Роб Рой.
Глава XXXVI

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Роб Рой. Глава XXXVI (старая орфография)

ГЛАВА XXXVI.

Мы ехали по дикой, живописной местности, которую я не берусь описывать, так как печальное настроение духа делало меня очень невнимательным ко всему окружающему. Высокая вершина Вен-Ломонда, царившая над окрестными горами, оставалась вправо от нас и служила нам маяком. Я только очнулся от своего оцепенения, когда, после долгой, утомительной ходьбы, мы выбрались из тесного горного ущелья, и очутились на берегу Ломондского озера. Я не стану описывать картину, которую нужно видеть самому, чтобы оценить её великолепие. Достаточно заметить, что природа едва ли может представить зрелище столь высокой, благородной красоты, как эта громадная площадь воды, усеянная безчисленными островами самых дивных, причудливых очертаний; к северу озеро съуживается и уходит в мрачные горные теснины; к югу оно постепенно расширяется и катит свои светлые волны к извилистым берегам роскошной, плодоносной страны. Восточное прибрежие озера, чрезвычайно крутое и обрывистое, служило в то время главным местопребыванием Мак-Грегора и его клана; вот почему на узком перешейке, отделявшим Лох-Ломонд от соседняго озера, был помещен небольшой отряд войска. Но вследствие крайней неприступности страны, изобиловавшей ущелиями, болотами, пещерами и другими препятствиями, затруднявшими движение регулярного войска, маленький гарнизон должен был ограничиваться только рекогносцировкой неприятельских притонов, не имея возможности открыть наступательные действия.

Предприимчивые, смелые горцы нередко пользовались своим выгодным положением относительно правительственного войска; пример тому мы видели в засаде, устроенной капитану Торнтону. Но когда Роб-Рой лично командовал своим отрядом, он не допускал насилия и жестокостей, хорошо понимая, как безполезно и опасно озлоблять неприятеля. Я с удовольствием узнал, что он освободили. пленных, захваченных в Стычке близ Аберфойля; мне рассказывали вообще много примеров замечательного великодушия, выказанного в подобных же случаях этим необыкновенным человеком. В небольшой бухте, заслоненной от озера крутым скалистым выступом, нас ожидала лодка с четырьмя дюжими гребцами; Роб-Рой простился с вами дружески. Между ним и мистером Джарви по видимому существовала большая привязанность, основанная на взаимном уважении, и составлявшая странный контраст с их противоположным образом жизни и несходными характерами. Мистер Джарви нежно обнял своего родственника и собирался уже спуститься в лодку, как вдруг неожиданная мысль остановила его. Он обернулся к Мак-Грегору и сказал дрожащим от волнения голосом:

-- Если вам когда нибудь понадобятся - вам или вашему семейству - сто или даже двести фунтов, напишите только словечко в Соленый Рынок.

Роб оперся одной рукой на рукоятку меча, другую протянул мистеру Джарви и сказал с жаром, что если кто нибудь посмеет оскорбить его родственника, то нахалу не сдобровать, хотя бы он был самым знатным обитателем города Глазго.

Обменявшись заверениями взаимного расположения и сочувствия, мы отчалили от берега и направились к юго-западному углу озера, где из него вытекает река Левен. Роб-Рой стоял некоторое время на прибрежной скале, от которой мы отплыли, а его длинное ружье и перо на шляпке - отличительный признак гордого джентльмена и воина - долго виднелись еще издали.

Когда мы отъехали далеко от берега, Мак-Грегор стал медленно спускаться с горы, в сопровождении своих спутников. Мы долгое время хранили глубокое молчание, прерываемое только тихой, монотонной гаэльской песнью, которую затянул один из гребцов и которую его товарищи подхватывали каждый раз, когда она переходила в дикий, оживленный рифм.

Меня осаждали невеселые мысли; по дивная красота окружавшей местности смягчала несколько мои раздраженные, взволнованные чувства. Я невольно подумал, что будь я католиком, я пожалуй, при моем восторженном настроении духа, согласился бы поселиться уединенным отшельником на одном из прелестных островов, мимо которых скользила наша лодка.

