Роб Рой.
Глава XXXV

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Роб Рой. Глава XXXV (старая орфография)

ГЛАВА XXXV.

-- Не знаю как мне быть с вами, мистер Осбальдистон, сказал Мак-Грегор, подвигая ко мне бутылку. - Вы не хотите есть, не хотите кажется спать, и в добавок ничего не пьете, хотя это вино могло бы сделать честь погребу сера Гильдебранда. Если бы вы были всегда так воздержны, то не навлекли бы на себя смертельной ненависти двоюродного брата, Рашлея.

-- Если бы я был всегда благоразумен, сказал я, краснея при воспоминании сцены, на которую намекал мой собеседник, - то мог бы избежать гораздо худшого зла, упреков моей совести.

Мак-Грегор бросил на меня проницательный, вызывающий взгляд, как бы желая угадать, в каком смысле были сказаны мои слова. Но он вероятно по выражению моего лица убедился, что я действительно говорил о самом себе, и глубоко вздохнув придвинулся к огню. Я последовал его примеру, и мы несколько времени сидели молча, оба погруженные в невсселые думы. Вокруг нас все было тихо; все но видимому спали.

-- Мак-Грегор первый прервал молчание лихорадочным голосом, как будто желая скорее отделаться от неприятного объяснения.

-- Мой родственник Николь Джарви, начал он, - желает мне добра, в этом нет сомнения, но на его предложение тяжело согласиться человеку в моем положении и с моим характером, принимая во внимание чем я был, чем я стал и что меня натолкнуло на такую дорогу.

Роб замолчал; я понимал щекотливое положение, в котором такой разговора, должен была, поставить меня, но тем не менее поспешил ответить Мак-Грегору, что вполне сочувствую ему в тяжелых обстоятельствах, окружающих его.

-- Я очень желал бы узнать, прибавила, я, как вы надеетесь выдти из них.

-- Вы разсуждаете как ребенок, ответила. Мак-Грегор глухим голосом, подобным отдаленному раскату грома, - вы разсуждаете как ребенок, который думает, что старый дуб можно также легко согнуть как молодую березку. Разве я способен забыть, что я объявлен вне закона, что меня проклинают как изменника, что за мою голову, как за волчью шкуру, назначена награда, что с моим семейством обращаются как с самкою и детенышами горной лисицы, которых все могут безнаказанно травить и мучить; разве я способен забыть, что в настоящее время чуждаются славного имени, завещанного мне длинным рядом предков?

Роб продолжал говорить в том же духе, и я заметил, что он все более и более горячился, перечисляя нанесенные ему обиды; не трудно было понять, что он нарочно старался раздражать себя, чтобы оправдать в собственных глазах свои дурные поступки. И это ему вполне удалось: его ясные, серые глаза засветились недобрым огнем, зрачки сильно расширились; он судорожно задвигал ногами, схватился за рукоятку меча, сжал кулак, и наконец вскочил с своего места.

-- Пускай же они узнают, воскликнул он, задыхаясь от бешенства, - пускай же они узнают, что есть! заколдованная сила в опозоренном ими имени Мак-Грегора! Все те, которые глумятся теперь над моими терзаниями, узнают когда нибудь что значит месть Роб-Роя. Несчастный шотландский гуртовщик, разоренный, голодный, лишенный всего что ему было дорого, обезчещенный, затравленный как собака, потребует такой расплаты, от которой волосы встанут дыбом на голове у негодяев, погубивших его своею алчностью. Они топтали ногами жалкого черня, ползающого по земле, по содрогнутся, когда увидят этого червя обращенным в крылатого дракона, изрыгающого пламя. Но зачем я говорю об этом? сказал он, садясь на место и успокоиваясь; вы впрочем поймете, мистер Осбальдистон, что у всякого терпение лопнет, когда на него поднимутся даже друзья и соседи, и будут травить его как кабана или выдру. Вы видели каким градом пуль меня осыпали сегодня у Авондоского брода; такого свирепого ожесточения не вынес бы и святой человек, не только горец, который, как вам вероятно известию, мистер Осбальдистон, не отличается особенным терпением. А все же надо подумать о том что говорил Николь Джарви: мне жаль детей, мне больно подумать, что Гамиш и Роберт будут жить как их отец.

