Роб Рой.
Глава XXXII

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Роб Рой. Глава XXXII (старая орфография)

ГЛАВА XXXII.

Мы спасем его, прежде чем солнце успеет закатиться; иначе, вся страна поплатится за его погибель; меч не дрогнет в нашей руке и сердце не откажется от мести!

Старинная комедия.

Я не знаю почему отдельное насилие гораздо глубже потрясает наши нервы, чем целый ряд кровавых действий. Несколько храбрых соотечественников пало в этот день на моих глазах во время схватки с горцами; я пожалел убитых, но невольно подумал, что они испытали участь, ожидающую все человечество, и мое сердце осталось чуждо того возмутительного чувства ужаса и отвращении, которое пробудила во мне судьба безпомощного Мориса, умершого от рук хладнокровных разбойников, без всякой возможности сопротивляться. Я взглянул на мистера Джарви и прочел на его лице волновавшия меня чувства. Он не мог преодолеть ужаса, и заговорил тихим, отрывистым шопотом:

-- Я торжественно возстаю против этого поступка, против хладнокровного, жестокого убийства. Это проклятое дело, и Небо пошлет когда-нибудь заслуженную кару виновным.

-- Вы не боитесь, следовательно, разделить участь негодяя? спросила Элен Мак-Грегор, взглянув на мистера Джарви, как коршун смотрит на свою добычу прежде чем бросается на нее.

-- Родственница, сказал судья, - ни один человек не согласится добровольно прервать пить своей жизни прежде чем он размотал ее до конца. Мне остается еще многое сделать на сем свете прежде чем спокойно лечь в могилу; у меня много частных и общественных обязанностей; к тому же нужно кое о ком позаботиться, например, о Мати, бедной сиротке. Она ведь приходится дальной родственницей лэрду Лимерфильду. Вот таким-то образом и выходит, что когда человеку нужно разставаться с жизнью, он соглашается многим пожертвовать, чтобы сохранить ее.

-- А если я вас выпущу на свободу, нетерпеливо воскликнула Элен, - как вы назовете мой поступок с саксонской собакой, которую я велела потопить?

-- Гм!.... Гм!.... Гм! Гм! произнес мистер Джарви, тщетно стараясь прочистить свой голос, - я постарался бы как можно меньше говорить об этом.... вы знаете поговорку: об чем не болтаешь, то легче поправить.

-- Хороню, но если бы вас потребовали в суд по этому делу, продолжала Элен, - что вы ответили бы тогда?

Мистер Джарви посмотрел вокруг себя с видом человека, желающого улизнуть, но убедившись, что не было никаких средств к отступлению, он решился мужественно выдержать нападение:

-- Я вижу, родственница, начал мистер Джарви, - что вы хотите припереть меня к стене. Но я буду объясняться с вами на чистоту. Мои слова, заметьте, всегда согласуются с моей совестью. Ваш муж (для меня и для него было бы очень выгодно, еслиб он находился теперь с нами!), ваш муж, говорю я, и несчастный Дугаль могут засвидетельствовать вам, что я, более всякого другого, способен смотреть сквозь пальцы на проступки друга; но вот что я вам скажу, родственница: мой язык не способен изменять моей мысли, и я никогда не скажу того, чего не думаю. Я скорее соглашусь разделить участь несчастного утопленника, чем признать в его смерти законную кару. Впрочем, если вы поступите со мною таким же образом, то вероятно вы будете единственной горною женщиною, посягнувшей на жизнь близкого родственника своего мужа.

Хладнокровный, решительный тон, которым мистер Джарви произнес последния слова, вероятно произвел большее впечатление на железное сердце Элен Мак-Грегор, чем прежния его вкрадчивые прибаутки; так драгоценные каменья могут быть разрезаны сталью, по сопротивляются более мягким металлам. Она приказала нам обоим стать перед нею.

-- Ваше имя Осбальдистон? обратилась она ко мне. - Так кажется вас назвала собака, при смерти которой вы присутствовали?

