Роб Рой.
Глава XXXI

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Роб Рой. Глава XXXI (старая орфография)

ГЛАВА XXXI.

Я старался отыскать Дугаля между победителями, не сомневаясь в том, что он действовал по заранее обдуманному плану и нарочно завел английский отряд в ущелие; невежественный, полудикий горец невольно возбуждал во мне удивление искуством, с которым он замаскировал свои намерении, разыграв с самого начала притворную роль перебежчика, с отвращением изменяющого своим товарищам, чтобы спасти свою жизнь. Я счел небезопасным тотчас явиться к победителям, опьяненным победой и способным на всякия жестокости; на моих глазах несколько раненых солдат, не имевших сил подняться с места, были безжалостно умерщвлены горцами или, лучше сказать, толпою оборванных мальчишек, принимавших участие в схватке. Итак, я счел небезопасным явиться к горцам без ходатая; а так как Камбеля, другими словами, знаменитого разбойника Роб-Роя не видно было на поле битвы, то я решился прибегнуть к защите и покровительству его соглядатая, Дугаля.

Однако поиски мои за горцем оказались безуспешными, и я возвратился назад, чтобы как нибудь помочь несчастному мистеру Джарви; но к величайшему моему удовольствию он успел уже выбраться из своего опасного положения между небом и, землею. С темнобагровым лицом, с разорванным платьем, он сидел у подножия скалы, над которой висел незадолго перед тем. Я подошел к нему и поздравил его с благополучным спасением; но он в первую минуту довольно холодно ответил на мое искреннее приветствие. Сильный припадок кашля и одышки не позволял ему выражаться связно и последовательно.

-- М! М! Уф! Уф!... говорят, что... уф! уф!... что хороший друг пре... преданнее брата... уф! уф! ох! Так как я собрался в эту дикую страну, мистер Осбальдистон... уф!...уф!... дикую страну, проклятую Богом и людьми... уф!... ох! ох!... Господи прости мне грешные слова!... так как я собрался сюда... единственно для вас, мистер Осбальдистон, хорошо ли было с вашей стороны... уф!... уф! уф!... с вашей стороны, бросить меня на произвол диких горцев и красных курток; а потом... потом... уф! уф!.., оставить меня между небом и землею... как будто я... уф! уф!... нечистый дух какой, и не постараться даже... уф! уф!... не постараться даже помочь мне?

Я разсыпался в извинениях, и успел доказать мистеру Джарви, после многих тщетных попыток, что я один, без помощи третьяго лица, не имел никакой возможности помочь ему, и почтенный жрец правосудия, который был в сущности добрейшим существом, не смотря на минутные вспышки гнева, возвратил мне свое расположение. Тогда я позволил себе спросить его, как он успел освободиться от такой опасности"

-- Успел освободиться! Я бы мог остаться на скале до второго пришествия, так как мои руки и ноги безпомощно болтались на воздухе, напоминая наши старинные городские весы. Но спасибо молодцу Дугалю, опять выручил! Он кинжалом отрезал фалды моего сюртука, и вместе с другим горцем поставил меня на ноги так ловко, как будто я целую вечность стоял на них. Что значит носить хорошее, прочное сукно! Если бы мой сюртук был сделан из какой-нибудь гнилой французской материи, он бы не выдержал моего грузного, тела; честь и слава ткачу, изготовившему такое сукно! Я так же спокойно плавал в воздухе, как плашкот в Брумила, прикрепленный к берегу тройным канатом.

Я спросил мистера Джарви, куда исчез его спаситель.

-- Он мне сказал остаться здесь, ответил судья, - полагая что с моей стороны будет небезопасно показаться без него на глаза лэди. Я думаю, что он пошел вас искать; он разумный человек, и вряд ли соврал насчет лэди, как он ее называет. Элен Камбель никогда не отличалась тихим, смирным нравом, у нея решительный, железный характер, и Роб сам побаивается её. Я уверен, что она меня не узнает, так как мы уже много лет не видались; поэтому я думаю, что благоразумнее дождаться возвращения Дугаля.

