Роб Рой.
Глава XXXIX

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Роб Рой. Глава XXXIX (старая орфография)

ГЛАВА XXXIX.

Внезапное появление Дианы до того меня поразило, что я долго не мог придти в себя. Воображение останавливаясь на предмете, дорогом сердцу, не только представляет его себе в самом выгодном свете, но именно в том, в котором он нам всего милее. В моих глазах остался на веки запечатленным образ Дианы в ту минуту, когда она прощаясь со мною уронила слезу, оросившую мою щеку; а кольцо, посланное ею через жену Мак-Грегора, доказывало что она уносила с собою в монастырь теплое воспоминание обо мне. Теперь же увидав ее, я разочаровался и пришел в отчаяние; её холодный, меланхолический вид почти оскорбил меня. Поддаваясь эгоистичному чувству, я обвинял ее в равнодушии, в безсердечии, а её отца - в гордости, жестокости и фанатизме, забывая, что они оба жертвовали своими интересами, а Диана - своею любовью тому, что они считали долгом.

Сер Фредерик Вернон был ревностный католик и полагал, что путь к спасению был недоступен еретику, а Диана, привыкшая впродолжение многих лет считать безопасность отца главною целью всех своих мыслей, надежд и поступков, видела исполнение своего долга в пожертвовании ему не только личных интересов, но и пламенных стремлений сердца. Впрочем, нет ничего удивительного, что я в то время не мог вполне оцепить её благородных побуждений, но все же я не думал о мести, или о каком либо низком удовлетворении моей страсти.

-- И так меня презирают, думал я после удаления сера Фредерика и Дианы, - меня презирают и не считают достойным разговаривать с нею. Пусть будет так, но они не могут помешать мне заботиться о её безопасности. Я останусь здесь, как верный страж, и по крайней мере под моим кровом ее не поразит никакое несчастье, которое может отразить мужественный, преданный человек.

Я позвал Сидаля в библиотеку, но он явился не один, а в сопровождении вечного Андрю, который ожидая для себя неисчерпаемых благ от перехода в мои руки Осбальдистонского замка решился постоянно быть на виду, и как часто случается с людьми преследующими эгоистичные цели, зашел слишком далеко и только возбудил во мне неудовольствие своей скучной неотвязчивостью.

Его присутствие помешало мне поговорить откровенно с Сидалем, а прогнать Андрю из комнаты я боялся, так как он мог подозревать что либо недоброе в этом вторичном удалении в такое короткое время. Я буду спать здесь, сказал я, приказав подвинуть к камину кушетку: у меня много дела и я лягу очень поздно.

Сидаль, по видимому понявший мой взгляд, предложил принести мне матрас и белье; я согласился, зажег свечи, и когда постель была готова, отпустил слуг, приказав не безпокоить меня ранее семи часов.

Оставшись один, я старался всеми силами отвлечь свои мысли от странных обстоятельств, в которых находился; по чувства, с успехом сдерживаемые мною пока предмет всех моих мечтаний был далеко, теперь были возбуждены в высшей степени близким соседством с той, с которой мне приходилось разстаться на веки. Я видел её имя в каждой строчке любой книги, взятой из шкафа, и её образ возставал передо мною на чем бы я не сосредоточивал свои мысли. Она походила на ревностную невольницу Соломона в поэме Приора, являвшуюся по первому зову и даже когда звали не ее, а другую. Я то поддавался этим мыслям, то боролся с ними, то думал о ней с нежной грустью, то сердился на нее, признавая себя оскорбленным незаслуженным отказом. Долго ходил я взад и вперед по библиотеке в лихорадочном раздражении; наконец, я бросился на приготовленную мне постель; по тщетны были все мои усилия успокоить разгулявшиеся нервы, лежа неподвижно к умственно разрешая арифметическия задачи. Кровь клокотала в моих жилах, словно огненный поток, а в ушах раздавался точно шум мельницы. Вскоре я вскочил, подошел к окну и виродо.тисние нескольких минут вдыхал в себя живительную прохладу ночного воздуха. Успокоившись немного, я вернулся к своему ложу, если не примиренный с своей судьбой, то по крайней мере решившись твердо перенести её удары. Через несколько минут я заснул, но не смотря на безчувственный покой тела, ум все еще тревожно работал, и меня преследовали безпокойные, ужасные сны.

