Жизнь Наполеона Бонапарта, императора французов.
Часть первая.
Глава II

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Жизнь Наполеона Бонапарта, императора французов. Часть первая. Глава II (старая орфография)

ГЛАВА II.

Осада Тулона. - Бонапарте сделан баталионным командиром и начальником осадной Артиллерии. - Он находит все в Безпорядке. - План его для овладения крепостью. - Анекдоты в продолжение осады. - Союзные войска решаются выдти из Тулона. - Ужасы при их выступлении. - Англия обвиняется в этом случае. - Лорд Лейндок. - Слава Наполеона возрастает, и он отправлен баталионным командиром в Итальянскую армию. - Прибытие его в главную квартиру в Ницце. - При падении Робеспьера, Бонапарте отрешен от должности. - Он приезжает в Париж в Мае месяце 1795 года, искать себе места. - Не успевает в том. - Тальма. - Обозрение действий Народного Собратя. - Затруднения при составлении новой Конституции. - Учреждение Директории. - Двух Советов: Старейшин и Пятисотого. - Большая часть народа, и в особенности Париж, негодуют на их притязания. - Ополчение Частей города Парижа. - Генерал Даникан назначен главным предводителем оных. - Директория поручает Мену обезоружить Народную Гвардию. - Он отрешен за неспособность. - Бонапарте заступает его место. - День Частей Парижа. - Сражение между войсками Конвента под предводительством Бонапарте и ополчением городских Частей под начальством Даникана. - Последнее разбито с большим уроном. - Бонапарте назначен вторым начальником внутренней армии и потом главнокомандующим. - Женится на Госпоже Богарне. - Её характер. - Бонапарте тотчас после того отправляется в Итальянскую армию.

Осада Тулона была первым, достопримечательным событием, доставившим Наполеону возможность отличиться пред глазами Французского Правительства и целого света.

Всеобщая недоверчивость и страх, внушенные замыслами Якобинцев и кознями Жирондистов, были причиною, что после падения сей последней партии, многие из главнейших городов Франции возстали против Конвента или, лучше сказать, против Якобинцев, приобретших совершенное владычество в этом собрании. Тулон, избрав более решительную стезю, чем Марсель или Лион, объявил себя за Короля и за Конституцию 1791 года, прося содействия Английской и Испанской эскадр, которые плавали около берегов. В следствие сего была сделана высадка, и отряд, наскоро составленный из Испанцев, Сардинцев, Неаполитанцев и Англичан, введен в крепость.

Это была одна из критических эпох, в которую сильные меры, взятые союзниками, могли бы иметь важное влияние на жребий воины. Тулон есть арсенал Франции, и заключал тогда в себе большое количество морских снарядов, с флотом из семнадцати линейных кораблей, готовых выдти в море, и из тринадцати или четырнадцати судов, которые исправлялись. Владение оным было очень важно и с достаточным гарнизоном, или, лучше сказать, с войском, довольно сильным для обороны наиболее открытых мест вне города, Англичане могли бы удержаться в Тулоне, так как они в последствии сделали сие в Лиссабоне и в Кадиксе. Море, чрез поддержание оборонительной линии, необходимой для защиты рейда, находилось бы совершенно во власти осажденных, и они могли получать всякого рода припасы из Сицилии или из Варварийских Держав, между тем, как осаждающие, по существовавшему тогда в Провансе неурожаю, очень бы затруднились на счет продовольствия своей армии. Но дабы приобресть сии выгоды, надобно было, вместо нескольких баталионов, иметь армию, предводительствуемую искусным Генералом. Это было тем более необходимо, что Тулон, по его местному положению, следовало защищать посредством малой войны, требующей особенной быстроты, прозорливости и деятельности. С другой стороны были обстоятельства, весьма благоприятствующия обороне, если б только вели оную с искуством и мужеством. Для обложения Тулона вдруг с правой и с левой стороны, надобно бы употребить две отдельные осадные армии, и оне вряд ли бы могли иметь между собою сообщение, по причине цепи крутых гор, называемых Фароном, которая бы их разделяла. Это доставляло осажденным удобность соединять свои силы и избирать лучшия места для вылазок; между тем, как с другой стороны два осаждающие отряда не легко могли совокуплять свои действия при нападениях или при обороне.

Лорд Мюльграв, начальствовавший в крепости, не смотря на сборный состав гарнизона и на другия неблагоприятные обстоятельства, начал оборону с мужеством. Сир Жорж Кейт Ельфинстон также разбил республиканцев в Оллиульском ущелье. Англичане несколько времени удерживали за собою это важное ущелье, но наконец были оттуда вытеснены. Республиканский Генерал Карто, подошел с западной стороны к Тулону с многочисленным войском, между тем, как Генерал Ла Пуап осаждал город с востока частью Италиянской армии. Цель Французов состояла в том, чтобы приблизиться к Тулону с обеих сторон цепи гор, называемых Фароном. Но с востока город был защищен сильною и правильною крепостцою Ла Мальг, а с западной стороны залива другим, несколько слабейшим укреплением, называемым Мальбоскетом. Дабы усилить Мальбоскет и защитить вход на рейд и в гавань, Английские Инженеры, с большим искуством укрепили возвышение, называемое Грасскою Высотою (Hauteur de Grasse). Высота сия образует род залива, которого два мыса защищались редутами Эгильет и Балагиер, имевшими сообщение с новым укреплением, которое Англичане назвали Мюльгравовым Фортом,

При нескольких вылазках и сшибках, Республиканцы большею частью были разбиты. Генерал Лейтенант О'Гара, прибыв из Гибралтара со свежими войсками, вступил в главное начальства.

Нельзя сказать, чтобы большое согласие царствовало между двумя начальниками в Тулоне, однако ж все предпринимаемые ими меры увенчавались таким успехом, что Французы начали робеть, видя медленность осады. Недостаток в съестных припасах ежедневно становился ощутительнее; неудовольствия жителей Прованса возрастали; Католики ополчились в областях Виваре и Нижнем-Лангедоке, так, что Баррас и товарищ его, Фрероп, писали из Марселя Конвенту, что осаду Тулона должно спять, а осадную армию перевесть обратно за Дюрансу {Письмо сие было напечатано б Монтиере 10 Декабря 1795 года. Но чрез несколько дней, по взятии Тулона, Конвент объявил оное подложным.}. Но между тем, как эти слабые умы ошчаевались, великий гений приуготовлял средства для овладения Тулоном.

Бонапарте, по отъезде своем из Корсики, пользовался покровительством соотечественника своего Салисетти, который один только из Корсиканских Депутатов подал голос на смерть Короля и которому молодой Артиллерийский офицер сделался известен в продолжение междоусобной войны его отечественного острова. Наполеон доказал, что его образ мыслей соответствует духу времени, небольшим Якобинским сочинением, под заглавием: Le Souper de Beaucaire, заключающим в себе политический разговор между Маратом и одним Федералистом, в котором последний совершенно убежден доводами и красноречием Друга Народа. Этого произведения своей юности, Бонапарте в последствии так стыдился, что приказал тщательно собрать и истребить все экземпляры, так, что теперь почти не возможно ни одного достать. Странно видеть, что в Записках Острова Св. Елены, он говорит, что в этом сочинении, он надел на себя личину Якобинизма единственно для убеждения Жирондистов и Роялистов; что они выбрали неблагоприятное время для возмущения, и что им нельзя было надеяться на успех. Он прибавляет, что ему удалось многих убедить.

