, приподнялся на локоть когда мы вошли, и закрыв плэдом нижнюю часть лица, пристально посмотрел на нас; потом он опять улегся и по видимому хотел вернуться к прерванному нами сну.

Мы подошли к огню, у которого было очень приятно погреться после длинного путешествия в холодную осеннюю ночь, особенно чувствительную в горах, и наконец обратили на себя внимание присутствовавших, громко позвав хозяйку. Она подошла, смущенная и растерянная, посматривая то на нас, то на других гостей, и нерешительным, дрожащим голосом ответила на нашу просьбу дать чего нибудь поесть:

-- Я не могу... я не... не знаю, есть ли что нибудь в доме, - и потом, желая смягчить отказ, прибавила: что бы можно было подать таким господам как вы?

Я поспешил уверить ее, что мы будем очень невзыскательны к ужину, и потом оглянулся, чтобы приискать какое нибудь сидение. Мистеру Джарви я предложил воспользоваться старым курятником, а сам сел на опрокинутую кадушку. В эту минуту Андрю Фэрсервис вошел в комнату и молча поместился за нами. Туземцы (если можно их так назвать) смотрели на нас, вытараща глаза, очевидно пораженные нашей самоуверенностью, а мы с своей стороны старались скрыть наш страх под личиной совершенного равнодушия и спокойствия, так как мы были в полной неизвестности относительно карательных мер, которые горцы предпримут против дерзких нарушителей их попойки.

Наконец, один из горцев, бывший пониже ростом, обратился ко мне на чистом английском языке и очень высокомерно сказал:

-- Вы по видимому располагаетесь как у себя дома, сер.

-- Я имею обыкновение поступать так во всех трактирах, в которые мне случается заходить, ответил я.

-- Вы разве не видали ивовой ветки на пороге, вмешался высокий горец, - означающей, что комната занята проезжими джентльменами?

-- Я не знаком с обычаями вашей страны, возразил я, - и слышу в первый раз, что три джентльмена имеют право лишить пиши и ночлега всех других путешественников, особенно когда в этой местности нет второй гостиницы на целые мили в окружности.

-- Да и нет никакого основания поступать так, господа, сказал мистер Джарви; - мы не желаем вас оскорблять, но ваше требование не имеет ни законного основания, ни здравого смысла; впрочем, если вы думаете, что кварта хорошей водки разрешит наше маленькое недоразумение, мы на это согласны, мы народ миролюбивый.

-- К чорту вашу водку, сер! воскликнул горец, запальчиво надвигая шапку на бекрень. - Мы не нуждаемся ни в вашей водке, ни в вашем обществе. С этими словами он вскочил с своего места, и его товарищи последовали его примеру, шушукаясь, свертывая свои плэды, и жадно втягивая в себя воздух носом, как делают все горцы, когда находятся в сильном раздражении.

-- Я вам говорила, господа, что из этого выйдет, сказала хозяйка, - я вас предупреждала. Извольте сейчас оставить мой дом, и не поднимайте скандала. Джени Мак-Альпин не желает, чтобы безпокоили её хороших гостей. Как вам не совестно, господа англичане, шляться по ночам и задирать честных, мирных джентльменов, собравшихся выпить стакан водки и погреться у огня!

Во всякое другое время я непременно вспомнил бы старинную латинскую поговорку:

"Dat veniain corvis, vexât censura columbas". Но в эту минуту мне было не до класических цитат; сильно взбешенный нахальной дерзостью хозяйки и горцев, я с удовольствием ожидал вооруженного столкновения, и только побаивался за мистера Джарви, который по своей дородности и но своим мирным привычкам не годился для драки. Видя что наши противники встали, я оттолкнул от себя кадушку и сбросил с себя плащ, чтоб удобнее стать в оборонительное положение.

его вызов, уверенный в превосходстве моей шпаги. Судья последовал моему примеру с жаром, которого я от него не ожидал. Когда горец гигантского роста подступил к нему с обнаженным оружием, мистера. Джарви раза два схватился за рукоятку своей сабли, как он выражался, по оказалось, что клинок, от долгого неупотребления и ржавчины, так плотно засел в ножнах, что его нельзя было вытащить никакими силами. Но он, не долго думая, схватил раскаленный до красна сошник, которым вместо лома разбивали уголья, и стал так энергично вертеть им по воздуху, что сразу поджог горцу плэд и заставил сию отступить. Андрю Фэрсервис должен был драться с представителем нижней Шотландии; но я с прискорбием сознаюсь, мой милый Трошам, что мой почтенный служитель исчез из комнаты в самом начале перебранки. Его противник закричал ему в след: "мы деремся честно! мы деремся честно!" и решился по видимому остаться безучастным зрителем. Итак, мы начали бой с равными силами по числу. Я старался главнейшим образом обезоружить своего противника, по мне нельзя было близко подойти к нему, потому что он держал в левой руке кинжал, которым парировал мои удары. Между тем, мистер Джарви, несмотря на первоначальную удачу, начинал по видимому ослабевать. Тучность, тяжесть сошника, и чрезмерная горячность судьи быстро утомили его, и он готов был пасть под ударами своего противника, когда с пола вскочил дремавший горец и бросился со щитом и обнаженным мечом разнимать своего земляка и побежденного представителя правосудия. Я ел городской хлеб, в Глазго, и не позволю драться с судьею Джарви в Аберфойльской гостинице! воскликнул вставший горец, размахивая мечом над головой своего соотечественника, а тот, нисколько не смущаясь, стал и ему наносить удары. Деревянные щиты, обшитые снизу медью и покрытые кожей, которыми горцы парировали наносимые друг другу удары, делали поединок чрезвычайно шумным, но в сущности мало опасным. Вообще, паши противники напали на нас, казалось, более из хвастовства, чем с серьезным желанием нанести нам вред. Я это заключил из того, что джентльмен, не принимавший участья в поединке по случаю бегства Андрю Фэрсервиса, предложил теперь свои услуги в качестве посредника и примирителя.