-- Моя фамилия Осбальдистон, ответил я.

-- А при крещении вам дали имя Рашлей, если я не ошибаюсь? продолжала она.

-- Нет; меня зовут Франсисом.

-- Но вы знаете Рашлея Осбальдистона? снова спросила она. - Он кажется приходится вам братом, или во вся, ком случае близким родственником и другом?

-- Он приходится мне родственником, ответил я, - но никогда не был моим другом. Недавно мы дрались с ним на поединке, и нас рознял ваш супруг. У меня еще не зажила рапа на груди, и не высохла кровь на мече. Как видите, я не имею никакого основания считать его своим другом.

-- Если вы не замешаны в интриги Рашлея Осбальдистона, возразила она, - то вы можете отправиться к Гарсхатахину, не опасаясь ареста, и передать ему несколько слов от жены Мак-Грегора?

-- Я не имею никакого разумного основания, ответил л, - бояться, что меня Гарсхатахин задержит; я не знаю за собою никакого проступка, подвергающого меня ответственности, и готов немедленно отправиться в путь, если могу этим спасти жизнь своему другу, мистеру Джарви, и своему слуге Андрю Фэрсервису.

Я воспользовался этим случаем, чтоб объяснить Элен Мак Грегор, что я пришел в горы но приглашению её мужа, желавшого помочь мне в очень важном для меня деле, и что мой товарищ, мистер Джарви, сопровождал меня с тою же целью.

-- Я очень сожалею, что сапоги мистера Джарви не были наполнены кипятком, когда он стал надевать их в дорогу, перебил меня судья.

-- То что расказывает молодой англичанин, сказала Элен Мак-Грегор, обращаясь к сыновьям, - как нельзя более походит на вашего отца. Он только тогда бывает благоразумен, когда у него шапка на голове и меч в руках; но как только он обменяет тартан на плащ, жители равнины непременно впутают его в свои проклятые интриги; он становится их агентом, их орудием, их рабом....

-- Хотя бы и так, возразила она; - для него мало пользы от такого титула, когда он сеет благодеяния, а собирает самую гнусную неблагодарность. Но довольно об этом. Я велю вас проводить к аванпостам неприятеля. Вы отыщете там начальника отряда и скажете ему от имени Элев Мак-Грегор следующее: Если они посмеют тронуть хотя один волосок на голове Мак-Грегора, и не отпустят его на свободу в течение двенадцати часов, то во всем Леноксе не останется к Святой ни одной лэди, которой не пришлось бы оплакивать смерти любимого человека; ни одного фермера, у которого не сгорело бы до тла все его имущество; ни одного лэрда, который мог бы вечером лечь спать с уверенностью, что утро застанет его в живых. Скажите ему, что как только минет назначенный мною срок, я пришлю к ним вот этого глазгоского судью, этого саксонского капитана, и всех моих пленников, завернутыми в плэды и изрубленными на столько кусков, сколько клеток в нашем тартане.

Когда она остановилась, капитан Торнтон, слышавший последния её слова, сказал очень хладнокровно:

-- Будьте так добры, мистер Осбальдистон, засвидетельствуйте почтение начальнику отряда от моего имени, от имени капитана Торнтона, служащого в королевской гвардии; скажите ему, чтобы он тщательно охранял пленника и не заботился обо мне. Если я был настолько глуп, что позволил этим диким горцам поймать меня в засаду, то съумею, во всяком случае, умереть честным офицером, не замарав мундира. Я сожалею только о своих бедных товарищах, которые попали в руки палачей.

-- Довольно! Довольно, воскликнул судья; - неужели вам жизнь постыла? Послушайте, мистер Осбальдистон, вы передадите от моего имени поклон начальнику - поклон от Николя Джарви, должностного лица в городе Глазго, где жил также покойный отец его, Николь Джарви - вы передадите от моего имени поклон начальнику, и скажете ему, что оставили нас в очень неприятном положении, которое скоро может сделаться еще более неприятным; и что с его стороны будет очень благоразумно прислать сюда Роба; больше мы ничего не просим. Здесь уже произошли кое-какие несчастия; но так как пострадал преимущественно таможенный чиновник, то об нем я полагаю и упоминать не стоит.