Я согласился с мнением мистера Джарви; но судьба бывает капризна, и никому из нас не суждено было воспользоваться в этот день мудрой осторожностью судьи.

Когда ружейный огонь прекратился, Андрю Фэрсервис перестал прыгать и кривляться на узкой площадке, куда он залез от страха. Но находясь на вершине открытой скалы он не мог укрыться от проницательных взоров горцев, которые теперь занялись рекогносцировкой местности. Мы узнали по громкому, дикому крику победителей, что они отыскали Андрю; трое или четверо горцев бросились тотчас в кусты и стали взбираться по крутому склону горы, направляясь с разных сторон к тому месту, где их взорам предстала смешная фигура моего слуги.

Приблизившись к нему на ружейный выстрел и нисколько не заботясь о его безвыходном положении, они прицелились в него из своих длинных испанских ружей и дали ему понять очень выразительными жестами, что ему непременно надо сойти вниз и сдаться без сопротивления, так как в противном случае с ним будет поступлено как с мишенью, выставляемою на ружейных ученьях. Такие, убедительные доводы заставили Андрю решиться на обратное путешествие; сознание более очевидной и неминуемой опасности взяло верх над его боязнию расшибиться, и он стал спускаться с горы, цепляясь за каждый куст, за каждый выступ скалы, и пользуясь редкой минутой, когда одна из его рук оставалась свободною, чтобы делать умоляющие жесты горцам, стоявшим внизу и продолжавшим целиться в него. В конце концов Андрю благополучно спустился с своего опасного убежища, что ему вероятно не удалось бы сделать, если бы на него не действовал страх мгновенной смерти. Горцы очень потешались над его неловкостью, и время от времени стреляли на воздух, чтобы еще больше напугать несчастного Фэрсервиса и заставить его поспешнее слезать.

Когда он достиг подошвы скалы, нога у него повернулась, и он растянулся во весь рост на траве. Прежде чем он успел подняться, горцы стремительно бросились к нему и с невероятной быстротой сорвали с него парик, шляпу, куртку, плащ, чулки и башмаки, и выворотили все карманы, так что мистер Фэрсервис упал на землю приличным, хорошо одетым городским обывателем, а встал на ноги оборванным, растерзанным, плешивым пугалом, сильно напоминая общипанную воропу. Не смотря на то, что острые каменья и колючий вереска, безжалостно раздирали его голые ноги, горцы, поймавшие Андрю, потащили его по направлению к дороге, где их ожидали товарищи.

Нам с мистером Джарви не было никакой возможности укрыться; мы находились на пути, по которому горцы тащили Фэрсервиса, и они тотчас окружили нас, угрожая нам кинжалами, мечами и пистолетами. С нашей стороны было бы безумно сопротивляться, тем более что мы не имели при себе оружия. Поэтому мы подчинились нашей участи и приготовились явиться в том девственно чистом костюме (пользуясь выражением. короля Лира), в котором, благодаря безцеремонной предупредительности горцев, пять приятель Андрю дрожал, от. холода и от страха в нескольких шагах от вас. Но судьба сжалилась над нами и не переполнила чаши наших бедствий; в. то самое время как я разставался с своим галстухом, (из тончайшого батиста, замечу мимоходом, обшитым, дорогими кружевами), а с мистера Джарви снимали охотничью куртку, нам. на помощь явился Дугаль, и сцена переменилась. Он остановил горцев криками и угрозами, насколько я мог судить по его громкому голосу и неистовым жестам., и заставил их не. только прекратить дальнейший грабеж, но даже возвратить нам, отнятые вещи. Он вырвал, мой галстух из рук горца, овладевшого им, и с такой ревностью повязал мне им шею, что я едва не задохся, и не без основания предположил, что он в глазгоской тюрьме не только исполнял, должность привратника, по также помогал иногда палачу вешать преступников. Он с такою же заботливостью набросил на плечи мистеру Джарви его охотничью куртку; потом собрал, вокруг себя горцев, к которым, между тем присоединились новые товарищи, и повел их под гору; к мистеру Джарви и ко мне он приставил несколько человек, строго приказав им не отходить от нас ни на шаг, и помогать нам спускаться по обрывистому ущелью. Но Андрю Фэрсервис напрасно надрывал легкия, стараясь обратить на себя внимание Дугаля; ему так и не вернули отобранных, вещей.