Воинския способности Наполеона были гораздо надежнее его политического образа мыслей, хотя он и выдавал себя за патриота. По замечаниям, которые начальники Военных Школ всегда делают о своих питомцах, он был одарен первостепенным гением; и единственно своим достоинствам он был обязан за чин баталионного командира и за место начальника Артиллерии при осаде Тулона.

По прибытии своем на место действия и по осмотре положения осаждающей армии, он нашел столько доказательств неспособности, что не мог скрыть своего удивления. Устроенные для разбития Английского флота батареи были поставлены на три пушечные выстрела от того места, на которое им следовало действовать; каленые ядра приготовлялись не в печах поблизости пушек, но на окрестных мызах, лежащих в значительном разстоянии, как будто такие снаряды, которые удобно и просто можно было перевозить. Бонапарте с трудом выпросил у Генерала Карто позволение сделать для опыта один или два выстрела, и когда ядра не долетели и до половины разстояния, то Генерал не нашел ничем больше извиниться, кроме того, что начал бранить аристократов, которые, по словам его, испортили доброту доставленного к нему пороха.

Молодой Артиллерийский офицер с благоразумием и с жаром обратился к Члену Конвента, Гаспарену, бывшему свидетелем сего опыта, и объяснил ему необходимость действовать с большею основательностью для получения какого либо успеха.

укреплений, или в других словах самого города. Повеления Комитета Общественного Благосостояния не могли безнаказанно быть изменяемы или порицаемы теми, которым поручалось их исполнение; однако ж Бонапарте осмелился предложишь некоторое от них отступление в этом важном случае. Его изобретательный гений мгновенно открыл менее прямой, но более надежный способ для овладения крепостью. По его мнению, осаждающие должны были оставить самый город и обратить все свое внимание на то, чтобы овладев Грасскою-Высотою, вытеснить осажденных из крепкого Форша Мюльграва и двух редутов Эгильета и Балагиера, доставлявших Англичанам оборонительную линию для их Флота и рейда.

Крепость Мальбоскет, лежащую на той же линии, считал он также одним из важнейших пунктов атаки, утверждая, что если осаждающим удастся овладеть сими укреплениями, то они будут повелевать рейдом, где стоял Английский флот, и тем заставят его выдти в море. Владея входом в залив, им можно будет воспрепятствовать привозу в город подкреплений или припасов. И когда гарнизон увидит себя в такой опасности быть отрезанным от своего флота, прогнанного с рейда, то естественно предполагать, что Английския войска скорее решатся выдти из Тулона, чем сидеть в крепости, обложенной со всех сторон, до тех пор, пока голод принудит их к сдаче.

План сей был принят Военным Советом после больших затруднений, и молодому офицеру, его предложившему, дали полную власть его исполнять. Он набрал к себе отличнейших Артиллерийских офицеров и нижних чинов; подвез к Тулону более двух сот исправных орудий, и так выгодно их разставил, что оне нанесли значительный урон Английским кораблям, стоящим в гавани, еще прежде постройки тех батарей, которыми он надеялся сбить орудия в Мюльграве и в Мальбоскете, наиболее защищавшия флот.

В то время. Генерал Доппет, бывший прежде лекарем, заступил место Карто, который не мог долее прикрывать хвастовством своей неспособности; и довольно странно, что бывшему врачу чуть было не удалось взять Тулон, тогда, как он наименее о том помышлял. Внезапное нападение небольшого отряда молодых Французских Карманьолов на Испанцев, защищавших форт Мюльграв, едва не увенчалось успехом. Бонапарте поскакал туда, таща с собою против воли своего начальника, и приказал было двинуться войску для подкрепления сей атаки, как в самое это время убило ядром Адъютанта подле Доппета. Врач-полководец, считая это дурным предзнаменованием, решил, что дело сие отчаянное, и, к великой досаде Наполеона, приказал отступить. Доппет, оказавшийся столь же неспособным, как Карто, был в свою очередь сменен Генералом Дюгомье, ветераном, служившим пятьдесят лет, израненым и столь же храбрым, как оружие, им носимое.

С этой минуты, начальник Артиллерии, пользуясь полным содействием своего предводителя, не сомневался в успехе. Для обеспечения однако ж оного, он усилил свою деятельность и неусыпность, подвергаясь сам всякого рода опасностям.

Из сих опасностей, одна, постигшая его, была довольно странна. Один из находившихся при орудии артиллеристов был убит в то самое время, как Наполеон осматривал батарею; он взял от убитого банник и, для ободрения солдат, несколько раз своими руками зарядил пушку. Но чрез прикосновение к этому баннику, он получил заразительную накожную болезнь. которая, будучи дурно вылечена и вошед в кровь, очень вредила его здоровью до самого окончания Италиянского похода, когда он был совершенно от нея исцелен доктором Корвизаром; после чего уже он начал толстеть, что и осталось на всю жизнь его.

В другой раз, Наполеон, находясь на строющейся батарее, которую неприятель старался сбить своими выстрелами, потребовал человека, который бы мог со слов его написать приказ. Молодой солдат, вышед из рядов и положив бумагу на бруствер, приготовился исполнить его волю. Пролетевшее с неприятельской батареи ядро засыпало письмо землею в ту самую минуту, как оно было кончено. - "Покорнейше благодарю! Нам не нужно песку," сказал военный секретарь. Эта веселость и присутствие духа обратили внимание Наполеона на молотого человека, который сделался знаменитым Генералом Жюно, а в последствии Герцогом Абраншским. В продолжение этой осады, он также открыл способности Дюрока, бывшого после, вернейшим его приверженцем. В этом и во многих других случаях, Бонапарте доказал свое глубокое познание характеров, прозорливостью, с которою он умел открывать и привязывать к себе людей, отличных по своим способностям и могущих быть ему полезными.

Не смотря на власть, приобретенную начальником Артиллерии, он часто встречал препятствия со стороны, находившихся при осаде Тулона, Членов Конвента: Фрерона, Рикора, Салисети и меньшого Робеспьера. Эти Народные Представители, зная, что их звание дает им верховное начальство над Генералами и войском, казалось, никогда не думали о том, даровала ли им природа или воспитание средства пользоваться этим правом с выгодою общею и своею собственною. Они осуждали предложенный Наполеоном план атаки, не в состоянии будучи постигнуть, каким образом действия против отдельных укреплений, находящихся в некотором разстоянии от Тулона, могли способствовать к легчайшему взятию самого города. Но Бонапарте умел терпеливо выжидать: заслужив хорошее о себе мнение от Салисети и подружась с младшим Робеспьером, он успел сделать, что работы положено было производишь по его плану.

Высокоумие этих сановников заставило его ускорить свои действия. Он имел намерение совершенно окончить начатые им против Форта Мюльграва работы до открытия большой и сильной батареи, тайно построенной им против Мальбоскета, так, что предположенная им полная атака долженствовала изумить неприятеля, начавшись везде в одно время. Работы его, закрытые оливковыми ветвями, приходили к окончанию, будучи совершенно незамечены Англичанами, которых Бонапарте намеревался атаковать внезапно по целой их оборонительной линии. Но Гг. Фрерон и Робеспьер, осматривая посты, наткнулись на эту маскированную батарею, и не постигая, для чего четыре мортиры и восемь двадцати-четырех-фунтовых пушек остаются в бездействии, приказали начать огонь по Мальбоскету без дальнейшого отлагательства.