Когда я выслушал эти противоречивые наставлений со стороны лиц, заинтересованных в исходе моего посольства, и когда Элен Мак-Грегор еще раз дословно повторила свой грозный ультиматум, меня наконец отпустили и даже позволили взять с собою Андрю Фэрсервиса, вероятно чтобы отделаться от его жалобных криков. Но лошади мне не дали, опасаясь кажется, что я попытаюсь бежать, или горцы польстились её ценностью. Мне пришлось таким образом отправиться в путь пешком, в сопровождении Гамиша Мак-Грегора (старшого сына Роб-Роя), и двух горцев, которые должны были указать мне путь, и по прибытии на место назначения изучить позицию и силы неприятельского отряда. Сначала нам назначили в проводники Дугаля, но он упорно уклонился от возложенной на него обязанности; впоследствии я узнал, что он сделал это нарочно, чтобы остаться подле мистера Джарви и защитить его. Дугаль имел совершению первобытные понятия о верности и преданности, и считал своей обязанностью беречь судью как зеницу ока, с тех пор как случай поставил его в васальные отношения к нему.

После быстрой ходьбы, занявшей у нас около часу, мы достигли возвышенности, покрытой мелким кустарником, с которой открывался пространный вид на долину и на позиции, занимаемые войском. Так как отряд состоял преимущественно из кавалерии, то начальник поступил чрезвычайно благоразумно, не рискнув арьергардного движения в узкое ущелье, в котором капитан Торнтон попал в засаду. Войска были расположены очень искусно на отлогом склоне, в центре небольшой Аберфойльской долины, по которой Форта извивалась узкой лептой; долина была окаймлена двойной цепью холмов, в которых известняки были перемешаны с громадными массами бресчии, окруженными более мягкою породою, которая отвердела вокруг них как цемент; над холмами в туманной дали возвышались вершины гор. Долина была настолько широка, что не могла стеснить движения кавалерии в случае неожиданного нападения горцев; по разным направлениям в надлежащих разстояниях были разставлены часовые и форпосты, чтобы войска при малейшей опасности имели времени вскочить на копей и расположиться в боевой порядок. В те времена не допускали впрочем возможности, чтобы горцы напали на кавалерийский отряд в открытой равнине, хотя позднейшия события очень убедительно доказали ошибочность такого мнения {Вероятно, это намек на битвы при Престоннансе и Фалькирке; это доказывает, что мемуары были написаны после 1745 г. Автор.}. Когда я впервые познакомился с горцами, они смотрели почти с суеверным ужасом на полных воинов, и были даже убеждены, что лошадей нарочно приучают топтать неприятеля копытами и кусать его зубами; не говоря о том, что видные, красивые кони регулярных войск имели несравненно более воинственный и грозный вид, чем маленькия горные клячи.

Я невольно залюбовался развернувшейся передо мною картиной - конными пикетами, расположенными в разных местах долины, солдатами, стоявшими и сидевшими на берегу реки в живописных группах, и дикой прелестью обнаженных скал. Вдали, на восточной стороне, сверкало на солнце Ментейтское озеро; а на заднем плане, подернутые голубой дымкой, поднимались в неясных очертаниях Охильския горы и башни Стирлингского замка.