-- Нет, нет, твердил Дугаль в ответ на его жалобные крики, - вы ведь не джентльмен, я полагаю; есть между нами люди почище вас., которые ходят босые, так вам, значит, не трудно будет прогуляться в таком виде, - Предоставив Фэрсервису отбиваться как умел от оскорблений и насмешек окружавшей его толпы горцев, Дугаль повел нас по узкой тропинке к площадке, на которой происходила схватка, чтобы представить новых пленных амазонке, стоявшей во главе отряда.

Нас действительно привели к ней после долгих стараний Дугаля, который кричал, бранился и лез в драку с товарищами, отбивая от них своих пленников. Это была женщина с суровой, дикой, воинственной наружностью, которая вселяла мало доверия и внушила мне невольные опасения. Я не знаю, принимала ли Элен Мак-Грегор личное участие в схватке (меня впоследствии старались уверить в противном), по взглянув на нее, я невольно подумал, что она возвратилась с кровавой бойни; её лице и руки были забрызганы кровью, кровь струилась с меча, который она держала в руке, и падала крупными каплями на платье; щеки горели зловещим румянцем, а черные волосы выбивались безпорядочными прядями из под красной шапочки с пером, составлявшей её головной убор. В её смелых черных глазах светилось гордое сознание торжества и удовлетворенной мести. Нельзя было впрочем сказать, что её наружность отличалась особенной жестокостью и кровожадностью. Когда первые мучительные минуты свидания прошли, Элен напоминала вдохновенных героинь, которыми я любовался на картинах в католических церквах. Ей недоставало, правда, красоты Юдпои и мужественной выразительности в чертах, которую художники обыкновенно придают Деворе, или жене Эвора Кенитского, изображенной в ту минуту, когда к её ногам падает тиран Израиля, живший в языческом Гаросете. Но тем не менее дикий восторг, оживлявший каждый мускул её энергичного лица, приближала. ее к безсмертным образцам, в которых великие художники увековечили героинь священной истории.

Я решительно не знал, в каких выражениях обратиться к такой необыкновенной женщине, но мистер Джарви вывел меня из затруднения; он положил конец неловкому молчанию сильным припадком кашля (быстрая ходьба опять нагнала на него одышку), и потом начал следующую речь:

-- Я очень рад счастливому случаю (предательское дрожание голоса судьи заставило бы всякого усомниться в искренности этого любезного предисловия), я очень рад счастливому случаю, повторил мистер Джарви, стараясь придать надлежащую интонацию последним словам, доставляющему мне возможность поздравить с добрым утром жену моего родственника Робина... Уф! Уф! Уф! - Ну что вы поделывали (он перешел к своей обычной фамилиарной самоуверенной манере говорить), что вы поделывали все это долгое время? Вы вероятно забыли меня, мисис Мак-Грегор Камбель.... Уф! Уф!... Но вы конечно помните моего отца, альдермана Николя Джарви, жившого на Соленом-Рынке, в Глазго?... он был честный человек... основательный человек... и очень уважал все ваше семейство. И так, как я уже имел честь выразиться, я очень, очень рад вас видеть, мисис Мак-Грегор Камбель, очень рад видеть супругу моего родственника. Я бы очень желал поклониться вам, но ваши слуги держат мои руки в железных тисках. К тому же, вам не мешало бы умыться - говорю вам совершенно откровенно, как жрец правосудия - вам не мешало бы умыться, прежде чем принимать ваших друзей.

достигнутой кровопролитною битвою.