Мысль о сыновьях тронула железное сердце Роб-Роя, и он уныло попик головою.

Я был глубоко тронут этой сценой. Меня всегда гораздо более поражали страдания сильных, гордых, мужественных характеров, чем невзгоды и неприятности плаксивых, малодушных людей. Во мне пробудилось непреодолимое желание помочь Мак-Грегору, не смотря на очевидную трудность, и даже невозможность подобной помощи.

-- У нас за границей большие связи, начал я: - нельзя ли будет вашим, сыновьям приискать себе достойное занятие на материке? Они имеют полное право на материальную и нравственную поддержку со стороны фирмы моего отца.

Я уверен, что мои слова звучали глубоким, искренним чувством; но мой собеседник прервал меня и взяв за руку сказал:

-- Благодарю, благодарю вас, но не будем больше говорить об этом. Я не думал, что кому нибудь придется опять увидеть слезу на реснице Мак-Грегора.

Он обтер рукавом заплаканные глаза, и продолжал:

-- Завтра поутру мы потолкуем об этом, потолкуем также о ваших делах. Ведь мы встаем с зарей даже когда нам, против обыкновения, приходится спать на удобных постелях. Не выпьем ли мы с вами прощальной чарки?

Я отказался.

Роб налил себе почти полкварты вина, и выпил залпом.

Я лег спать, отложив разговор с Мак-Грегором! до более благоприятного случая, когда он не будет в таком возбужденном настроении духа. Этот необыкновенный человек до того овладел моим воображением, что я даже лежа на постели не мог оторвать от него глаз, и долго следил за его малейшими движениями. Он несколько времени ходил по комнате, осеняя себя по временам крестным знамением и бормоча латинския молитвы; потом завернулся в плэд, положил по одну сторону от себя обнаженный меч, по другую - два пистолета, и улегся так, чтобы в случае опасности иметь возможность безпрепятственно вскочить на ноги с оружием в руках; через несколько минут он громко захрапел. Утомленный продолжительной ходьбой и тревожно проведенным днем, я в свою очередь заснул глубоким, тяжелым сном, от которого пробудился только на другое утро довольно поздно.

Когда я проснулся и сообразил где я и что со мною, я прежде всего вспомнил о Роб-Рое; по его уже не было в комнате. Я разбудил мистера Джарви, который долго вздыхал, кряхтел и жаловался на боль в костях, после чрезмерной усталости прошедшого дня; наконец он пришел в себя, и с восторгом выслушал радостное известие об обратном получении документов, похищенных Рашлеем Осбальдистоном. Он забыл все свои неприятности, вскочил с постели и начал проверять бумаги, полученные мною от Дианы Вернон, с памятным листком мистера Овена.

-- Так, так, бормотал он; совершенно верно. Бэли и Витингтон! - где же Бэли и Витингтон? - семь сот, шесть, и восемь, - верно, до малейшей дроби верно. Поллок и Бильман, - двадцать восемь, семь - верно. Слава Богу! Груб и Гриндер - отличные люди для комерческих сношении! - триста и семдесят, Глиблад двадцать. Глибладу не особенно доверяю! Слипритонг; Слипритонг обанкрутился; впрочем, на нем небольшая сумма, очень небольшая; остальное все в порядке. Слава Богу! Мы свое дело сделали, и можем оставить эту печальную страну. Призываю Небо в свидетели, что мне не скоро придет охота вернуться в Лох-Ард.

-- Очень жаль, любезный Николь, сказал Мак-Грегор, войдя в комнату и слыша последнее замечание мистера Джарви. - Конечно, обстоятельства не позволили мне принять вас так как я желал бы; но все же если бы вы согласились почтить своим посещением мое скромное жилище..

-- Очень вам благодарен, очень вам благодарен, заговорил поспешно мистер Джарви, - но мы не можем терять времени, мы должны вернуться поскорее в Глазго, у нас там с мистером Осбальдистоном спешные дела.

-- Как угодно, любезный Николь, возразил горец; - вы знаете пашу поговорку: приюти гостя, идущого к тебе, и не задерживай гостя, спешащого уйдти. Но вы не можете ехать на Драймен. Я должен проводить вас до Лох-Ломонда, и переправить в лодке к Баллохскому парому, куда пошлю также ваших лошадей в объезд. Правило мудрого человека никогда не возвращаться прежнею дорогою. если можно выбрать другую.