Генерал О'Гара, увидя сей важный пункт, подверженный столь сильному и неожиданному огню, вознамерился силою отнять у Французов эту батарею. Три тысячи человек были назначены для этой вылазки; и сам Генерал, хотя сие и считается противным долгу Коменданта важной крепости, решился ими предводительствовать.

Начало вылазки было очень удачно; но между тем, как Англичане, полагаясь на приобретенный ими успех, слишком далеко зашли вперед, преследуя неприятеля, Бонапарте собрал свое отступающее войско в проведенной чрез долину траншее, и, подкрепив его свежими силами, внезапно ударил на разсеянных Англичан с флангов и с тыла. Тут завязалось жаркое дело, в котором сам Наполеон был ранен штыком в бедро, но, не смотря на важность раны, он не оставил поля сражения. Англичане были совершенно опрокинуты, и отступили, оставя своего раненого Генерала в руках неприятеля.

Достойно замечания, что в продолжение своего обширного воинского поприща, Бонапарте никогда лично не сражался с Англичанами, кроме как в этой первой и при Ватерлоо, в его последней, пагубной битве. Осада Акра не может служить исключением, говоря о действии лично.

Потеря начальника, присоединясь к робости, которую начинали ощущать защитники Тулона, и быстрота сделанного осаждающими натиска, по видимому, совершенно разстроили храброст гарнизона. Пять батарей были открыты против форта Мюльграва, овладение которым Бонапарте считал залогом успеха. После двадцати-четырех-часовой пальбы, Дюгомье и Наполеон положили сделать общую атаку, на которую Народные Представители не охотно согласились. Колонны пошли на приступ до разсвета в сильный дождь. Оне были сначала на всех точках опрокинуты сильно сопротивляющимся неприятелем, так что Дюгомье, увидя бегущия в безпорядке войска, и зная, каких последствий должен ожидать за неудачу Республиканский Генерал, воскликнул: "Я погибший человек!" Возобновив однако же усилия, он наконец одержал верх: Испанские артиллеристы в одном месте отступили, и укрепление досталось во власть Французам, которые не оказали никакой пощады защищавшим оное.

Чрез три часа после взятия форта, - говорит Бонапарте, - Представители Народа явились с обнаженными шпагами в траншеи, поздравить солдат с успехом, увенчавшим их храбрость, и принять от начальника Артиллерии вторичное удостоверение, что по взятии сего отдаленного форта, Тулон не избегнет их власти. В донесении своем Конвенту, Депутаты превознесли свои собственные подвиги, написав, что Рякор, Салисети и младший Робеспьер сами шли на приступ с оружием в руках, и, говоря их словами, показывали войскам путь к победе. С другой стороны, они безчестно забыли даже упомянуть об имени Наполеона, которому вполне приписывается сия победа.

Между тем Бонапарте не ошибся в предположениях своих на счет последствия. Начальники союзных войск, собрав наскоро Военный Совет, решились оставить Тулон, предвидя, что взятие Французами укреплений принудит Английские корабли сойти с рейда, и что они лишатся возможности к отступлению, если пропустят настоящую минуту. Один только Лорд Гуд сделал смелое предложение попытаться овладеть опять Фортом Мюльгравом и укрепленными высотами.

Но его мужественный совет был отвергнут, и решительно положили выступить- исполнение чего от страха, обуявшого разноплеменные войска, и в особенности Неаполитанское, было бы еще гораздо ужаснее, если б не помогла им храбрость Английских матросов.

Спасение несчастных жителей, умолявших о покровительстве, не было забыто, не смотря на суматоху сего отступления. Множество купеческих кораблей и других мелких судов доставили возможность посадить на оные всех тех, которые, страшась ярости Республиканцев предпочли оставить Тулон. Ужас, внушаемый жестокостью победителей, был так силен, что более четырнадцати тысяч человек воспользовались этим жалким средством спасения. Однако ж, кроме этого, предстояла еще другая забота.

Положено было истребить арсенал, морские снаряды и Французские корабли, неспособные к отплытию; в следствие чего их зажгли. Главная часть сего дела была поручена непоколебимому мужеству Сира Сиднея-Смита, исполнившого оное с таким порядком, который, сообразив все, казался почти неимоверным. Испанцы предложили свое содействие, которое было принято: они взялись потопить два корабля, служившие пороховыми магазинами, и истребить несколько других, пришедших в ветхость, судов. Постепенно распространяющийся пожар разлился багровым заревом, посреди которого долго были видны мачты и снасти горящих кораблей, и которое тускло освещало, подходящия с разных мест к крепости, Республиканския войска. Городские Якобинцы преследовали бегущих Роялистов; ужасный крик, вопли мщения и республиканские возгласы раздавались вместе со стонами и мольбами оставшихся беглецов, которым не удалось сесть на суда.

все прочие звуки; к полуночному небу взлетели тысячи горящих обломков, грозивших разрушением всему, на что оные бы низверглись. Вскоре последовал второй взрыв при воспламенении другого магазина, с теми же ужасными последствиями.

Это усугубление ужасов зрелища, и без того уже страшного, произошло от Испанцев, которые зажгли корабли, служившие пороховыми магазинами, вместо того, чтобы потопить их, как было предположено.

От недостатка ли доброй воли, от небрежения или от робости, им также не удалось истребить разснащенные корабли, которые им были поручены и которые достались Французам, весьма мало поврежденные. Британский "лот, сопровождая суда, на которых были посажены бегствующие жители, вышел из Тулона без потери, не взирая на дурно направленные выстрелы со взятых Французами батарей.

В сию-то грозную ночь, посреди пожара, слез и крови, взошла на горизонт звезда Наполеона; и хотя она, до захождения своего, озаряла множество страшных событий, однако ж сомнительно, чтобы лучи её когда либо освещали более ужасное позорище.

Взятие Тулона уничтожило все питаемые в южной Франции надежды на возможность противостать Якобинцам. Англичане возбудили против себя сильное подозрение, будто бы они хотели только воспользоваться бунтом несчастных жителей для истребления и уничтожения морской силы Франции без всякого желания оказать существенную помощь Роялистам. Сие обвинение было, несправедливо, однако ж нельзя отвергнуть того, что существовал достаточный повод к такому заключению. Для успешного покровительства городу, находившемуся в таком положении, как Тулон, если действительно желали оказать оное, потребны были меры, более достойные народа, у которого испрашивалась помощь, и который дал оную. Но такия меры не были приняты, а оказанное вспомоществование, не управляемое талантом, почти уничтожилось чрез раздор между вождями. Войска сражались храбро, но начальники, исключая Флотских офицеров, показали мало воинских способностей, и искусного соображения обороны. Один из наших соотечественников, не находясь тогда в службе, но случайно бывший в Тулоне, отличился в звании волонтера {Г. Грамм Балгоуан, ныне Лорд Лейндок. Он пошел на вылазку, и когда дело завязалось, то схватив ружье и суму убитого солдата, дал столь хороший пример войску, что много содействовал к успеху сей вылазки.} и потом со славою прошел воинское поприще в Британской армии. Если б он, или кто подобный ему, начальствовал гарнизоном, то стены Тулона увидели бы такую же битву, как при Бароссе, и вероятно, что осада имела бы совершенно другия последствия.