Внимательно осмотрев местность молодой Мак-Грегор посоветовал мне немедленно спуститься в долину и исполнить возложенное на меня поручение; на прощание он грозно потребовал от меня, чтобы я не выдавал врагам имен моих проводников, и не рассказывал в каком месте я с ними разстался. Выслушав эти наставления, я отправился в путь в сопровождении Андрю Фэрсервиса, который сохранил от своего английского костюма только штаны и рубашку; он шел за мною без шляпы, в горношотландских башмаках, из сострадания подаренных ему Дугалсм, в оборванном плэде, едва заменившем недостатки туалета, и очень походил на сумашедшого, вырвавшагося из Бедлама. Когда мы показались в виду ближайшого конного пикета, один из солдат прицелился в нас ружьем и приказал остановиться. Я повиновался, и когда он подъехал ближе попросил его проводить меня к командиру. Часовой тотчас подвел меня к кружку офицеров, сидевших не вдалеке на траве, из которых один по видимому была, начальником. На нем были латы из полированной стали, с вырезанными на них знаками старинного шотландского ордена Св. Андрея. Мой приятель Гарсхатахип и другие джентльмены, частью в мундирах, частью в партикулярной одежде, но все прекрасно вооруженные, почтительно выслушивали приказания знатного воина, за которым стояла толпа слуг в богатых ливреях.

Я приветствовал начальника, как того требовало его высокое по видимому звание, и сообщил ему, что был невольным свидетелем поражения, нанесенного горцами королевскому отряду в Лох-Ардском горном проходе (так звали ущелье, в котором капитан Торнтон был пойман в засаду); я рассказал далее, что победители угрожали всяческими истязаниями оставшимся в их руках пленным, а также разорением всей нижнешотландской равнине, если им немедленно не возвратят вождя, захваченного утром того же дня правительственными войсками. Герцог (так величали начальника, с которым я говорил) выслушал меня очень спокойно, и ответил хладнокровно следующее:

-- Мне очень жаль подвергать несчастных джентльменов варварским истязаниям, которые могут придумать дикие горцы, по со стороны последних безумно предполагать, что я отпущу на свободу виновника безпорядков и злодеяний; такая уступка с моей стороны поощрила бы его приверженцев к еще большим беззакониям. Вы можете вернуться к горцам, пославшим вас ко мне с поручением, и сообщить им, что завтра на разсвете я непременно велю казнить Роб-Роя Камбеля, именующого себя Мак-Грегором; я велю казнить его как разбойника, пойманного с оружием в руках и давно заслужившого смертный приговор за всевозможные преступления; скажите им, что я сочту себя недостойным возложенного на меня поручения, если я поступлю иначе, что я съумею защитить страну от их дерзких, безумных угроз, и что если они тронут волосок на голове одного из несчастных джентльменов, захваченных ими в плен, то я придумаю им такую страшную месть, от которой будут веками содрогаться скалы в их горных ущельях!

Я позволил себе смиренно отклонить такое почетное поручение, указав между прочим на его очевидную опасность.

-- В таком случае отправьте вашего слугу, заметил герцог.

-- Пусть изсохнут мои ноги, сказал Андрю, без всякого уважения к лицу, перед которым стоял, и не дожидаясь моего ответа; - пусть изсохнуть мои ноги, если я возвращусь туда! Разве вы. господа, полагаете, что у меня в кармане найдется другая голова, когда негодяи горцы отрубят ту, которая у меня на плечах? Или, может быть, почтенные господа полагают, что я могу пырнуть на одном конце озера, и вынырнуть на другом, как ящерица. Нет, нет, всяк за себя, а Бог за всех. Если здешние господа желают передать что нибудь мисис Элен Мак-Грегор, они могут или сами отправиться к ней или послать детей своих, и оставить Андрю Фэрсервиса в стороне. Роб-Рой никогда не нападал на Дрипдэльский приход и не украл ни одного яблока из моего сада.

Я не без труда уговорил Андрю помолчать, и еще раз указал герцогу на крайне опасное положение капитана Торнтона и мистера Джарви; я спросил его, не найдет ли он возможным передать через меня горцам такия условия, которые могли бы спасти жизнь пленным. Я уверил его в своей готовности подвергнуться всевозможным опасностям для общого блага, по заметил, что судя по всему виденному и слышанному мною, не могло быть ни малейшого сомнения в том, что горцы тотчас же умертвят всех пленных, как только узнают о казни их любимого вождя.