Мистер Джарви был также погружен в размышления, хотя они были несколько иного характера, и когда час спустя мы начали разговаривать, он принялся очень убедительно доказывать мне возможность осушить все озеро и обратить таким образом громадное пространство, пропадающее без всякой пользы (если не считать ловли окуней и щук), в пахатную и луговую землю.

Хотя мой ум отказывался следить за его длинным разсуждением, я запомнил одну подробность: мистер Джарви предполагал сохранить часть озера как удобный водяной путь, по которому, при достаточной его глубине и ширине, баржи с углем должны были совершать рейсы между Думбартоном и Гленфаллохом также легко как между Глазго и Гриноком.

Наконец мы причалили к берегу у развалин старинного замка, где озеро вливает свои лишния воды в глубокое русло Левена. Здесь мы нашли Дугаля с лошадьми. Мистер Джарви успел подумать о нем одновременно с разработкой гигантского проекта, осушки Лох-Ломонда; в обоих случаях он по видимому руководился в своих соображениях не столько практическою удобоисполнимостью сколько отвлеченным понятием о пользе.

-- Дугаль, сказал он, - ты хороший, добрый малый, и умеешь служить людям, которые стоят выше тебя; по мне жаль тебя, Дугаль, потому что тебя ожидает рано или поздно плохой конец. Благодаря моим личным заслугам на судейском поприще и примерной службе моего покойного отца, альдермана Николя Джарви, я имею некоторый вес в свете и заставлю моих товарищей снисходительно отнестись к твоему прошедшему. Так вот я думал, что если ты согласен вернуться с нами в Глазго, я мог бы дать тебе место сторожа при моих складах, пока не подвернется чего нибудь получше.

-- Я очень благодарен вашей милости, возразил Дугаль; - по чорт побери! Я ни за что не соглашусь ступить на мощенную улицу, разве меня снова потащут по Галлогэту в кандалах и с наручниками.

исполнял возложенную на него должность, пока не явился его бывший вождь, Мак-Грегор, и не пробудил в нем прежней привязанности к клану.

Мистер Джарви крайне удивился решительному отказу Дугаля, и обернувшись ко мне заметил, что никогда не видал такого идиота. Я поблагодарил Дугаля за его услуги самым осязательным и приятным для него образом, сунув ему в руку две гинеи. Почувствовав прикосновение драгоценного металла, горец подпрыгнул как дикий козел, и так странно выкинул ноги, что восхитил бы любого француза-танцмейстера. Потом он побежал к лодочникам похвастать своей наградой, и уделив им небольшую часть денег, заставил их принять шумное участие в своем восторге. Наконец (пользуясь любимым выражением Джона, Буниапа), он пошел своей дорогой, и я больше его не видал.

Мы с мистером Джарви сели на коней, и поехали в Глазго. Вскоре исчезла зеркальная поверхность озера, окаймленная величественным амфитеатром гор; я невольно высказал вслух свой восторг перед дивными красотами шотландской природы, хотя очень хорошо знал, что не мог расчитывать на сочувствие мистера Джарви.

-- Вы еще очень юный джентльмен, возразил он, - а в добавок англичанин, следовательно вам все это может казаться очень прекрасным; но я - человек опытный, практичный, я знаю толк в ценности земли, и не променяю одного обработанного поля близ Глазго на все красоты шотландских гор. Я вам замечу еще, мистер Осбальдистон (при всем моем уважении к вам), что когда я возвращусь в свой родной город, взбалмошным людям трудно будет завлечь меня вторично в такую глушь.

Желание почтенного джентльмена исполнилось; после продолжительного путешествия мы подъехали наконец к дверям его дома поздно ночью, или, лучше сказать, рано поутру на следующий день. Я поспешил передать своего спутника на руки преданной, услужливой Мати, а сам отправился к мисис Флитер, у которой был виден еще свет в окнах, не смотря на очень поздний час. Мне отворил двери сам Андрю Фэрсервис; он вскрикнул от радости, когда услышал мой голос, и не говоря ни слова бросился во второй этаж, где виднелся свет. Полагая, что он вероятно поспешил сообщить о моем приезде мистеру Овену, я поднялся за ним по лестнице. По Овен был не один в комнате: с ним кто-то сидел, - это был мой отец.