-- Ха, ха, ха! Роб! засмеялся мистер Джарви, это одно из тех правил, которым вы научились, когда были гуртовщиком; я думаю вам не особенно было приятно встречаться с фермерами, у которых ваши стада дорогой щипали луга. А теперь вероятно вы еще заботливее заметаете свои следы!

-- Разумеется, мне тем нужнее чаще менять дорогу, возразил Роб. - Но лошадей ваших я пошлю берегом с Дугалем Грегором, который для этого случая перестает быть горцем из клана Мак-Грегора, а преобразуется в мирного слугу почтенного судьи Николя Джарви, и вы едете, разумеется, не из Аберфойля, а из Стирлинга; понимаете? Да вот он и сам на лице.

-- Я ни за что не узнал бы молодца, сказал мистер Джарви. И действительно, трудно было узнать дикого горца, когда он появился перед дверьми гостиницы в шляпе, парике и охотничьей куртке, принадлежавшими Андрю Фэрсервису; он сидел верхом на лошади судьи, а мою держал в поводу. Мак-Грегор повторил ему приказание избегать дорогою всех мало мальски подозрительных мест, внимательно прислушиваться к толкам, и дожидаться нашего прибытия в назначенном месте, близ Баллохской переправы.

В тоже время Роб-Рой предложил нам отправиться вместе с ним, уверяя что чрезвычайно здорово пройти перед завтраком несколько миль, выпив предварительно стаканчик водки. Мистер Джарви охотно согласился.

-- Вообще говоря, заметил он, - не следует начинать дня с крепких напитков; это предосудительная и пагубная привычка, по с другой стороны необходимо предохранять желудок (который составляет очень нежную часть тела) от вредного влияния утренняго тумана. В подобных случаях мои отец, альдерман города Глазго, предписывал в виде исключения стаканчик хмельного напитка.

-- Совершенно верно, любезный Николь; вот почему мы, как сыны тумана, можем пить водку с утра до вечера.

Подкрепившись надлежащим образом, мистер Джарви взобрался на маленького горношотладского пони; мне предложили последовать его примеру, но я предпочел идти пешком; и так мы снова отправились в путь, по совсем в другом настроении духа чем накануне.

Нас сопровождал отборный отряд горцев, состоявший из шести человек, молодцоватых по наружности и прекрасно вооруженных; это была обычная свита Мак-Грегора.

Когда мы приблизились к ущелью, в котором накануне происходила схватка и близ которого Морис погиб такой ужасной смертью, Мак-Грегор торопливо заговорил, отвечая не столько на мои слова, сколько на мысли, невольно теснившияся в моей голове.

-- Вы вероятно строго судите нас, мистер Осбальдистон, и это очень естественно. Но не забудьте по крайней мере, что нас вызвали на крайния меры. Мы грубый, невежественный, бешеный народ, по жестокосердие не в нашем характере. Мы не стали бы нарушать мира и спокойствия в стране, еслибы нам позволили мирно пользоваться покровительством закона. Но нас издавна преследовали...

-- А гонение, заметил мистер Джарви, - доводит и мудрых людей до безумия.

-- Каково же оно должно было отозваться на нас, продолжал Мак-Грегор, - которые живем теперь, как жили наши предки тысяча лет тому назад, и едва ли можем назваться просвещеннее их? Разве мы можем спокойно смотреть, как издают против нас кровавые законы, как вешают, убивают, преследуют древние, почтенные роды? Разве мы можем относиться к нашим гонителям великодушно? Возьмите меня, для примера, каким вы меня видите, я участвовал во многих схватках, но никогда не убивал людей хладнокровно, с заранее обдуманным намерением, а они готовы предать меня и повесить, как бродячую собаку, перед домом любого вельможи, который по чему либо ко мне нерасположен.