Из жителей Тулона, участвовавших в защите оного, столь многие воспользовались доставленным им Англичанами средством к спасению, что Республиканская мстительность не могла себе набрать обыкновенного количества жертв. Многие однако ж были разстреляны, и говорили, будто бы Бонапарте начальствовал употребленною для сего артиллериею, как в Лионе, и будто бы он письменно поздравлял Фрерона и младшого Робеспьера с казнью сих Аристократов, подписавшись Брут-Бонапарте, Санкюлот. Если он действительно начальствовал при этой казни, то мог извиниться разве только тем, что он должен был сие сделать, или сам погибнуть; но если б этот случай и письмо точно существовали, то довольно протекло времени с его низвержения, для того, чтобы доказать справедливость сего обвинения, и, конечно, много бы нашлось писателей, которые бы это разгласили.

Сам он решительно от сего отрекался, и говорил, что жертвы были разстреляны отрядом, называемым Революционною Армиею, а не линейными войсками, что и нам кажется весьма вероятным. Бонапарте, сверх того, утверждает, что он не только не желал возбуждать мщения Якобинцев или быть исполнителем оного, но навлек на себя негодование тех, которых грозный взгляд был смертным приговором, оказав покровительство несчастному семейству эмигрантов Шабрильан, которое, будучи прибито бурею к берегам Франции, вскоре после осады Тулона, подвергалось опасности погибнуть на гилиотине, и которое он спас, доставя ему средства к отплытию морем.

Между тем слава молодого начальника артиллерии быстро возрастала. Справедливость, которую отняли у него Народные Представители, была охотно и искренно отдана ему старым ветераном Дюгомье. Имя Бонапарте было помещено в списке представленных им к производству, с особенным замечанием, что если его обойдут, то он сам проложит себе дорогу. В следствие сего он был утвержден во временном его звании баталионного командира, и назначен сим чином в Италиянскую армию.

До отправления туда, таланты Наполеона были употреблены Конвентом для обозрения и укрепления берегов Средиземного моря; поручение, весьма затруднительное и навлекшее ему множество ссор с местными нахальствами небольших городов, местечек и даже деревушек, которые все желали иметь батареи для своего личного охранения, не соображаясь с общею безопасностью. Сверх того, это завело его, как мы ниже увидим, в большую неприятность с самим Конвентом"

Баталионный командир исполнил свое поручение с искуством. Он разделил потребное число укреплений на три класса, поместив в первом из них те, которые долженствовали защищать гавани и рейды; во втором, предназначаемые для якорных мест, менее важных; а в третьем те, которые устраивались на удобных местах для предупреждения набегов и высадок на берега сильного в море неприятеля. Генерал Гурго написал со слов Наполеона мысли его об этом предмете, которые могут быть очень полезны для приморских берегов, имеющих нужду в такой обороне.

Написав об этом Конвенту свое донесение, Бонапарте отправился в главную квартиру Французской армии, которая находилась тогда в Ницце, но была отвсюду окружена Сардинцами и Австрийцами, которые, после нескольких тщетных покушений Генерала Брюне их вытеснить, остались обладателями ущелья Тенде и всех Альпийских проходов, равно как и дороги, ведущей из Турина в Ниццу чрез Саоржио.

Бонапарте успел снискать от Генерала Дюморбиона и от Народных Представителей, Рикора и Робеспьера, одобрение своему плану, который состоял в том, чтобы прогнать неприятеля из этой позиции, принудишь его отступить за верхния Альпы, и взять Саоржио; что все удалось, согласно с его предположениями.

Саоржио сдался со значительными магазинами и снарядами, и Французская армия овладела цепью Верхних Альп {Сардинцы были вытеснены из Поль ли Тенде 7 Мая 1794 года.}, которые могли быть удерживаемы малым числом войск, защищавших проходы, что позволяло употребить в дело большую часть Италиянской армии (как ее уже называли, хотя она едва только переступила чрез границу). Изыскивая средства к достижению сих успехов, Бонапарте имел случаи совершенно узнать эту Альпийскую страну, где ему вскоре предстояло одерживать победы собственно для себя, а ne для других, которые приобретали себе славу, действуя по его предначертаниям. Но между тем, как он сим занимался, его обвинили перед Конвентом, и если б он менее был известен своими патриотическими чувствами, то это бы дорого ему стоило.

В плане своем для защиты берегов Средиземного моря, Наполеон предложил исправить старую государственную тюрьму в Марселе, называемую крепостью Св. Николая, дабы она могла служить пороховым магазином. Преемник его в этом городе, приступив к исполнению сего, возбудил подозрение в патриотах, которые донесли, что начальник Марсельской Артиллерии, распоряжавший работами, исправляет сию крепость с тем, чтобы она послужила Бастилиею для заключения добрых граждан. Офицер сей, будучи потребован пред Суд Конвента, оправдался тем, что план сей сочинен не им, а предместником его, Наполеоном.

Однако ж Народные Представители при Италиянской армии, не в состоянии будучи без него обойтиться, вступились за него пред Конвентом, и так объяснили ему побудительные причины сего деда, что он избавился от всякого подозрения, даже в глазах недоверчивого Комитета Общественного Благосостояния.

До конца 1794 года, действия Италиянской армии были незначительны, а случившееся 9 и 10 Термидора (27 и 28 Июля) того же года падение Робеспьера имело неблагоприятные последствия для Наполеона, который был дружен с братом тирана, и по своему образу мыслей принадлежал к числу приверженцев его партии. Он старался оправдаться своим неведением настоящей цели замыслов тех, которые пали, и, в извинение себе, сознавался, что друзья его совсем не те люди, какими он их считал.

Приняв этот способ защищения, он поспешил возстать против той политической системы, за приверженность к которой его обвиняли. "Я жалею," писал он к одному из своих знакомых: "о судьбе младшого Робеспьера; но хотя бы даже он был мне брат, то и тогда я бы заколол его своею рукою, если б узнал, что он имеет тиранские замыслы."

Умеренных, при воспоминании о ужасах прошедшого и опасениях на счет будущого, становилось ощутительнее, по мере того, как число их в Конвенте увеличивалось. Принадлежавшие к Якобинской партии офицеры были предметом их гонения, и они старались, сколько возможно, очистить армию от тех, которых они считали врагами порядка и своими собственными; тем более, что Якобинския правила продолжали сильнее поддерживаться в войске, чем между гражданами.

О причине сего мы уже упомянули) но, может быть, не безполезно здесь повторить, что солдаты испытали все выгоды служить грозному правительству, которое вело их к победам, давая им средства одерживать оные, между тем, как они не были свидетелями жестокостей, свершаемых Якобинцами внутри государства. Партия Умеренных очень желала уменьшить силу Якобинцев в армии, чрез удаление офицеров, которых считали наиболее преданными их правилам. Бонапарте, в числе прочих, был отставлен от своего места, и несколько Бремени содержался под арестом. Его освободили в следствие ходатайства соотечественника его Салисещи, сохранившого еще некоторое влияние между Термидорцами, и, кажется, что в это время Бонапарте ездил в Марсель, повидаться со своим семейством, хотя в настоявшем своем положении он и мало мог доставить оному утешения.