Я видел также ясно, как бы на яву, что находился с Дианою во власти жены Мак-Грегора, приказавшей сбросить нас в озеро с крутого утеса; сигналом к этой казни должен был подать пушечным выстрелом сер Фредерик Вернон, бывший в одежде кардинала. Вся эта сцена мне представлялась так живо, что я теперь могу нарисовать мужественное, покорное лице Дианы и дикия, грубые улыбки палачей, уродливо скаливших на нас зубы. Я видел, как сер Фредерик, вся фигура которого дышала фанатизмом, подал сигнал; я слышал, как раздался роковой пушечный выстрел, повторенный тысячным эхо в окрестных горах, и проснулся дрожа всем телом.

Звуки, слышанные мною во сне, не были только плодом разстроенного воображения. Они продолжали раздаваться в моих ушах, но прошло несколько времени пока я понял, что громко стучали в наружную дверь. Я со страхом соскочил с постели, схватил меч и побежал запретить слугам впускать кого бы то ни было. Библиотека, выходившая в сад, находилась довольно далеко от парадной двери, и мне пришлось сделать довольно большой крюк. Выбежав на лестницу, я наконец услыхал слабый и нерешительный голос Сидаля, препиравшагося с какими-то неизвестными людьми, которые требовали немедленного впуска именем короля и согласию исполнительному листу судьи Стаидиша, причем они угрожали старому дворецкому карою закона в случае неоткрытия дверей. Вдруг я услыхал к величайшему моему неудовольствию голос Андрю, который просил Сидаля посторониться и позволить ему отворить дверь.

-- Если они пришли именем короля Георга, говорил Андрю, - то нам нечего бояться; мы ради его жертвовали своею кровью и достоянием. Нам нечего прятаться как другим, мистер Сидаль; мы не паписты и не иаковиты, слава Богу.

Тщетно ускорял я шаги, чтоб попасть во время в сени; услужливый дурак отодвигал уже один засов за другим, распространяясь о преданности его и мистера Осбальдистона королю Георгу; очевидно было, что прежде чем я достигну двери стучащиеся люди войдут в сени. Поэтому внутренно поклявшись сломать палку при первой возможности на спине Андрю, я бросился назад в библиотеку, заставил дверь различными тяжелыми предметами, и подойдя к драпировке, за которой накануне скрылись Диана и её отец, громко просил немедленно меня впустить. Диана сама отворила мне дверь; она была в дорожном платье и не выказала ни тревоги, ни страха.

-- Опасности нам так близко знакомы, сказала она, - что мы всегда готовы их встретить. Мой отец уже давно встал; он в комнате Рашлея. Мы удалимся в сад, а оттуда чрез потаенный ход (ключ от которого я взяла на всякий случай у Сидаля) в чащу, где все тропинки мне коротко известны. Удержите их пять минут перед дверью, и все будет ладно. Прощайте, дорогой, милый Франк, еще раз прощайте!

С этими словами она исчезла, как метеор, а неведомые нарушители спокойствия уже стучали изо всей силы в дверь библиотеки.

-- Разбойники! воскликнул я, как бы принимая их за грабителей. - Если вы тотчас не удалитесь из моего дома, то я выстрелю в вас из ружья.

-- Не делайте глупостей, отвечал Андрю Фэрсервис, - это секретарь судьи Джобсон с исполнительным листом.

-- Я явился, прибавил голос, в котором я узнал хитрого законника, - чтоб схватить и арестовать лиц, поименованных в исполнительном листе, но обвинению их в государственной измене, согласно 13-му акту короля Вильгельма, гл. 3.

Стук все усиливался.

-- Я одеваюсь, господа, сказал я, желая выиграть как можно более времени, - не делайте никаких насилий; я сейчас взгляну на ваш исполнительный лист, и если он вполне законный, то не выкажу ни малейшого сопротивления.

Промешкав на сколько было возможно, я наконец отворил дверь, которую уже собирались выломать. Мистер Джобсон вошел в комнату в сопровождении нескольких людей, в числе которых я узнал младшого Випгфильда, который по всей вероятности предал нас. Исполнительный лист оказался вполне правильным, и в нем говорилось об аресте по только Фредерика Вернона, государственного преступника, но и его сообщников Дианы Вернон и Франсиса Осбальдистона. Было бы безумно не подчиниться постановлению законной власти, а потому выговорив пять минут на необходимые приготовления я сдался арестантом.

После этого, я с ужасом увидал, что Джобсон прямо пошел в комнату мис Вернон, а оттуда в соседний покой, где ночевал сер Фредерик.

-- Заяц скрылся, сказал он, - но его пора еще тепла, и собаки его отыщут.