Герцог очевидно был очень смущен.

-- Я сознаюсь, что положение в высшей степени затруднительное и печальное, сказал он; - по я прежде всего обязан исполнить свой долг перед страной: Роб-Рой должен умереть!

С замиранием сердца я услышал такой суровый приговор, произнесенный над моим приятелем Камбелом, который столько раз выказывал мне свое расположение и готовность услужить мне. Я не один поддался чувству сожаления: многие из лиц окружавших герцога решились заступиться за осужденного. По их словам было бы благоразумнее отправить Роб-Роя в Стирлингский замок, подвергнуть его там строгому заточению, и удержать заложником до усмирения его приверженцев. В теперешнее время года очень опасно подвергать страну грабежам и опустошениям, так как длинные темные ночи будут затруднять движение войск, благоприятствуя в тоже время набегам горцев, хорошо знакомых с местностью. Защитники Роб-Роя прибавили еще, что будет в высшей степени жестоко оставить несчастных пленных в руках врагов, которые угрожают им страшною казнью, и конечно приведут свои угрозы в исполнение, как только узнают, что предложенные ими условия мира отвергнуты.

Гарсхатахин пошел еще дальше, полагаясь, как он выразился, на высокое благородство герцога, хотя знал, что он имел особенные причины относиться к пленнику недоброжелательно.

-- Роб-Рой, сказал Гарсхатахин, - действительно опасный сосед для жителей равнины; он много виноват перед вашей светлостью, и довел ремесло катеранов до таких размеров, какие не были известны до него; но с другой стороны, он был некогда честным, основательным, работящим человеком, и быть может остался еще доступен голосу разсудка, так что есть надежда обратить его на путь истинный; но его жена и сыновья - гнусные, отпетые злодеи, не имеющие ни стыда, ни совести, и под их предводительством отчаянные шайки бездомных разбойников могут причинить стране такия бедствия, от которых сам Роб отвернулся бы с ужасом.

лет. По вам нечего опасаться продолжительных нападений со стороны его шайки, когда вздернут Роба на виселицу. Она погибнет как туловище без головы, которое способно судорожно двигаться еще несколько мгновений, но потом обращается в прах.

Гарсхатахин не замолчал и снова произнес:

-- Ваша Светлость, меня нельзя упрекнуть в пристрастии к Роб-Рою; мы никогда не были друзьями, тем более, что он два раза нападал на мои конюшни, не говоря об имуществе моих фермеров, но...

-- Но тем не менее, Гарсхатахин, возразил герцог, как-то особенно улыбаясь, вы полагаете, что можно простить такия вольности другу ваших друзей. Насколько мне известно, Роб не считается врагом друзей маиора Гальбрайта, живущих за морем.

-- Хотя бы оно и было так, сказал Гарсхатахин тем же шутливым тоном; последняго обстоятельства никак нельзя поставить в вину Робу. Однако приятно было бы получить какие нибудь известия о кланах, которых мы так долго ожидаем. Клянусь Небом, они не сдержут данного нам слова; да и то сказать, не легко идти против своих!

Без них мы не можем атаковать горного прохода, в котором капитан Торнтон попал в засаду; мне говорили, что в этих проклятых ущелиях десять пеших воинов могут успешно бороться с лучшим кавалерийским полком в Европе. А пока велите раздать людям пищу.

Я был очень рад воспользоваться солдатским обедом, так как ничего не ел с вечера накануне, когда мы поужинали вместе с Джарви в Аберфойльском трактире. Всадники, разосланные по разным направлениям на встречу нетерпеливо ожидаемым союзникам, возвратились без всяких известий, и солнце уже начинало садиться, когда в лагере появился горец, принадлежавший к одному из кланов, на содействие которых возлагали столько надежд. Он отвесил низкий поклон герцогу, и подал ему письмо.