Овен схватил мою руку и оросил ее слезами, приветствуя меня с счастливым возвращением. Такия сцены говорят сердцу и глазам более чем уху; и теперь еще слезы катятся по моим щекам, когда я вспоминаю наше свидание; но тебе понятно сильное, глубокое чувство, милый Третям, и ты не станешь требовать от меня описания того что невозможно описать.

Когда прошли первые минуты шумной радости, я узнал что отец возвратился из Голландии вскоре после отъезда мистера Овена в Шотландию. Решительный и предприимчивый во всех случайностях жизни, он остановился в Лондоне только для того, чтоб отыскать средства к уплате торговых обязательств. Успешные спекуляции на континенте увеличили его кредит и подняли его фонды, так что он Без труда привел в порядок дела, которые разстроились только вследствие его продолжительного отсутствия; потом он отправился в Шотландию, чтобы начать судебное преследование против Рашлея Осбальдистона и повидаться с своими кореспондентами. Прибытие его в Глазго, с возстановленным кредитом и большими суммами денег для уплаты но обязательствам, как громом поразило Мак-Фина, Мак-Вити и Комп., полагавших что его звезда закатилась навеки. Оскорбленный приемом, оказанным его старшему прикащику и доверенному лицу, мистер Осбальдистон не хотел слышать ни об извинениях, ни о примирении, он немедленно подвел счеты с ненавистным торговым домом, и объявил господам Мак-Вити и Мак-Фину, что впредь не будет иметь с ними никаких комерческих сношений.

Восторжествовав над своими вероломными друзьями, он стал очень безпокоиться обо мне. Овен (наивный человек!) был сначала того мнения, что путешествие в пятьдесят - шестдесят миль, которое можно было так удобно предпринять из Лондона в любую сторону, не должно представлять ничего особенно опасного. Но вскоре он также начал безпокоиться, видя опасение отца, хороню знакомого с дикой необузданностью горцев.

Их волнение достигло крайних пределов, когда за несколько часов до моего возвращения, явился Андрю Фэрсервис и сообщил самое безнадежное, преувеличенное сведение об опасном положении, в котором он меня оставил. Оказалось, что начальник отряда, которым он был задержан в качестве пленника, не только отпустила, его на свободу, после краткого допроса, но еще снабдил деньгами на путешествие в Глазго, чтобы он мог скорее сообщить моим друзьям о неприятном положении, в котором я находился.

он не счел нужным смягчить свое донесение, тем более что в числе слушателей находился богатый лондонский негоциант. Он чрезвычайно подробно распространился об опасностях, которым я подвергался и от которых спасся только благодаря его опытности, находчивости и предприимчивости.

-- Страшно и жалко подумать, сказал он, - что будет с ним теперь, когда от него улетел его ангел хранитель (ангел хранитель был никто иной как сам Андрю Фэрсервис!); про судью я не говорю; он в моих глазах ничего не значит, и даже хуже того, потому что он самонадеянный человек, а я ненавижу самонадеянных людей; по молодому джентльмену плохо придется в холодной воде Авондоского потока, где над головою свищут пули солдат и сверкают кинжалы горцев.

Если б Овен был один, то рассказ почтенного Фэрсервиса довел бы его до отчаяния; но отец мой так хорошо знал людей, что сразу понял характер Андрю и оценил пристрастность его слов. Тем не менее, этот рассказ пробудил в нем сильнейшее безпокойство. Он немедленно решился ехать лично в горную Шотландию, чтоб деньгами добиться моего освобождения, и занялся с Овеном пересмотром деловых бумаг, которыми последний должен был распорядиться в его отсутствии; вот почему они не ложились еще спать, когда я возвратился в полночь.

Мы разошлись очень поздно, но я находился в таком возбужденном состоянии, что не мог долго заснуть, и на другой день, рано но утру, был уже на ногах. Андрю Фэрсервис явился по обыкновению одевать меня, но не в таком оборванном виде, в каком я его покинул близ Аберфойля; на нем был новый, очень приличный костюм черного цвета, как будто он собрался на похороны. Мошенник долго не хотел отвечать на мои вопросы; но наконец признался, что купил это платье, желая почтить трауром мою вероятную смерть. Я позволил себе купить его на ваш счет, продолжал он, потому что потерял из за вас свои хорошия вещи. Я надеюсь, что ни вы, ни ваш батюшка, которого Провидение благословило своими щедротами, не захотите обижать бедного человека, так пострадавшого из преданности к вам. К тому же, пара платья не может составить ощутительного расхода для Осбальдистонов, благодарение Богу! особенно, когда дело идет о вознаграждении старого, верного слуги.