В Мае месяце 1195 года, он приехал в Париж искать себе места по Артиллерии. Недостаток друзей и нужда встретили его в сем городе, которого он в скором времени долженствовал сделаться повелителем. Некоторые люди, однако ж, помогли ему, и в числе их знаменитый актер Тальма, который знал его в Военной Шкоде, и тогда еще имел великия надежды на ролю, которую будет играть в свете Маленький Бонапарте {По свидетельству покойного Джона Филиппа Кембле.}.

было перевести из Артиллерии в пехоту. Он сильно заспорил против этого перемещения, и когда Обри, разгорячившись, сказал, что он слишком еще молод, то Бонапарте возразил, что служба на поле брани должна иметь предпочтение пред летами. Председатель, мало бывший в действительной службе, счел этот ответ личною себе обидою) а Наполеон, не входя в дальнейшия объяснения, потребовал себе отставки. Ему, однако ж, оной не дали, и он остался в числе офицеров, ожидающих определения, и которых надежды основывались единственно на их личном достоинстве.

Бонапарте имел в своем характере нечто, свойственное его родине - он никогда не забывал ни благодеяния, ни обиды. Находясь на высшей степени своего величия, он всегда был особенно расположен к Тальме, и даже удостоивал его своим дружеством; между тем как Обри, сосланный за сообщничество с Пишегрю, в Кайен, был исключен им из числа тех, которые получили позволение возвратиться во Францию, и Обри умер в Демерари.

Как положение Наполеона с каждым днем становилось хуже, то он просил Барраса и Фрерона, сохранивших некоторую власть, об определении его куда нибудь по Артиллерии, и даже просил позволения итти в Турецкую службу для обучения Мусульман действию орудиями.

"Как странно было бы/ говаривал он: "если бы маленький Корсиканский Артиллерист сделался Царем Иерусалимским!" - Ему предложили место в Вандее, но он от него отказался, и наконец был назначен начальником Артиллерийской бригады в Голландии.

Но ему предназначено было возвыситься в земле, где существовало столько различных, враждующих партий, как во Франции, посреди борьбы его соотечественников, по их плечам и головам на верхнюю степень величия, до какой Фортуна может возвести частного человека. Времена требовали человека, имеющого такия, как он, способности - и ему вскоре представился случай употребить их.

Французам вообще опротивел Народный Конвент, который безпрестанными своими опалами лишил их всех людей с талантами, с красноречием и одаренных силою духа, которых они имели. Собрание сие сделалось для всех ненавистным и презрительным, чрез то, что оно два года служило покорным орудием свирепым владыкам ужаса; тогда, как, показав твердость, оно могло бы содействовать к прекращению Революции 9 Термидора, при самом начале сей страшной анархии, как то произошло после длинной цепи неслыханных жестокостей. Конвент не слишком был богат талантами, даже и по возвращения своих изгнанных членов; словом сказать, он совершенно лишился общественного доверия. В следствие чего, дабы удовлетворить общему желанию, он положил разойтиться.

Но прежде совершенного сложения с себя власти, нужно было приуготовить на будущее время какой нибудь образ правления.

Якобинская Конституция 1793 года существовала еще на бумаге; но хотя в ней и заключался неотмененный закон, угрожающий смертью всякому, кто бы предложил перемену в образе правления, а никто, повидимому, не считал сего закона действительным; и не смотря на торжественность, с которою он был принят и утвержден всем народом, его теперь забыли и отменили, хотя по безгласному, но по всеобщему соглашению.

ненадежным существованием. Подобно как для всеобщого преобразования целого света, должно бы все вновь созидать - также и тут приходилось все переделывать.

Каждое из сих правительств было освящено народною присягою и приличными в таких случаях обрядами, но, по общему мнению, ни одно из них не имело основательных начал, и не представляло средств ни к собственному обезпечению, ни к защите жизни и прав подданных. С другой стороны, каждый, не имевший выгод от последняго безначалия и не участвовавший в кровопролитии и тиранстве, составлявших главное существо оного, страшился одной мысли возобновления правительства, которое действовало с притеснительным самовластием, всегда бывающим следствием Революции. И в самом деле, поддерживать долее революционное правление, значило бы подражать невежде, площадному лекарю, который упорно продолжает давать выздоравливающему больному те же самые сильные и опасные лекарства, которые искусный врач тотчас прекращает, как только оне произвели благоприятный перелом.

Кажется, вообще все почувствовали и признали, что соединение Исполнительной и Законодательной властей в том виде, как ими пользовался Конвент, давало повод к самому ненавистному тиранству и что для основания прочного правительства, Исполнительная власть и исправление Министерских обязанностей, долженствовали быть поручены нескольким разным лицам, да которых бы лежала ответственность пред Законодательною властью в исполнении оной, но которые бы не подлежали прямой от нея зависимости и не пользовались бы сею властью, как проистекающею непосредственно от их же сословия. От сих размышлений родились другия о пользе разделить самый законодательный корпус на две Палаты, из которых одна обуздывала бы другую, и чрез действие своего посредства останавливала бы слишком поспешные решения одной Палаты, поставляя преграду всякому, кто, подобно Робеспьеру, достигнув в сей Палате диктаторства, захотел бы сделаться самовластным тираном целого государства. Таким образом, утомленные Французы наконец начали усматривать в Британской Конституции и в системе равновесия властей, на коей она основана, лучшее средство к обезпечению свободы и к сохранению порядка. Разсудительные люди постепенно убедились, что в надежде найти нечто лучше системы, освященной многолетними опытами, они до сих пор учреждали у себя одни только образчики правления, которым сперва удивлялись, рукоплескали, а потом их пренебрегали и откидывали, вместо того, чтобы принять простую машину, способную, как говорят механики, хорошо действовать.

Если б эти чувства, которые защищал Мунье и другие, одержали верх при начале Революции, то Франция и Европа избавились бы от кровопролития и от всех бедствий, угнетавших их в продолжение двадцати-летней войны, бывшей следствием сего великого переворота. Франция имела тогда Короля, дворян, из которых мог быть избран Сенат, и множество людей, способных для составления Нижней Палаты или Палаты Депутатов. Но благоприятный случай был пропущен; и когда зодчие, может быть, решились воздвигнуть здание, предполагаемое ими, по плану ограниченной монархии, то материялов для постройки нельзя уж было отыскать.

Законный Король Франции конечно существовал, но он находился в изгнании, в чужой земле; и знатные дворяне, из которых преимущественно следовало составить Палату Перов или Наследственный Сенат, могли быть отысканы только в иностранной службе) притом же они слишком были раздражены претерпенными ими страданиями, для того, чтобы можно было иметь надежду, что они когда либо согласятся содействовать тем, которые изгнали их из отечества и лишили их собственности. Если б не эти обстоятельства, и проистекающия от оных соображения, то весьма вероятно, что в ту эпоху, до которой мы теперь достигли, возникавшая против Якобинцев неприязнь могла искусно быть склонена в пользу Бурбонов.