В эту минуту в саду раздался крик, подтвердивший его слова, и через несколько мгновений в библиотеку вошел Рашлей, ведя пленными сора Фредерика Вернона и Диану.

-- Лиса помнила свои старые поры, сказал Рашлей, - по забыла, что оне не безизвестны и охотнику. Я помню потаенный ход в сад, сер Фредерик, или, если желаете, благородный лорд Бопиамп.

-- Рашлей, отвечал сер Фредерик, - ты низкий подлец!

-- Я более заслуживал этой брани сер, или милорд, произнес Рашлей, - когда под руководством искусного наставника старался разжечь пламя междоусобной войны в мирной стране. Но теперь, прибавил он, поднимая глаза к небу, - я на сколько мог загладил свою вину.

Я не мог более удержать своего гнева, не смотря на решимость оставаться безмолвным зрителем; я чувствовал необходимость излить свое негодование.

-- Если все обитатели ада не одинаково чудовищны, то всего отвратительнее подлец, прикрывающийся маской лицемерия, произнес я.

-- А! Это вы, мой любезный родственник, произнес Рашлей поднося ко мне свечу и осматривая меня с го, ловы до ног. - Добро пожаловать в Осбальдистонском замке. Я вполне прощаю ваше раздражение. Тяжело лишиться в одну ночь своих владений и любовницы; я законный наследник владельца этого замка, сер Рашлей Осбальдистон, и тотчас вступлю во владение моими поместьями.

Хотя Рашлей старался принять на себя веселый, дерзкий вид, но его лице было обезображено выражением злобы и стыда, что особенно ясно обнаружилось, когда Диана обратилась к нему со следующими словами:

-- Рашлей, мне вас жаль; не смотря на все зло, которое вы мне старались сделать и действительно сделали, я не могу вас ненавидеть, а только презираю и сожалею. Ваш сегодняшний поступок, задуманный и исполненный вами в несколько часов, будет служить вам укором впродолжение всей вашей жизни; ведь когда нибудь да проснется же ваша совесть.

Рашлей молча прошелся раза два но комнате и наконец подойдя к столу, на котором стояло вино, он налил дрожащей рукой большой стакан; видя что мы все заметили его волнение, он сделал над собою сверхъестественное усилие, и дерзко взглянув на нас поднес к губам стакан, не пролив ни капли вина.

-- Это старое бургундское вино отца, сказал он обращаясь к Джобсону; - я рад что оно еще сохранилось. Сделайте одолжение распорядитесь здесь моим именем, прогоните дурака дворецкого и мошенника шотландца, а мы пока отвезем арестованных лиц в более безопасное место. Я приказал заложить пашу старинную карету, хотя знаю, что даже мис Диана решилась бы предпринять ночью прогулку верхом или пешком, еслиб цель её была ей приятна.

-- Я только сказал, что мой господин вероятно говорит с призраком в библиотеке, произнес Андрю, с отчаянием ломая руки, - а подлец Ланей предал старого друга, который впродолжение двадцати лет ходил с ним в одну церковь и пел псалмы по одной книжке.

Но ему не дали окончить своих сетований и прогнали из дома вместе с стариком Сидалем. Это изгнание привело однако к очень важным последствиям. Решившись, как он после рассказывал, провести ночь у тетки Симсон, Андрю пошел через парк, в старый лес, теперь служивший пастбищем, где неожиданно наткнулся на стадо шотландских коров. Это зрелище ни сколько не удивило Андрю, так как его соотечественники, перегоняя стада с места на место, обыкновенно останавливались на ночь на каком нибудь лугу и с разсветом отправлялись в дальнейший путь, чтобы не платить за потраву. Но он очень испугался, когда один из гуртовщиков, лежавших на земле, вскочил, спросил зачем он безпокоит стадо и объявил, что но пропустит его без разрешения своего господина. Потом горец повел его в тащу, где они нашли еще трех или четырех его соотечественников. Они стали разспрашивать Андрю обо всем что случилось в Осбальдистонском замке и выразили удивление услыхав его рассказ.

-- Я сразу понял, говаривал после Андрю, - что их было слишком много для исполнения обязанности гуртовщиков, а из вопросов, предложенных мне, я мог заключить, что у них была совершенно иная цель. Я же им рассказал все что знал, так как никогда в жизни не оказывал сопротивления кинжалу или пистолету.