Хитрость Андрю удалась ему, потому что я не мог оспаривать его прав на вознаграждение за потерю, понесенную из за меня; таким образом он остался владельцем полного траурного костюма, оплакивая внешним образом потерю своего господина, который преспокойно здравствовал.

ему, на обоюдно выгодных условиях, принять на себя агентство, которое до того времени находилось в руках Мак-Фина, Мак-Вити и о комп. Мистер Джарви от души поздравил отца и Овена, и не отрицая оказанных им услуг, прибавил:

-- Я поступил так, как желал бы чтобы поступили со мною; что же касается до вашего предложения, то я принимаю его с благодарностью. Если бы Мак-Фин, МакъВити и Коми, выказали себя честными, благородными людьми, я не согласился бы стать им поперег дороги. Но в настоящем случае они вполне заслуживают наказания.

Потом мистер Джарви отвел меня в угол комнаты, и поздравив еще раз с счастливым окончанием дела, продолжал с некоторым замешательством:

-- Я бы очень желал, мистер Франсис, чтоб... чтобы не было много... толку обо всем что мы с вами там видели. Пользы мало рассказывать про несчастную историю с Морисом, разве нас с вами потребуют свидетелями в суд; я не думаю, что члены совета одобрят поведение их собрата, который дрался с горцами и сжег им плэд. А главное, я знаю, что у меня довольно благообразная наружность, когда я стою на ногах; но я конечно представлял очень жалую фигуру, когда у меня слетела шайка и парик, и я висел между небом и землею, безпомощно болтая ногами. Я уверен, что судья Грэам дорого бы дал, чтобы узнать эту историю.

Я невольно улыбнулся, вспомнив смешное положение, в котором мистер Джарви новис на скале, хотя в то время мне было далеко не до смеха. Добрый судья немного сконфузился, но улыбнулся и покачал головою.

держать язык за зубами. Я не хотел бы даже, чтобы плутовка Мати знала об этом неприятном происшествии, иначе не было бы конца насмешкам.

Я успокоил мистера Джарви, объяснив ему, что мы с отцем собираемся немедленно выехать из Глазго. Действительно, нам теперь не было ни малейшей надобности оставаться, так как документы, похищенные Рашлеем, были возвращены по принадлежности. Конечно, он успел получить деньги по некоторым векселям и израсходовать их на себя и на политическия интриги, но эту сумму можно было вытребовать с него только судебным порядком. Наш ходатай объяснил нам, что преследование уже начато, и что оно идет успешно.

Мы провели очень приятный день у мистера Джарви, ничего не пожалевшого, чтобы доказать нам свое гостеприимство, и потом простились с ним, как я также намерен поступить в настоящем рассказе, так как более не буду говорить о нем. Он продолжал собирать богатства и почести, и достиг до высшого положения в своем родном городе. Два года спустя после описываемых мною событий, он бросил холостую жизнь, и возвел Мати из должности хозяйки на кухне в достоинство хозяйки дома с именем мисис Джарви. Судья Грэам, Мак-Вити и некоторые другие (у кого нет врагов на свете?) много трунили над этой свадьбой; по мистер Джарви спокойно выслушивал насмешки.

-- Пускай их болтают, говаривал он, - мне их болтовня как с гуся вода, я не стану жертвовать из-за нея своим счастием. У моего покойного отца, альдермана города Глазго, была любимая поговорка:

-- К тому же, прибавлял он в заключение, - Мати никогда не была обыкновенной служанкой; она ведь приходилась родственницей лэрду Лимерфильду.

Мати оказалась вполне достойной своего нового, почетного положения, хотя неизвестно, следовало ли приписать это хорошим качествам её характера или её благородному происхождению. Одно достоверно, что друзья мистера Джарви, считавшие его женитьбу рискованным делом, напрасно безпокоились. В дальнейшей тихой, полезной жизни достойного судьи не произошло никаких событий, о которых стоило бы упомянуть.