-- Бьюсь об заклад на бутылку вина, воскликнул Гарсхатахин, что проклятые горцы, которых мы навербовали с таким трудом и неприятностями, прислали нам сказать, что отказываются от союза с нами, и предоставляют нам выпутаться из беды как знаем.

-- Вы правы, Гарсхатахин, отвечал герцог, с негодованием комкая письмо, написанное на грязном лоскутке бумаги и адресованное в собственные, много почитаемые руки высоко поставленного и могущественного герцога, и т. д. - Господа, наши союзники изменили нам, и заключили отдельный мир с неприятелем.

-- Такова судьба всех союзов, заметил Гарсхатахин; - голландцы сыграли бы с нами такую же шутку, если бы мы не забежали вперед в Утрехт.

кланов и не дождавшись поддержки со стороны Инверснайдского отряда пехотинцев?

Все согласились с мнением герцога.

-- С нашей стороны будет также неблагоразумно, продолжал герцог, - остаться здесь, рискуя подвергнуться ночному нападению. Поэтому, нам следует, я полагаю, отступить к Духрэй и Гартартану, чтоб там безопасно провести ночь. Но прежде чем мы разойдемся, я подвергну Роб-Роя допросу при вас всех, чтоб нагляднее убедить вас, как безразсудно выпустить его на свободу и дать ему возможность продолжать разбои.

Сказав это герцог приказал привести пленника. Роб-Рой появился со связанными за спину руками, плотно перетянутыми подпругой. Он шел в сопровождении двух сержантов, между двойным рядом солдат, со штыками на ружьях.

Я никогда до этого не видал Роб-Роя в национальном костюме, который очень шел к его красивому телосложению. Из под маленькой шотландской шапочки выбивался целый лес рыжих волос (спускаясь в равнину, он их прикрывал париком и широкой шляпой), которые заслужили ему прозвание Рой, что значит красный. Под этим прозванием он и до сих пор хорошо известен в равнине. Ноги его, обнаженные, согласно обычаям страны, от нижняго края юпки до обуви на ступнях, были также покрыты короткими, густыми, рыжими волосами, и при необыкновенном развитии мускулов напоминали ноги рыжих горношотландских быков. Вообще говоря, Роберт Камбель до того поразил меня своим оригинальным костюмом и дикой, воинственной наружностью, и ум мой был до того занят страшными рассказами об этом необыкновенном человеке, что я едва признал в нем знакомое лице.

-- Мы давно не встречались с вами, мистер Камбель, сказал герцог.

-- Действительно, милорд; я бы желал (поглядывая на свои связанные руки), я бы желал встретиться с вами в такое время, когда мог бы почтительнее ответить на ваше приветствие; по что же делать? Будем надеяться на будущее.

-- Подумайте лучше о настоящем, мистер Камбель, возразил герцог; - вам осталось немного времени для подведения последних итогов вашей жизни. Я не желаю оскорблять вас в несчастии; но только предупреждаю вас, что вам осталось жить немного часов. Я не отрицаю того, что вы порою причиняли ближним меньше зла чем ваши товарищи по ремеслу, и что вы иногда выказывали блестящие проблески дарования и благородные порывы, достойные лучшей участи. Но вы долгое время были грозным бичем мирных соседей и поддерживали беззаконно захваченную власть страшными насилиями и злодеяниями. Вы заслужили, одним словом, смертную казнь, и должны приготовиться к ней.

-- Милорд, ответил Роб-Рой, - я мог бы свалить на вашу Светлость все те преступления, в которых вы меня теперь упрекаете; но я никогда не скажу, что вы были единственным, добровольным виновником всех моих бедствий. Если бы я был уверен в вашей виновности, милорд, вы не были бы теперь судьею надо мной; вы три раза находились от меня на ружейный выстрел во время охоты на оленей, а я еще никогда не давал промаха. Что же касается до тех людей, которые злоупотребили доверием вашей светлости, возставили вас против человека, жившого некогда мирным, честным трудом, и сделали ваше имя пугалом, которое довело меня до самых ужасающих крайностей, - что касается до этих людей, то я с ними отчасти расчитался, и надеюсь в будущем расчитаться и с вами за все что мне пришлось выслушать теперь от вашей милости.