на службу в какой нибудь полк заграницей. Мак-Грегор крепко пожал мне руку, и пропустив мистера Джарви несколько вперед (что, по причине узкой дороги, он мог сделать совершенно незаметно и безобидно для судьи), сказал:

-- Вы добрый, благородный юноша, и без сомнения понимаете, что к чувствам благородного человека надо относиться с почтением. Но вереск, который я так долго топтал при жизни, должен покрыть мою могилу. Кровь перестанет течь в моих жилах и рука безжизненно опустится, когда я разстанусь с моими родными горами. Никакия красоты в мире не способны утешить меня за утрату скал и озер, окружающих меня своей дикой прелестью. А Элен, что станется с нею, если я покину ее беззащитной жертвой новых оскорблений, новых жестокостей? Разве она согласится оставить эту страну, не имея возможности присоединить к воспоминанию о тяжелых страданиях сладкое сознание удовлетворенной мести? Когда мой великий враг, как я по справедливости могу назвать герцога, принудил меня покинуть родную страну с женою, детьми и всеми приверженцами, и переселиться на время в землю Мак-Каллум-Мора, Элен сочинила прощальную песнь, которой мог бы гордиться сам Мак-Римон {Мак-Римоны или Мак-Кримонды были наследственными певцами у вождей клана Мак-Леода, и прославились своими поэтическими дарованиями. Песнь, сочиненная Элен Мак-Грегор, сохранилась до сих пор. Автор.}. Она звучала так грустно, так уныло, что у нас сердце надрывалось слушая ее. Так мог только сын оплакивать смерть любимой матери; слезы катились по суровым лицам моих людей, и я никогда не соглашусь перечувствовать второй раз то что я тогда чувствовал.

-- Но ваши сыновья, сказал я; - мне кажется они в том возрасте, когда ваши соотечественники охотно пускаются в странствования, чтобы посмотреть на свет и людей?

-- Я был бы очень рад, возразил Мак-Грегор, если бы они могли поступить на военную службу во Франции или в Испании, как обыкновенно делают благородные шотландские джентльмены; в прошедшую ночь ваш план казался мне вполне удобоисполнимым, но я видел сегодня утром графа, прежде чем вы встали.

-- Разве он останавливался так близко от нас? спросил я с замиранием сердца.

-- Почему же он не желал? перебил я Роб-Роя высокомерным голосом; - не мог же он предполагать, что я стану насильно втираться в их общество!

-- Вам не из чего обижаться, мистер Осбальдистон, и смотреть на меня из подлобья, как дикая кошка, выглядывающая из старого дупла; граф искренно желает вам добра, и успел доказать это; вот почему, собственно говоря, и вереск загорелся.

-- Как вереск загорелся? спросил я; - я вас не понимаю.

-- Да так, продолжал Мак-Грегор; - вам вероятно известно, что все зло на свете идет от женщины и денег. Я перестал доверять Рашлею Осбальдистону с той самой мийуты, как он убедился, что Диана Вернон никогда не будет его женою; он только из-за этого и с графом поссорился. Потом подоспела история с вашими бумагами; мне достоверно известно, что как только Рашлей был вынужден возвратить их, он поехал в Стирлинг, и донес правительству обо всем (а может быть и более того) что втихомолку творилось у нас в горах; вот почему вероятно сделали такую неожиданную облаву на меня, и подняли на ноги целое графство, чтобы задержать графа и мис Диану. Я уверен также, что негодяй Рашлей и его сообщники подбили несчастного Мориса заманить меня обманом в ловушку. Но будь Рашлей Осбальдистон последним и благороднейшим представителем своего рода, и сведи нас судьба когда нибудь вместе, я позволю назвать себя жалким трусом, если я не омою свой кинжал в его крови!

-- Я готов радоваться всему что случилось, сказал я, - если измена Рашлея может положить конец безумному, отчаянному политическому заговору, главным агентом которого я долго его считал.