-- Долой руки! Долой руки! воскликнул он, - будет вам, будет вам! Ведь вы не на смерть деретесь. Иностранные джентльмены показали себя благородными людьми и дали нам полное удовлетворение. Я очень щепетилен к чести своего имени, но ненавижу безполезное кровопролитие.

Я разумеется не имел желания продолжать поединка, и мой противник как казалось тоже был расположен вложить лечь в ложны; судья тяжело дышал и мог считаться hors de combat; что же касается до горцев, вооруженных щитами, то они так же равнодушно разошлись, как сцепились.

-- А теперь, продолжал наш почтенный примиритель, давайте пить дружно все вместе, как подобает порядочным джентльменам. В доме хватит места на всех. Я предлагаю толстенькому джентльмену, который кажется сильно запыхался, выставить нам ковшик водки, я выставлю ответный, а что мы выпьем лишку, за то сообща заплатим.

-- А кто меня вознаградит за новый плод? спросил высокий горец, - в нем прожжена такая дыра, что хоть пивной котел пролезет. Виданное ли это дело, чтоб порядочный джентльмен дрался раскаленной кочергой!

-- Об этом вы не безпокойтесь, сказал мистер Джарви, начиная дышать свободнее, по видимому очень довольный, что не ударил лицом в грязь и освободился от продолжения поединка. - Если я нанес кому рану, я сам должен перевязать ее; у вас будет новый плэд, сер, отличный плэд, с цвета вашего собственного клана; вы только потрудитесь мне сказать, куда его выслать вам из Глазго.

-- Мне не приходится называть своего клана. Я принадлежу к королевскому клану, который все знают, отвечал горец. - Вы можете взять для образчика кусочек этого плода... Фуи, как он воняет! точно конченая баранья голова.... вы по нему и купите новый. Один горец, мой двоюродный брат, зайдет к вам, он носит из Глсикро яйца продавать в Глазго, вы ему отдайте плэд. Но послушайтесь моего совета, сер, если вам когда нибудь придется опять драться, и вы захотите отнестись к вашему противнику с уважением, деритесь мечом, так как вы носите меч, а не раскаленным ломом, как дикий индеец.

-- По правде сказать, заметил судья, - всякий делает что может. Мой меч оставался в ножнах со времени битвы на Вотвельском мосту, когда мой покойный отец, царство ему небесное, был опоясан им. Но я хорошенько не знаю был ли он и тогда обнажен, потому что битва продолжалась не долго, Во всяком случае, теперь он так крепко засел в ножнах, что я не мог вытащить его никакими силами; а оттого я схватил первое орудие что мне попало под руку. Признаюсь откровенно, для меня прошло время драться, хоть я и не дам себя никому в обиду. Но где же тот почтенный джентльмен, который так великодушно заступился за меня. Я непременно хочу выпить с ним стаканчик водки, хотя бы это был последний раз в моей жизни.

приятеля Дугаля, беглого привратника глазгоской тюрьмы. Я поспешил сообщить об этом мистеру Джарви шопотом, и он ответил мне тем же голосом:

-- Ладно, ладно, я вижу, что знакомая вам личность не ошиблась; помните, о н уверял, что в Дугале есть проблески здравого смысла; мне нужно будет отыскать его и что нибудь для него сделать.

Сказав это мистер Джарви сел, вздохнул раза два, и позвал хозяйку:

-- Так как мой живот остался цел, тетка, на что я, признаться сказать, судя по началу, не расчитывал, то я полагаю не худо было бы его чем нибудь набить.

Когда гроза миновала, хозяйка, сделавшись в высшей степени любезной и предупредительной, взялась приготовить нам сытный ужин. Во все время нашей схватки с горцами, меня всего более удивляло невозмутимое спокойствие, с которым хозяйка и все её семейство смотрели на сцену, происходившую у них на глазах. Я слышал только, как эта почтенная женщина крикнула кому-то из прислуги:

свои обнаженные тела, чтоб лучше видеть драку, и на разные лады, смотря по возрасту и полу, приговаривали: Ого! Ага! Впрочем, они кажется снова погрузились в сон прежде чем мы успели вложить мечи в ножны.