вам крылья. У вас нет других врагов, кроме ваших гнусных поступков.

-- Вы бы не стали так много говорить о них, дерзко возразил Роб-Рой, - если бы меня звали не Камбелем, а Грэамом.

-- Я вам советую предупредить вашу жену, ваших сыновей и приверженцев, чтобы они почтительно обходились с пленными джентльменами, находящимися теперь в их руках, потому что я взыщу с них десятирицею за малейшее оскорбление, нанесенное верноподданным его величества короля.

-- Милорд, ответил Роб-Рой, - никто из моих врагов не может упрекнуть меня в кровожадности, и если бы я был теперь в родных горах, сотни горцев подчинились бы мне так же безпрекословно, как подчиняются вам ваши слуги. Но если ваша Светлость намерены уничтожить главу семейства, то между членами произойдет непременно разлад и начнутся самоуправства. Тем не менее, у меня там остается родственник, честный, хороший человек, которого мне хотелось бы спасти. Не найдется ли здесь кого нибудь, кто пожелает услужить Мак-Грегору? Я заплачу за услугу, хотя у меня связаны руки.

Горец, принесший письмо герцогу, отозвался на слова Роб-Роя.

Горец выступил вперед и выслушал от Мак-Грегора несколько гаэльских фраз, которые последний просил передать жене. Я не понял их, но догадался, что дело шло о мистере Джарви.

-- Каково нахальство этого негодяя-горца? воскликнул герцог, - он разыгрывает роль посла! Впрочем, его поведение вполне достойно гнусных людей, приславших его сюда. Эти люди согласились действовать совместно с нами против горных разбойников, а теперь изменили нам, потому что мак-грегорцы уступили им Балькидерския земли из-за которых они долго враждовали.

Не доверяй ты плэдам и тартанам;

Они изменчивы, как цвет хамелеона.

Воздадим должное честному человеку! Пусть всякий носит ту шляпу, которую он привык носить, и тогда в Леноксе сами собою возстановятся тишина и спокойствие.

-- Тише, тише, Гарсхатахин! воскликнул герцог. - Так разговаривать опасно со всяким, тем более со мною; впрочем, вы но видимому считаете себя привилегированным существом. Пожалуйста, отведите отряд в Гартартан, а я провожу пленника в Духрэй, и завтра поутру пришлю вам дальнейшия приказания. Позаботьтесь о том, чтоб никто из солдат не отлучился из отряда.

-- Вечные приказания и переприказания! пробормотал Гальбрайт сквозь зубы. - Впрочем, потерпим! Потерпим! Скоро может быть нам придется воскликнуть, как в известной игре: "господа, меняйтесь местами, король идет!"

Кавалерия разделилась на два отряда и приготовилась к выступлению, чтобы засветло добраться до почных квартир. Меня пригласили, или лучше сказать, мне приказали ехать в свите герцога; я заметил, что на меня все еще продолжали смотреть подозрительно, хотя и не считали пленным. Впрочем, одинокий, беззащитный путешественник должен был непременно расчитывать на какие нибудь неприятные столкновения в те смутные времена, когда вражда между иаковитами и гаповерцами раздирала страму, когда не только горцы воевали с жителями равнины, но и отдельные шотландския семейства вели между собою бесконечные распри, которые раздражали умы, вселяли в людей подозрительность, и нередко доводили до кровопролития.

Я безропотно подчинился своей участи, и утешал себя надеждою выпытать как нибудь от Роберта Камбеля сведения о Рашлее и о его гнусных интригах. Справедливость требует заметить, что я не руководился в этом случае однеми себялюбивыми целями. Я был настолько заинтересован необыкновенной личностью Роб-Роя, и чувствовал такую симпатию к нему, что готов был на многое решиться, лишь бы только помочь ему.