-- Кто вы такой, воскликнула она, - и как вы смеете называть себя родственником Мак-Грегора, когда вы не носите его костюма и не говорите его языком? Кто вы такой, говорите; у вас ухватки гончей собаки, а вы хотите брататься с оленем!

жена моего отца, альдермана Николя Джарви, царство ему небесное! а Эльспет была дочерью Парлэна Мак-Фарлэна, с берегов озера Слоя. Оставшаяся после смерти Парлэна Мак-Фарлэна дочь его Магги Мак-Фарлэн, иначе Мак-Наб, вышедшая замуж за Дункана Мак-Наба из Стукавралахана, может подтвердить вам мои слова, что вышеназванный Парлэн Мак-Фарлэн находился в четвертой степени родства с вашим мужем, Робином Мак-Грегором, так как...

Элен высокомерно перебила родословную:

-- Неужели привольный, кипучий поток будет признавать свое родство с несколькими ведерками воды, почерпнутой в нем прибрежными жителями для домашняго употребления?

каменья на дне его. Я знаю, что ваши горцы смотрят на нас, глазгоских обывателей, несколько свысока за наш язык и наш костюм; но ведь всякий говорит на том языке, на котором его учили в детстве; к тому же я думаю, что наряд ваших длинноногих слуг не очень-то подошел бы к моему толстому брюху и низкому росту. Замечу вам еще, любезная родственница, продолжал мистер Джарви, не обращая внимания на нетерпеливые движения Элен и на знаки Дугаля, по видимому упрашивавшого его замолчать; замечу вам еще, что вы конечно очень высоко ставите своего мужа, и прекрасно делаете: жена да чтит своего мужа, так и в священном писании сказано, но как бы вы не ставили его высоко, вы не можете отрицать того, что доказал Робу кое-какую услугу, - я не говорю о жемчужном ожерелыи, которое я вам прислал в день вашей свадьбы; конечно, это было в те времена, когда Роб вел честную торговлю рогатым скотом, не занимался разбоями и грабежами и другими беззаконными делами как он делает теперь, нарушая мир в королевстве и обезоруживая храбрых солдат.

Мистер Джарви по видимому затронул струну, неприятно звучавшую для слуха Элен Мак-Грегор. Она выпрямилась во весь рост, и засмеялась горьким, презрительным смехом, в котором сказалось наболевшее чувство.

-- Да, конечно, сказала она, - вы и подобные вам личности, не забывали родства с нами, когда мы были вашими жалкими рабами; когда мы служили вам дровосеками, водовозами и гуртовщиками, доставлявшими мясо для ваших пиров; когда вы безнаказанно теснили и угнетали нас своими законами. Но теперь мы свободны! Нас освободил тот самый акт, который оставил нас без пищи и крова, уничтожил у нас семейную жизнь, лишил нас всего... всего, и завещал нам одну месть, - кровавую месть. Сердце надрывается у меня при мысли, что мы не можем всецело отдаться этому дивному чувству мести, а должны еще заботиться о средствах к существованию. Я завершу нынешний день распоряжением, достойным его начала; я порву все связи между Мак-Грегором и сволочью, живущей в равнине. Эй! Атлан, Дугаль, свяжите этих англичан по рукам и ногам, и бросьте их в наше озеро! Пускай они ищут на его дне своих родственников-горцев!

Мистер Джарви, испуганный таким неожиданным приказанием, начал какое-то длинное оправдание, которое вероятно еще более разсердило бы Элен Мак-Грегор, но Дугаль бросился между ними и заговорил что-то на своем родном языке; его быстрая, плавная речь поразила меня после тихого, вялого, безсвязного разговора, который я привык слышать от него на английском языке. Смысл его слов был непонятен для меня, но не трудно было догадаться, что он горячо заступается за нас.