-- Не полагайтесь на это, возразил Роб-Рой: - слово изменника не может помешать честному делу. Ему, правда, были хорошо известны все наши тайны; иначе стирлингская и эдинбургская крепости давно перешли бы в наши руки, что при настоящих обстоятельствах случится вероятно нескоро. Но мы стоим за такое правое дело, наши приверженцы так многочисленны, что измена одного человека не может разстроить наших планов; мы еще заставим говорить о себе. И так, возвращаясь к нашему прежнему разговору, позвольте поблагодарить вас от души за предложение позаботиться о моих сыновьях; я готов был согласиться на него в прошедшую ночь. Но теперь обстоятельства переменились; вы увидите, что измена негодяя побудит местных джентльменов немедленно поднять знамя возстания; иначе их переловят по одиночке и отправят в Лондон сворами, как собак, чему мы видели пример в тысяча семьсот седьмом году. Междоусобную войну можно уподобить василиску: мы десять лет высиживаем яйцо возстания и готовы бы высиживать его еще столько же времени; но вот является Рашлей, разбивает скорлупу и освобождает чудовище, которое начинает с огнем и мечем носиться по стране. А в такое время нам нужны руки. Я нисколько не умаляю достоинства королей Франции и Испании, которым желаю всего хорошого, но король Иаков не хуже их, и имеет преимущественное право на услуги Гамиша и Роберта, рожденных его подданными.

Не трудно было понять, что в словах Мак-Грегора выражалось настроение целого народа; я считал опасным и безполезным оспаривать политическия убеждения моего спутника, принимая во внимание время и место, в котором мы находились; поэтому я пожалела. только о неизбежных бедствиях и неурядице, которыми должна была ознаменоваться всякая попытка возстановить изгнанную королевскую династию.

-- Не беда, мистер Осбальдистон, не беда! возразил Мак-Грегор. - Чтобы небо прояснилось, туча должна разразиться дождем. Если свет перевернется вверх дном, честным людям перепадет по крайней мере кусок хлеба.

и теперь он очень неопределенно ответил на мои вопросы.

-- Я надеюсь, сказала, он, - что молодая лэди скоро переберется в более спокойную и безопасную страну.

Мне пришлось удовольствоваться таким объяснением, и я возложила, всю надежду на случай, не раз уже сослуживший мне добрую службу. Мне хотелось еще раз испытать мучительную сладость последняго свидания с девушкой, которой я посвятил всю свою любовь.

Пройдя около шести английских миль вдоль озера по красивой, извилистой тропинке, мы достигли какой-то деревушки, в которой хижины были скучены на берегу великолепной заводи, носившей, если не ошибаюсь, название Ледиарта. Здесь был выстроен многочисленный отряд горцев в ожидании нашего прибытия.

У диких или точнее сказать у необразованных народов. проявление красноречия и изящного вкуса производит всегда, отрадное впечатление, потому что оно свободно от рутины и принужденности; справедливость такого мнения подтверждалась выбором места, в котором горцы собра: лиси. встретить своего вождя. Кто-то сказала., что английскому монарху подобает принимать посла враждебного государства на палубе военного корабля; горец Мак-Грегор вероятно не без намерения выбрал такую местность, которая должна была произвести на нас сильное впечатление своей величественной красотой.

гора поднималась очень круто; на её вершине развевались знамена и сверкали оружия нескольких десятков горцев. Я до сих пор не могу без восторга вспомнить окружавшую нас местность. Горный поток бурно катил свои воды по крутому склону, и встречая на пути скалистую преграду падал двойным каскадом. Над первым водопадом около двенадцати футов вышины, простирала, свои могучия ветви старинный дуб, наклонившийся с берега и защищавший от нескромных взоров седые брызги потока; вода собиралась в великолепном каменном басейне, правильная форма которого невольно заставляла подумать о резце скульптора. Здесь она неистово крутилась, бросалась вниз с высоты пятидесяти футов в узкую, мрачную разселину между скалами, и преодолев последнее препятствие, спокойно текла к озеру в глубоком русле.

Элен Мак-Грегор выказала много природного вкуса, приготовив нам завтрак в этой очаровательной местности, которая должна была необходимо произвести потрясающее впечатление на нас, мало знакомых с красотами шотландской природы. Впрочем, горцам, как я уже заметил, в значительной мере доступно чувство изящного и поэтичного. Они обыкновенно держат себя очень важно и гордо, но за то доводят до крайности формальную вежливость и почтительность. Строгое соблюдение этикета показалось бы смешным во всяком другом поселянине, но оно является неотъемлемою принадлежностью чинных, прекрасно вооруженных горцев. Вот почему, оказанный нам прием отличался формальным характером.