с недавним кровопролитием и грабительством, - кажется, что это было еще одно только расположение к составлению Королевской партии, а не дух партии, уже существующей. Все было готово к тому, чтобы воспылать огнем Роялизма; но никто еще не сообщал искры, долженствующей возжечь его; и против этого всеобщого расположения существовали сильные препятствия.

Вопервых, мы уже упоминали, почему Французския армии более были привержены к Республике, во имя которой оне воевали и приобрели всю свою славу, и которая своим быстрым и деятельным управлением так улучшила жребий солдата, что он не видел и не чувствовал бедствий, угнетавших остальную часть народа. Французский солдат сражался не только за демократию, но и прямо против Короля. Воинский клик его был: Да здравствует Республика! а в Вандее, на Рейне и в других местах, противники его на поле брани имели своим возгласом слова: Да здравствует Король!

нибудь Генерал был способен подражать Монху, то вероятно, что он подвергся бы участи Ла Файета и Дюмурье.

Другое, почти непреодолимое препятствие к возстановлению Бурбонов, Встречалось в великих переворотах, происшедших в недвижимых имениях. Если б изгнанные Принцы были опять призваны, то они бы не могли, по истечении столь недавняго времени, не сделать постановлений в пользу своих приверженцев и не содействовать к тому, чтобы имущества, отнятые за их дело, были возвращены или по крайней мере по оценке заплачены; такое удовлетворение раззорило бы всех приобретших народные поместья, и следовательно произвело бы всеобщее потрясение прав собственности в целом государстве.

Тоже самое произошло бы и с церковными имениями. Христианнейший Король не мог вступишь на престол, не повелев возвратить, если не все, то по крайней мере хоть часть церковных поместьев. Нельзя исчислить, как много нашлось бы людей, богатых и со связями, которые, владея народными поместьями, т. е. принадлежавшими прежде церкви или эмигрантам, принуждены были бы для собственных своих выгод, воспротивиться возстановлению Бурбонов. Революционное Правительство следовало жестокому, но весьма основательному правилу Шотландского Реформатора: - "Разоряйте гнезда," говорил Кнокс, поощряя чернь к разрушению церквей и монастырей: "и грачи разлетятся."' - Французское Правительство, разбивкою и распродажею имений эмигрантов и духовенства, положило почти непреодолимую преграду к возвращению прежних владельцев. Всадники, в продолжение великой междоусобной войны в Англии, были обременяемы и доводимы до нищеты налогами и поборами", но недвижимые их имения, говоря вообще, оставались в их владениц и они удерживали, хотя в нищете и угнетении, дух народной аристократии, ослабленный, но, не угасший. Во Франции, влияние владельцев перешло совершенно к другим людям, которые решились удержать приобретенное ими и возстать против тех, которые вздумали бы отыскивать прежния права свои.

Наконец, боязнь и совесть говорили тем, которые правили тогда Франциею, что сами они подвергнутся большой опасности при одном только вызове к возвращению изгнанной Королевской Фамилии. Владычествовавший тогда Конвент осудил на смерть Лудовика XVI; - с какою же надеждою на прощение посадил бы он на трон его брата? Он торжественно, всенародно отказался верить существованию Бога: как же он мог участвовать в возстановлении народной Церкви? Некоторые из членов его оставались еще республиканцами по чувствам своим и по убеждению; а другие, каких была большая часть, не могли отречься от демократии, не сознавшись в тоже время, что все насильственные меры, употребленные ими для поддержания их системы, были не что иное, как злодеяния и вероломства.

Этот страх возмездия был сильно ощущаем Конвентом. В особенности Термидорцы, низвергшие Робеспьера и теперь на его месте царствующие, более имели причин бояться всякого противуреволюционного движения, чем вообще все прочие представители, из которых многие были только простыми свидетелями дел, свершенных Баррасом и Талианом. Люди боязливые усмирились бы от одного возвращения Короля, а Жирондистов, по незначительности их партии, с безопасностью можно было бы презреть.

на них подозрения возстановленного Монарха; и они шли опасною стезею, будучи нетерпимы Умеренными, которые вспоминали об них, как о сообщниках Робеспьера и Дантона, и ненавидимы Якобинцами, которые видели в Талиане и Баррасе беглецов из их партии и разрушителей власти Санкюлотов. По этому они имели справедливые причины опасаться, что литась власти, теперь у них находящейся, они подвергнутся строгой ответственности за все беды революции.

Таким образом, благоприятные для Бурбонов чувства встречали себе препятствие: 1. в нерасположении к ним войск; 2. в опасении разстройства и бедствий, долженствовавших произойти от всеобщого ниспровержения прав собственности, и 3. в личной боязни заправлявших делами людей, которые чувствовали, что их собственная безопасность зависела от поддержания республиканского правительства.

Однако ж мысль учредить Монархию, так вообще была признаваема самым простым и лучшим средством для возстановления опять порядка и прочного правительства, что некоторые государственные люди предлагали опять ввести оную, переменив только династию. В следствие сего, были представлены различные особы, в том предположении, что отстранив от престола законного наследника, можно избегнуть опасностей, нераздельных с его правами, и предохранить себя от возмездия, которого они боялись. Сын Герцога Орлеанского был предложен, но воспоминание об отце ему воспрепятствовало. По другому сумазбродному предположению, сочли Герцога Иоркского или Герцога Брауншвейгского способными сделаться Конституционными Королями Франции. Даже сам Аббат Сиес, как говорят, объявил свое мнение в пользу последняго Принца.

Но, не уважив желаний или мнений народа, вне Палаты изъявляемых, Конвент решился учредить такой образ правления, при котором в республиканския уложения можно бы ввести нечто прочное из Монархических уставов; чем вместе и поправить прежния заблуждения, и сохранить хоть наружный вид постоянства пред глазами Европы.

Для сего одинадцати Коммиссарам, избранным большею частью из бывших Жирондистов, было поручено составление по новым правилам новой Конституции, долженствовавшей утвердишься всенародным одобрением и присягою Французов, а чрез короткое время подпасть тому и.е пренебрежению, которому подверглись прежния постановления. Но предполагали, что сия последняя будет составлена таким образом, что соединит в себе прочность Монархического правления с названием и Формами Демократии.

главные ошибки и преступления революции. Исполнительная власть предоставлялась Совету из пяти особ, названных Директорами, которые имели бы право заключать мир, объявлять войну, исполнять законы и вообще управлять государством; но которым не дозволялось участвовать в законодательстве.

Такое распоряжение было сделано в угодность тем, которые в особе одного Директора, занимающого место, подобное месту Штатгальтера в Голландии или Президента в Соединенных Штатах, видели нечто, слишком близкое к Монархическому правлению. Посему -то, говорят, Лувет и предостерег от учреждения такого сана, уверяя, что если предоставить народу выбор лица на сие место, то он изберет наследника Бурбонов. Но неудобств сей Пентархии нельзя было скрыть, и неизбежным следствием Совета, столь многочисленного, долженствовало быть: или, что в этом верховном государственном сословии, где наиболее требовались сила и единство, произойдет раздор с перевесом большинства голосов; или, что один или двое из Директоров, более предприимчивые и способные, возьмут первенство над прочими, и поступят с ними, не как с товарищами, а как с подчиненными. Хотя законодатели сии знали, что целой Римской Империи было недостаточно для удовлетворения самолюбию трех человек, однако ж они повидимому надеялись, что согласие я единодушие между их пятью Директорами не нарушатся, хотя им доставалось управлять одним только народом; и, сообразно с сим, они решились.