Впродолжение нескольких минут гуртовщики говорили между собою в полголоса, и наконец подняв отдыхавший скот погнали его ко входу в просеку, отстоявшую на полнили от замка. Прибыв туда, они собрали по близости валежник и небольшие срубленные деревья, устроили из них временную барикаду и стали ожидать прибытия экипажа. Уже начинало светать и предметы ясно виднелись, когда показалась вдали карета четверкой с шестью провожатыми. Горцы наострили уши. В карете сидел мистер Джобсон и его несчастные пленники, а эскорт состояла, из Рашлея и нескольких полицейских. Не успели мы проехать ворота в начале просеки, как один из горцев быстро их запер, а дальнейшее движение экипажа было задержано стадом и барикадою. Двое из эскорта соскочили с лошадей и стали оттаскивать с дороги деревья, полагая что их забыли дровосеки, а другие начали разгонять хлыстами скот.

-- Кто смеет трогать наш скот? воскликнул грубый голос. - Стреляй Ангус!

-- Ко мне, ко мне! воскликнул Рашлей. и выстрелив из пистолета ранил говорившого горца.

-- В мечи! воскликнул предводитель ложных гуртовщиков, и затем произошла смертельная схватка.

было возвратиться в замок, но услыхав пистолетный выстрел из за ворот они подумали, что окружены со всех сторон и разсеялись по одиночке. Между тем Рашлей соскочил с коня и вступил в отчаянный бой с предводителем горцев. Я видел из окна кареты всю эту сцену. Наконец Рашлей упал на землю.

-- Просите прощенья во имя Бога, короля Иакова и старой дружбы! произнес голос, который я тотчас узнал.

-- Никогда, отвечал твердо Рашлей.

-- Так умри изменник! воскликнул Мак-Грегор и пронзил мечем своего распростертого врага.

Через минуту, он подбежал к карете, помог выдти мис Вернон, её отцу и мне, и вытащив за шиворот стряпчого, бросил его головой вперед под колеса.

-- Мистер Осбальдистон, сказал Роб шопотом, - вам бояться нечего; мне надо позаботиться о тех, кому грозит опасность. Прощайте, не забудьте Мак-Грегора.

экипажа раздавило бы его. Первым моим делом было освободить его из под колес, так как он был до того перепуган, что не мог двинуть ни рукой, ни ногой. Потом я просил его заметить, что я не принимал участия в освобождении арестованных им лиц, и даже не воспользовался этим случаем, чтоб спастись самому. Наконец, я советовал ему возвратиться в замок, за оставшимися там людьми и оказать помощь раненному. Но Джобсон был до того перепуган, что потерял всякую умственную и физическую способность. Я тогда решился сам пойдти в замок, но через несколько шагов споткнулся о тело человека, как я полагал умершого или умирающого. Однако, это оказался Андрю Фэрсервис здравый и невредимый. Он распростерся на земле только для избежания ударов мечей и свиставших вокруг пуль. Я так обрадовался ему, что не спросил как он тут очутился, а приказал следовать за мною.

Подойдя к Рашлею, мы подняли его и отнесли в экипаж; глаза его были полуоткрыты, но увидав меня он застонал столько же от злобы сколько от боли, и закрыл глаза, решившись, как Яго, не промолвить более ни одного слова. Рядом с ним мы положили другого раненого из числа полицейских, и я объяснил Джобсону, что он должен сесть в карету и поддерживать больных. Он повиновался, но почти безсознательно. Я с Фэрсервисом взяли за уздцы лошадей, повернули их и повели в замок.

Некоторые из беглецов уже достигли замка и испугали оставленный там гарнизон известием, что сер Рашлей, секретарь Джобсон и весь их эскорт, кроме, принесших эту весть, изрублены в куски многочисленным отрядом горцев в лесной просеке. Когда мы подъехали к замку, то в нем раздавался шум, похожий на жужжание испуганных пчел в улье. Мистер Джобсов однако немного оправился и был в состоянии усмирить волнение; он тем более желал поскорее выйдти из экипажа, что раненый полицейский умер на его руках в страшной агонии.

Сер Рашлей Осбальдистон был еще жив, но так опасно ранен, что весь пол в карете был залит его кровью; его осторожно перенесли в сени, где посадили в кресло; одни старались унять кровь тряпками, а другие кричали, что нужно звать на помощь доктора, хотя никто не решался отправиться за ним в город.

-- Не мучьте меня, промолвили" умирающий, - мне ничто не поможет, я погибший человек.

-- Двоюродный брат Франсис, подойдите ко мне.

Я исполнил его желание.