Между тем хозяйка деятельно занялась стряпней; она нарезала ломтями оленину, приправила ее чем то, положила на сковороду и начала жарить; судя по запаху, блюдо это должно было вполне удовлетворить неприхотливому вкусу голодных людей. На столе появилась английская водка, к которой горцы отнеслись очень сочувственно, не смотря на свое пристрастие к родному ускисбогу. Когда первая чарка обошла все общество, нiiжпешотландский джентльмен пожелал узнать, чем мы занимаемся и куда едем.

-- Мы глазгоские граждане, сказал мистер Джарви очень смиренно, и направляемся в Стирлинг за получением кое каких долгов.

Я был настолько легкомыслен, что в первую минуту оскорбился скромным отзывом судьи о нас И о цели нашей поездки, но тотчас вспомнил данное мною слово хранить молчание, и потому предоставил мистеру Джарви поступать как он знает. Действительно, милый Трешам, я считал своею обязанностью окружать его всевозможным вниманием, принимая в соображение, что он для меня пустился в дальный путь (а ему это было не легко, судя потому, с каким трудом он вставал и садился), и едва не лишился жизни. Джентльмен, допрашивавший судью, потянул в себя воздух и сказал насмешливо:

-- Вам глазгоским купцам, нет другого дела, как ходить из конца в конец Шотландии и мучить честных людей, запоздавших с платежами, как вот я например.

-- Как, как вы сказали! воскликнул горец с удивлением. - Э! Да если я не ошибаюсь.... Чтоб мне никогда не видать мяса и водки, если это не мой старинный приятель, Николь Джарви, лучший джентльмен, который когда либо умел считать деньги и помогать ими бедняку! Вы это ко мне направлялись, не правда ли? Вы собирались подняться на Эндрик, чтобы побывать в Гарсхатахине?

-- Нет, мистер Гальбрайт, говоря откровенно нет; возразил судья, - мне надо другое железо ковать, а вы, я думаю, говорите о ежегодной ренте, которую вы должны мне платить за землю?

-- К чорту все ренты! воскликнул лэрд самым сердечным тоном. - К чему нам теперь говорит о делах, когда до дому недалеко. Однакоже, как одежда меняет человека! Сказать смешно, что я не узнал своего друга альдермана!....

-- Не альдермана, а судью, если позволите вас поправить, возразил мистер Джарви. - Впрочем я догадываюсь почему вы ошибаетесь. Ведь аренда была сдана вам моим покойным отцом, который был альдерманом и которого звали Николем, так же как и меня; а так как со времени его смерти вы еще не разу не уплачивали мне денег, то отсюда вероятию и вышло недоразумение.

за судью Николя Джарви! Я знал отца его более двадцати лет! Что, выпили? Наливайте опять. Пью еще за здоровье Николя Джарви, чтоб ему быт не пыльче завтра мэром города Глазго! Лордом мэром Николем Джарви! Если кому нибудь придет охота говорить, что на Гайстрите можно найти человека более способного быть мэром, я не советую ему попадаться под руку Дункана Гальбрайта из Гарсхатахина, вот все что я знаю.

Сказав это, Дункан Гальбрайт воинственно надвинул себе шапку на бекрень и гордо посмотрел на всех.

Водка подействовала вероятно гораздо сильнее на героев, чем любезные тосты, предложенные Дунканом, на которые они ответили по видимому довольно безсознательно. Выпив за здоровье мистера Джарви, они заговорили с Гальбрайтом на гаэльском наречии, на котором он изъяснялся очень бегло, будучи близким соседом горной Шотландии.

думаю, мне долго еще придется ждать, пока он добровольно отдаст спой долг. Впрочем, он честный малый и душа человек; он сам редко является в Глазго, по присылает из гор много ланей и глухарей; а деньги я могу и подождать. Мой покойный отец очень уважал все семейство Гарсхатахинов.

Когда ужин был готов, я вспомнил об Андрю Фэрсервисе; по его никто не видал с самого начала поединка. Хозяйка предположила, что он ушел в конюшню, и предложила посветить мне туда, объясняя, "что её ребятишки немогли дозваться его, и что она боится идти одна в конюшню в такой поздний час. "Я беззащитная женщина", продолжала она, "и хорошо помню, как домовой в Беньегаске обошел хозяйку Арднагованского трактира. А в нашей конюшне наверное живет домовой; ни один сторож не оставался у нас более недели".

причину уйти от горцев и остаться наедине со мною. "Прочтите вот это", сказала она, сунув мне в руки свернутую бумажку, когда мы подошли к конюшне. - "Слава Богу, что я отделалась от этой записки. Я уверена, что честной женщине было бы легче жить в аду, чем на этой проклятой границе, где только и видишь что солдат, саксонцев, катеранов, конокрадов, убийц и разбойников!"

Сказав это она передала мне сосновую лучину и вернулась в дом.