Учредив таким образом исполнительную власть, составили законодательный корпус из двух Советов: Старшого, наименованного Советом Старейшин, в виде Палаты Перов; и Младшого, который по числу своих членов, получил название Пятисотного Совета. Оба они были избирательные, и одно только различие лет составляло разницу между сими двумя Палатами. Члены Пятисотного Совета должны были иметь по крайней мере двадцать пять лет от роду, а после седьмого года Республики, им положено иметь полных тридцать лет. В этой Палате законы долженствовали быть предлагаемы, и, по получении одобрения, они представлялись в Совет Старейшин. Условиями, для заседания в последней Палате, требовалось: иметь сорок лет и быть женатым или вдовцем. Холостые, хотя и старее сих лет, считались неспособными к законодательству, может быть, по недостатку семейной опытности.

Совет Старейшин имел власть отвергать делаемые ему Пятисотным Советом представления, или, приняв и одобрив оные, обращать их в закон. Сим средством, конечно, выигрывалось то, что каждый, вновь предлагаемый закон, подвергался разсмотрению двух отдельных Палат, которые зрело его обсуживали и разбирали; но ни одна из этих Палат не имела своего особенного характера, или отдельной выгоды, которые бы могли побудить Совет Старейшин, при разсмотрении какой либо меры, представляемой Пятисотным Советом, сделать заключение, отличное от того, которое вероятно встретилось бы оному при его собственных предварительных совещаниях.

Следовательно нельзя было ожидать того разнообразия суждений, которое могло бы возникать в собраниях, составленных из людей, различных званий и состояний, и следовательно смотрящих на тот же предмет с различных и противоположных точек.

состава Палат, ответствовал, что Младший Совет есть воображение, а Совет Старейшин разсудок народа; ибо первому предназначалось изобретать и предлагать разные новые постановления, а последнему разсматривать и утверждать оные.

Это могло быть оспорено, и хотя сравнение и остроумно было придумано, но его нельзя было принять за доказательство.

Вообще, однако ж, состав Конституции 5-го года, т. е. 1795, показывал более опытности, благоразумия я основательности, чем все до сего ей предшествовавшия; и хотя вступление в оную начиналось обычным провозглашением Прав Человека, но обязанности его к законам и к обществу были в первый еще раз изложены благородным и сильным слогом, показывающим желание сочинителей сего уложения обуздать впредь революционные насильства.

Но вновь обнародованная Конституция имела недостаток общий всем, ей предшествовавшим: она была совершенно нова, и не освящена опытом ни во Франции, ни в какой либо другой стране; это была только политическая попытка, которой последствия не могли оказаться прежде испытания оной на деле, И которая в продолжение нескольких лет, долженствовала быть, менее предметом уважения, чем критики. Мудрые законодатели, даже и тогда, как времена, изменение в обычаях, или успехи просвещения требовали соответственных перемен в уложениях их предков, старались по возможности сохранить прежний вид и свойство законов, в которые было нужно ввести правила и дух, приспособленные к положению вещей и к понятиям времени. Любовь к отечеству столь же сильна, как и привязанность к вере. Мы уважаем наши законы, не потому только, что, они наши, но потому, что ими руководствовались наши предки, и если нам предлагают новый образ правления, то хотя бы он теоретически, может статься, был и лучше того, под которым народ долгое время находился; но к нему столь же трудно было бы внушить народное уважение, как ко вновь написанному образу Богородицы, вместо лика давно чтимой Сарагосскими жителями Столбовой Девы.

Однакож Конституция 3-го года, не смотря на все её недостатки, охотно была бы принята вообще всем народом, ибо она некоторым образом обеспечивала от революционных бурь, если б Термидорцы, из личных выгод, не исказили оной и не сделали ее мечтательною, введя в нее способ удержать при себе свою неправедную власть. Не должно забывать, что эти победители Робеспьера участвовали во всех его злодействах, прежде чем сделались его личными врагами; и что, лишась своего влияния и мест, что вероятно их ожидало при свободном избрании представительного корпуса, они долженствовали подвергнуться лично большой опасности.

государство людей, привыкших к исправлению дел, они составили два указа, из которых одним повелевалось Избирательным Коллегиям назначить в представители двух Советов новой Конституции по крайней мере две трети Членов, ныне заседающих в Конвенте; а другой предписывал Конвенту, в случае недостатка сих двух третей из нынешних Депутатов, дополнить число их людьми, из нея же взятыми; одним словом, что ей предоставлялось избрать из своих собственных Членов большую часть преемников своих в законодательной власти.

Эти два указа были представлены Нижним Собраниям народа (Assemblées Primaires), и употреблены все возможные хитрости, чтобы их одобрили.

Но народ, и в особенности город Париж, возстал против этого неправильного присвоения власти. Вспомнили, что все Члены, заседавшие в первом Народном Собрания, хотя и отличные по своим талантам, были по этой причине отстранены от выбора во второе Законодательное Собрание; а теперь люди, не могущие ни в каком отношении равняться с теми, которые были товарищами Мирабо, Мунье и других великих мужей, не только присвоивали себе право быть опять избранными, но дерзали постановить правилом, чтобы две трети из числа их были необходимы для составления Законодательного Собрания, которого Члены по смыслу и по духу Конституции долженствовали свободно избираться народом. Избиратели, и в особенности от Частей города Парижа, с негодованием спрашивали, на каких общественных заслугах Члены Конвента основывали права свои на преимущество, столь несправедливое и беззаконное.

В тех, которые наиболее тут действовали и которым в особенности приписывалось сие постановление, - они видели бывших участников во владычестве ужаса, которые желали удержать при себе насильственную власть, хотя и будучи расположены к умеренному употреблению оной, и которым потеря мест вероятно долженствовала стоить потери голов; прочие представляли собою только толпу трусливых, устрашенных рабов, старающихся купить себе личную безопасность жертвою сисей чести и обязанностей пред народом; да и в самом деле, что был в составе своем Конвент, объявивший столь великое число своих Членов необходимыми для государственной службы, судя по прежним делам его, не что иное, как истукан, составленный частью из железа, частью из грязи, и орошенный кровью многих тысяч жертв; машина без собственной воли, но способная на ужаснейшия дела под влиянием свирепых людей; род Молоха, которого имя употреблялось его жрецами для свершения самых варварских жертвоприношений:. Короче сказать, эти опытные в государственной службе люди, без посредства которых предполагалось, что не в состоянии были производиться народные дела, могли спастись от тяготеющого над ними обвинения, только сознанием в совершенной своей трусости и жалкою отговоркою,

Такая подлость делала людей, унизивших себя оною, недостойными, не только управлять другими, но даже существовать; и, не смотря на то, две трети из них, по собственному их определению, долженствовали быть предложены народу, как необходимое количество его представителей.

Так судили в своих частных собраниях жители Парижа, наиболее раздраженные против самовластия и притеснения, обнаруживающихся в этих насильственных постановлениях, ибо они не могли забыть, что чрез их содействие и чрез покровительство Народной Гвардии, Конвент несколько раз был спасен от убийства.