Горцы, стоявшие разбросанными группами, выстроились при нашем появлении в плотную, неподвижную колонну, перед которой показались знакомые мне фигуры Элен Мак-Грегор и её двух сыновей. Роб-Рой с своей стороны стал во главе сопровождавшого нас отряда; он помог мистеру Джарви слезть с коня, так как подъема, становился чрезвычайно крут, и мы продолжали шествие медленным, торжественным шагом. Раздались дикие звуки волынки, смягченные мерным плеском падающей воды, и когда мы подошли ближе, жена Мак-Грегора сделала несколько шагов к нам на встречу. Костюм её отличался большею изысканностью и женственностью, чем накануне, но черты лица сохраняли то же горделивое, непреклонное выражение. Она обняла моего друга Джарви, но ему во видимому жутко пришлось от этого объятия; по крайней мере, судорожное дрожание в ногах и в голове невольно напомнило мне человека, попавшого в лапы медведицы и не знающого, ласкает ли она его или ломает.

-- Привет вам, любезный родственник, сказала Элен, - ивам также сердечный привет, обратилась она ко мне, выпуская из своих объятий мистера Джарви, который инстинктивно отскочила, назад и стал поправлять свой парик. - Вы явились в нашу несчастную страну, когда кровь кипела в нас и обагряла наши руки. Простите нам суровый прием, оказанный вам вчера; нас к тому вынудили тяжелые времена.

Слова эти были произнесены тоном царицы, приветствующей своих придворных. В её обращении не было ни малейшого следа грубости, отличающей южных шотландцев. Она выражалась с сильным местным акцентом, но тем не менее переводила национальные, поэтическия выражения гаэльского языка на английский очень плавно, изящно и красноречиво. Сам Мак-Грегор, имевший гораздо более жизненной опытности, выражался напыщеннее и менее красиво; по его речь возвышалась до замечательной чистоты и выразительности, когда он касался серьезных предметов, близких его сердцу. Основываясь на сделанных мною наблюдениях, я могу вывести заключение, что горцы употребляют в обыкновенном разговоре нижнешотландское наречие; но когда они находятся в возбужденном настроении духа, они высказывают свои мысли в энергичных выражениях родного, гаэльского наречия, почему их речь отличается возвышенной поэзией и дикой прелестью. Дело в том, что от души сказанное слово всегда звучит убедительно и энергично; нередко случается, что шотландец, не зная как отвечать на резкие, меткие упреки англичанина, перебивает его словами: Еще бы! вы говорите по английски!

воспоминании о событиях минувшого дня, а хозяйка продолжала смотреть угрюмо и сосредоточенно. Роб-Рои тщетно старался нас развеселить, - мы все сидели мрачны, точно справляли тризну, и очень обрадовались, когда угощение кончилось.

-- Прощайте, любезный родственник, сказала Элена, мистеру Джарви, когда мы поднялись с мест. - Надеюсь, что мы никогда более не увидимся; это лучшее пожелание, которое Элен Мак-Грегор может сделать другу.

Мистер Джарви хотела, что-то сказать, вероятно какую нибудь избитую общую фразу, по вся фигура Элена, дышала такой грустной, спокойной решимостью, что почтенный судья устыдился своей педантичной самонадеянности. Он замялся, закашлял, поклонился, - и ничего не сказала..

-- Вам, молодой человек, обратилась она ко мне, - я имею передать нечто на память от особы, которую вы никогда не...

-- Элен! перебил ее Мак-Грегор громким, строгим голосом, - что это значит? Разве вы забыли данное вам приказание?

человек, сказала она, подавая мне кольцо (я узнал в нем одно из немногих украшений, которые носила Диана Вернон), - меня просила передать вам это кольцо одна особа, которую вы никогда более не увидите. В этом залоге мало радости для вас, и оно очень кстати достается вам через меня, которая никогда не знала радости на своем веку. "Пусть она. забудет меня навсегда", таковы были последния слова этой особы.

-- Неужели она предполагает, воскликнул я почти безсознательно, - что я могу ее забыть?

-- Все можно забыть, ответила эта необыкновенная женщина: все кроме сознания своего безчестия и жажды мщения над своими врагами.

-- Пусть играют волынки! крикнул Мак-Грегор, нетерпеливо топнув ногою.

Резкие пронзительные звуки волынок положили конец нашему разговору. Мы молча простились с хозяйкой, и я отправился в путь, унося с собой новое доказательство, что Диана любила меня и что мы разстались с нею навсегда.