Элен резко перебила его, и воскликнула по английски (вероятно, желая продолжить пашу предсмертную агонию). - Подлая собака, собачий сын! Как смеешь ты ослушиваться моих приказаний? Если бы я тебе сказала вырвать у них языки или вырезать им сердца, чтобы убедиться, которое из них замышляло более худое против Мак-Грегора, если бы я тебе, одним словом, сказала отомстить им так, как в старину мстили паши деды, и тогда ты не посмел бы перечить моим словам!

вам будет все равно, если мы окунем в озеро капитана красных курток, да еще капрала Крампа и двух-трех солдатиков, а не будем трогать честных, порядочных джентльменов, друзей Грегораха, которые явились сюда не для измены, а по приглашению самого вождя; я могу засвидетельствовать перед Богом справедливость моих слов!

Элен хотела возразить что-то, когда на аберфойльской дороге послышались дикие звуки приближавшихся волынок, - тех самых вероятно, которые сбили с толку арьергард капитана Торнтона и заставили его идти вперед, чтобы не подвергнуться нападению с тылу. Так как схватка продолжалась очень недолго, то горцы, шедшие вод воинственные звуки волынок, не успели во время прибыть на поле битвы, не смотря на то, что двинулись вперед ускоренным маршем, как только услышали ружейные выстрелы. Победа была одержана без них, и им оставалось только поздравить своих счастливых товарищей с блестящим успехом.

Вновь прибывшие воины резко отличались по наружности от тех горцев, которые разбили сопровождавший нас отряд; и это различие не говорило в пользу последних. В числе горцев, окружавших Элен Мак-Грегор, находились дряхлые старики, дети, через силу поднимавшие меч, и даже женщины, одним словом, многие, которых только крайняя необходимость могла заставить взяться за оружие; жалкий вид этой грязной, сборной шайки, воспользовавшейся выгодной позицией, чтоб одолеть храбрых, стойких ветеранов, делал еще более обидным поражение, нанесенное капитану Торнтону. Но вновь пришедший отряд состоял из тридцати или сорока здоровых, молодцеватых горцев; короткие штаны и плэды, плотно охватывавшие стан, выставляли красивое, мускулистое сложение. Оружие соответствовало наружности и костюму. Отряд Элен Мак-Грегор был по большей части вооружен, кроме ружей, секирами, топориками и другими старинными видами холодного оружия; а некоторые имели при себе только дубины, кинжалы и длинные ножи. У вновь прибывших, напротив, за поясом были заткнуты пистолеты, а в особых сумках спереди висели кинжалы. Каждый горец нес в руке хорошее ружье, и был опоясан мечем; толстый круглый щит, сделанный из легкого дерева, обтянутого кожей и хитро изукрашенный медными пластинками, дополнял вооружение. Щиты были надеты на стальные шесты или ники; шотландцы носили их за левым плечом во время похода или ружейной перестрелки, и брали их в левую руку, когда дрались холодным оружием.

Видно было, что вновь прибывший отряд не мог похвастаться победой, не смотря на то, что он был сильнее шайки Элен Мак-Грегор. Волынка издавала редкие, жалкие звуки, не имевшие ничего общого с победной песней; воины молча подошли к жене вождя, с грустным видом и с опущенными взорами. Когда они выстроились в ряд, волынка снова повторила дикие, печальные звуки.

Элен бросилась к ним, испуганная, раздраженная.

Сыновья её, начальствовавшие отрядом, выступили вперед медленными, нерешительными шагами, и произнесли несколько слов на гаэльском наречии. Элен громко, неистово вскрикнула; горы повторили этот страшный крик, в ответ на который стоявшия вблизи женщины и дети заревели, как будто их резали на смерть, и дико замахали руками. Природа, заснувшая после воинственных звуков недавней схватки, застонала от раздирающих душу воплей, а ночные птицы вылетели из своих гнезд и стали парить в воздухе, пораженные дикой, зловещей оргией, совершавшеюся среди белого дня.

-- Схватили! воскликнула Элен, когда крики утихли, - схватили! Быть может заковали уже в цепи! И вы остались в живых, чтобы сообщить мне эту весть? Подлые собаки! Разве я вас для того вскормила, чтоб вы струсили перед врагами вашего отца? Чтоб вы были свидетелями его погибели, и пришли мне рассказывать об этом?