-- Знайте, что в предсмертной агонии я не переменил своих чувств; я вас ненавижу, продолжал умирающий, и в глазах его блеснула дикая злоба, - я вас ненавижу также пламенно теперь, умирая перед вами побежденным, как еслиб я с торжеством попирали" вас ногами.

-- Я не дал никакого повода к подобному чувству, сер, отвечал я, - и ради вас желал бы, чтобы вы находились в более христианском настроении.

Даже наследие моего отца перешло к вам... Хорошо, возьмите его, по вместе с проклятием умирающого.

С этими словами он откинулся на спинку кресла, глаза его потускнели, тело судорожно вытянулось, и выражение дикой ненависти на веки замерло на его безжизненном лице. Я не буду более распространяться о грустной кончине Рашлея, и скажу только, что это событие очистило мне путь к окончательному утверждению моих прав на наследство после дяди. Джобсон был принужден сознаться, что обвинение меня в сообщничестве в государственной измене было основано только на его присяжном показании, которое он сделал с целью угодить Рашлею и удалить меня из Осбальдистонского замка. Имя этого негодяя было вычеркнуто из списка стряпчих; он впал в нищету и заслужил всеобщее презрение.

Приведя в порядок дела в Осбальдистон-Галле, я возвратился в Лондон, с удовольствием разставшись с местом, столь грустным для меня по тяжелым воспоминаниям. Я очень безпокоился о судьбе Дианы и её отца, но вскоре получил от нея письмо через одного француза, приехавшого в Лондон, по комерчсским делам. Я узнал из этого письма, что появление Мак-Грегора близ Осбальдистонского замка было не случайностью. Шотландские и английские джентльмены, принимавшие участие в мятеже, пламенно желали, чтоб сер Фредерик Вернон спасся бегством, так как этот старинный и верный агент Стюартов имел в своих руках документы, которые могли погубить половину Шотландии. Они выбрали Роб-Роя, известного своим мужеством и ловкостью для приведения в исполнение его бегства, и местом сбора был назначен Осбальдистонский замок. Я уже рассказал, как этот план едва не рушился благодаря козням Рашлея, но все же в конце концев он вполне удался; сер Фредерик и его дочь, освобожденные Мак-Грегором, сели на приготовленных им лошадей, и под прикрытием отряда этого вождя горцев, которому были известны все тропинки южной Шотландии и северной Англии, они достигли западного, морского берега, откуда благополучно переправились во Францию. Джентльмен, привезший письмо, рассказал мне, что сер Фредерик навряд ли проживет несколько месяцев, так как у него открылся тяжелый недуг, естественное следствие всех перенесенных им лишений и усталостей. Его дочь находилась в монастыре, по её отец, хотя и желал, чтобы она постриглась, предоставил ей поступить в этом случае совершенно по её воле.

Получив это известие, я открыл отцу свою любовь к Диане; его несколько поразила мысль, что я женюсь на католичке, но он очень желал, чтоб я "пристроился" и вполне сознавал, что занявшись комерческими делами, я принес ему большую жертву. Поэтому после непродолжительного колебания и нескольких вопросов, на которые я отвечал удовлетворительно, он произнес:

-- Не думал я, чтоб мой сын сделался владетелем Осбальдистонского замка, а тем более, чтоб он взял жену из французского монастыря. Но такая преданная дочь не может быть дурной женой. Ты работаешь на конторе Франк по моему желанию, и вполне заслужил право жениться по твоему собственному желанию.

слез своего мужа.

горцем, который имел такое большое влияние на первую половину моей жизни. Однако, я от времени до времени имел известия, что он по прежнему сохраняет свое могущество в горах Лох-Ломонда, не смотря на его сильных врагов, и даже в некоторой степени добился покровительства властей, которые дозволяли ему правильно собирать черную дань, словно обыкновенную ренту. По видимому невозможно было, чтоб он окончил жизнь естественной смертью, и однако он преспокойно умер в глубокой старости в 1733 году. Его память доселе живет в горной Шотландии, где его считают шотландским Робином Гудом, грозою богатых и другом бедных, человеком одаренным многими качествами ума и сердца, которые сделали бы честь каждому джентльмену.

Старик Андрю Фэрсервис часто говаривал:

-- Бывают па свете явления, которые слишком дурны. чтоб их благословлять, и слишком хороши чтобы их проклинать: таков был и Роб-Рой.

(Тут оканчивается рукопись Франка Осбальдистона, и я полагаю, что дальнейшия её страницы касались частных интересов)