Сыновья Мак-Грегора, к которым относились эти грубые упреки, были еще юношами, старшему можно было дать лет двадцать, не больше. Гамишь, или Джэмс - так звали его - был головой выше и гораздо красивее брата. Светлоголубые глаза и мягкие густые кудри, разсыпавшиеся по плечам, из под изящной голубой шляпы, делали его в высшей степени привлекательным. Младшого звали Робертом, и горцы отличали его от отца, прибавляя к его имени эпитет Ойг, что значит молодой. Темные волосы, выразительные черты лица, яркий румянец здоровья и молодости, и сильное, не по летам развитое телосложение характеризовали младшого Мак-Грегора.

Убитые горем и страхом, братья стояли перед матерью и выслушивали с самой почтительной покорностью упреки, которыми она их осыпала. Наконец, когда Элен по видимому немного успокоилась, старший заговорил по английски, не желая вероятно чтобы товарищи поняли его, и начал робко оправдывать себя и брата. Я стоял довольно близко от него, и разслышал почти каждое слово; сведения, которые он мог сообщить, были в высшей степени важны для меня, поэтому я прислушивался к его речи с величайшим вниманием.

моего. Мак-Грегор согласился идти на свидание, по приказал задержать англичанина, привезшого письмо, в виде заложника, чтоб обезопасить себя от ловушки. В назначенный час он действительно отправился на место, избранное для свидания (я не могу припомнить дикое шотландское имя), в сопровождении Ангуса Брека и маленького Рори, больше он никому не позволил сопровождать себя. Через полчаса Ангус Брен возвратился с печальным известием, что Мак-Грегор был взят в плен отрядом ленокской милиции, под начальством Гальбрайта из Гарсхатахина. Когда Мак-Грегор, продолжал юноша, объяснил, что его арест повлечет за собою смерть заложника, Гальбрайт ответил на угрозу очень презрительно: Пусть каждая сторона вешает своих молодчиков, сказал он; мы повесим вора, а ваши товарищи могут вешать таможенного чиновника. Таким образом, Роб, страна освободится разом от двух бедствий: от дикого горца и от проклятой таможенной крысы. За Ангусом Бреком не так строго присматривали, и ему удалось бежать из рук солдат, пробыв в заключении достаточно долго, чтобы собрать необходимые сведения.

-- Ты узнал об этом, гнусный изменник? воскликнула Элен Мак-Грегор, и не бросился в погоню за негодяями, чтоб или отбить отца или умереть за него?

Молодой Мак-Грегор скромно возразил, что силы неприятеля были слишком значительны, и что он, сын Мак-Грегора, нарочно возвратился в долину, чтобы собрать большой отряд и попытаться освободить отца с некоторой надеждой на успех, тем более, что враги намеревались по видимому остаться некоторое время в горах. Я знал почти достоверно, заключил он, что солдаты остановятся для ночлега в Гартартане, или в старом замке Ментейте, или в другой какой либо прибрежной крепости, которою можно будет овладеть без особенного труда, если взять с собою достаточное число людей.

Я узнал впоследствии, что сторонники горного вождя, Роб-Роя, разделились на два сильные отряда, один должен был следить за движением Инверснайдского гарнизона, часть которого, под начальством капитана Торнтона, была, как известно, разбита; другой отряд должен был выступить против горных кланов, присоединившихся к регулярным войскам для нападения на пустынную гористую местность, лежащую между озерами Ломонд, Катрин и Ард, и известную в те времена под названием страны Мак-Грегора или Роб-Роя. Гонцы были поспешно разосланы вероятно для того, чтоб стянуть в один центр силы, с которыми предполагалось напасть на нижнешотландский отряд, и я заметил, что лица окружавших меня горцев просветлели, и что выражение стыда и отчаяния сменилось радостной улыбкой надежды, при мысли о вероятном освобождении любимого вождя. Элен Мак-Грегор, в каждой черте которой можно было прочесть дикую, неудержимую жажду мести, приказала теперь привести заложника, отвечавшого за безопасность Роба. Я имею основание предположить, что сыновья её нарочно скрывали этого несчастного, опасаясь последствий; но в таком случае, их благородное великодушие не привело ни к чему, и только отсрочило на некоторое время печальную участь заложника. Горцы притащили человека, полумертвого от страха, и я с удивлением узнал в обезображенных чертах его лица моего старого знакомого Мориса.

слышал, ни прежде ни после этого времени, чтоб человек с таким отчаянием просил о помиловании Мориса, положительно обезумел от страха; он перестал бормотать и заикаться, а говорил с горячечным оживлением. Бледный как смерть, с судорожно сжатыми руками, с диким, блуждающим взором, он убеждала. Элен Мак-Грегор сжалиться над ним, так как не имела, ни малейшого понятия о существовании заговора против Роб-Роя, которого он любила, и уважала, от глубины души. Потом он признался, с непоследовательностью, свойственною разсудку отуманенному страхом, что действовала. по наущению других, и назвал имя Рашлея. Он молил об одном - о помиловании; за жизнь он готов был пожертвовать всем, хотя бы ему пришлось доживать дни в страшнейших муках и лишениях; он просил не отнимать у него дыхания, хотя бы ему пришлось весь век дышать сырым и затхлым воздухом мрачной горной пещеры.

-- Я сохранила бы вам жизнь, сказала она, если бы жизнь была для вас таким же тяжелым, мучительным бременем, каким она для меня, и для всех благородных, великодушных людей. Но вы жалкое существо! Вы способны пресмыкаться в мире, равнодушно взирая на людския печали, на страшное накопление разврата, позора и преступлений; вы способны наслаждаться жизнью, когда измена предает благородных людей, когда жалкие, безродные трусы попирают ногами знатных, мужественных воинов; вы способны наслаждаться жизнью подобно собаке на бойне, упивающейся кровью зарезанных животных, тогда как вокруг вас гибнут лучшие люди! Нет, я не дам вам наслаждаться такой жизнью! Вы умрете, подлая собака! Вы умрете прежде, чем облако скроет от нас солнце!

Сказать это Элев обратилась к стоявшим вокруг нея горцам с каким-то приказанием на гаэльском наречии; двое из них выступили вперед, схватили несчастного, валявшагося в погах у Элев, и потащили его к краю скалы, повисшей над водою. Морис стал кричать диким, пронзительным, нечеловеческим голосом, и его страшные крики не раз вспоминались мне впоследствии, нарушая мой безмятежный сон. Когда убийцы или палачи (назови их как хочешь, милый Трешам) протащили осужденного мимо меня, он узнал меня, не смотря на предсмертную агонию, и закричал: "Мистер Осбальдистон, спасите меня! Спасите меня!" Это были последния слова, которые ему было суждено произнести.

Я был до того поражен страшным зрелищем, что начал заступиться за несчастного Мориса, забывая что сам вероятно буду осужден на ту же участь. Как и следовало ожидать, Элен сурово отвертула мое заступничество. Двое горцев держали жертву; один навязывал Морису на шею тяжелый камень, завернутый в плэд; другой снимал с него лишнюю одежду. Когда все приготовления были окончены и Морис был связана, по рукам и ногам, его столкнули в озеро, имевшее в этом месте двадцать футов глубины, с громкими криками торжества и удовлетворенной мести; но эти крики не заглушили предсмертного стона несчастной жертвы: он явственно донесся до меня, острым ножем пронзив мое сердце. Тяжелая масса ударилась о темноголубую поверхность вод; горцы стояли несколько времени на стороже, с оружием в руках, опасаясь, чтобы Морис отчаянным усилием не сбросил с себя груза и не выплыл на берег. Но узлы были крепко затянуты, осужденный пошел ко дну и волны скоро улеглись на том месте, где утонул человек, так дороживший своей жизнью.