Между тем, продолжали поступать донесения от нижних народных собраний о новой Конституции, которая была ими почти единогласно одобрена и о двух указах, предписывающих избрать две трети представителей из нынешних Членов Конвента, на счет чего существовало большое разногласие. Конвент, решась, во что бы то ни стало, поддержать беззаконные и насильственные меры, им предложенные, истолковал по своему сии донесения и объявил, что оба указа одобрены большинством голосов в Нижних Собраниях. Парижские граждане усомнились в справедливости сего объявления, назвали его ложным, потребовали балотировки, и открыто воспротивились Конвенту. Дозволение собираться в Частях города, по поводу предоставления дела народному суждению, давало им возможность узнать свою силу, и поощрять друг друга словами и рукоплесканиями.

Они были еще более подстрекаемы людьми, одаренными литературными талантами, которые восприяли власть свою вместе со свободою книгопечатания. Наконец, они объявили заседания свои постоянными и имеющими право блюсти свободу Франции. Большая часть Народной Гвардии присоединилась в этом случае к ним против существующого правительства, и начинали поговаривать о том, чтобы пользуясь силою и многолюдством, итти къТюльери, и предписать Конвенту законы ружьями, так, как бунтовавшая в предместиях чернь сделала сие пиками.

в Париже и в окрестностях оного. Войска сии тем охотнее приняли сторону правительства, что возмущение сие было решительно в аристократическом духе, а Французския армии, как мы уже неоднократно повторяли, были привержены к Республике. Притом же, настоящия линейные войска, по обыкновению, презирали Народную Гвардию; и по одному уж этому готовы были проучить этих воинов самозванцев. Конвент имел у себя также несколько сот артиллерийстов, которые со взятия Бастилии остались ревностными Демократами. Однако ж, все еще опасаясь последствий, он присоединил к этим силам еще войско гораздо худшого разбора. Это было ополчение из полуторы тысячи охотников, наименовавшее себя Священным Отрядом или Патриотами 1789 года.

Оно составлялось из самой сволочи предместий, из тюремных бродяг и из остатков мятежной дружины, которая, составляя стражу Геберта и Робеспьера, служила орудием, исполнявшим все их жестокости. Конвент провозгласил их людьми 10 Августа - и конечно их можно было назвать убийцами 2 Сентября. Предполагали, что вид этой стаи алчущих псов, готовых к спуску, устрашит Парижских граждан, в которых один вид их пробуждал столь ужасные воспоминания.

Они действительно внушили к себе ужас, но с тем вместе и ненависть; и как многолюдство и храбрость граждан давали им возможность противостать ярости Терористов и искуству употребленных против них регулярных войск, то следовало ожидать жаркой и притом сомнительной борьбы. Но, как обыкновенно бывает, все долженствовало зависеть от храбрости и от распоряжений начальников.

Городския Части назначили своим главным предводителем Генерала Даникана, старого служивого, не слишком знаменитого своими воинскими подвигами, но впрочем очень достойного человека. Конвент сначала избрал было Генерала Мену, и послал его со значительными силами в Лепелетьерскую Часть, обезоружить тамошнюю Народную Гвардию. Часть сия есть одна из богатейших, и следовательно одна из наиболее напитанных аристократическим духом в целом Париже, будучи обитаема банкирами, купцами, зажиточнейшими торговцами и вообще самыми отборными людьми. Жители оной составляли баталион Народной Стражи Дев-Св.-Фомы, единственный, который, приняв участие в защите Тюльери, разделил жребий Швейцарской Гвардии в достопамятный день 10 Августа. Сия часть города продолжала питать те же чувства, и когда Мену явился со своим войском, в сопровождении Члена Конвента Да Порта, то он нашел граждан под ружьем, и столь готовых отразить силу силою, что после нескольких переговоров он был принужден удалиться, не осмелясь сделать на них никакого нападения.

Нерешительность Мену показала, что он не такой человек, которого требовали обстоятельства, почему он был отрешен Конвентом от начальства, и посажен под стражу. Всеобщее управление дел и начальство над силами Конвента было тогда вверено Баррасу; но главная забота Членов Правительствующого Комитета состояла в том, чтобы найти сведущого и твердого Генерала, могущого служить помощником Баррасу в начальстве над войсками, при таких затруднительных обстоятельствах и в такия страшные времена. Тогда-то несколько слов, сказанных Баррасом товарищам его, Карно и Талиану, решили судьбу Европы почти на двадцать лет: "У меня есть человек, какого вам надобно," сказал он: "это маленький Корсиканский офицер, который хоть кого, так уймет."

отзыву Барраса, послали за Наполеоном. Быв свидетелем отступления Мену, он весьма просто объяснил причины этой не) дачи и средства сопротивления, которые должно употребить в случае атаки. Предположения его были одобрены. Бонапарте, сделанный начальником войск Конвента, принял все нужные предосторожности для защиты того самого дворца, который он видел атакованным и взятым мятежниками 10 Августа. Но он имел гораздо более средств к защите, чем несчастный Лудовик. У него было двести пушек, которые, по его отличным воинским способностям, он знал, как разставить самым выгоднейшим образом. Он имел более пяти тысяч регулярных войск и около полу торы тысячи охотников. Это доставляло ему возможность защитить весь Тюльери; поставить караулы у всех выходов, чрез которые можно было к нему подойти; завладев мостами, прекратить всякое сообщение между Частями города, лежащими по ту сторону реки, и, наконец, учредить сильный резерв на Площади Лудовика XV или, как тогда ее называли, на Революционной Площади. Бонапарте имел лишь несколько часов для сделания всех сих распоряжений, ибо он был назначен вместо Мену в самую ночь, предшествовавшую делу.

Составленное из одних граждан войско, не имеющее пушек (ибо полевые орудия, которых в каждой Части города находилось по два, были почти все сданы Конвенту после обезоружения предместия Св. Антония) не должно бы делать покушений на сильную позицию при Тюльери, столько хорошо защищенную. Ему, как во времена Генриха III, следовало бы удовольствоваться тем, чтобы загородишь везде улицы, и окружить войска Конвента на избранных ими местах до тех пор, пока недостаток в съестных припасах принудил бы их к невыгодным вылазкам или к сдаче. Но народное войско обыкновенно бывает нетерпеливо, и не любит отсрочек. Отступление Мену воспламенило его храбрость, и оно страшилось, не без основания, что если городския Части не соединят свои силы, то оне будут атакованы и разбиты порознь. В следствие сего граждане решились сделать на Конвент открытое нападение, и потребовать от Членов оного отмены противозаконных указов и допущения народа к свободному, а не насильственному выбору его представителей.

15-го Вандемиера, соответствующого 4-му Октябрю, произошло междоусобие, обыкновенно называемое Днем Частей (La journée des Sections). Народная Гвардия собралась в числе, более тридцати тысяч человек, но без артиллерии. Она двинулась вперед по нескольким улицам сомкнутыми колоннами, но везде встретила сильнейшее сопротивление. Многочисленное войско заняло набережные левого берега Сены, угрожая дворцу от реки. Другой сильный отряд двинулся к Тюльери, чрез улицу Сент-Оноре, с тем, чтобы напасть на дворец, в котором Конвент имел свое заседание. Они сделали сие, не подумав, что подвергнутся боковым выстрелам сильных постов, помеченных в прилежащих улицах и в проходах, с артиллериею.

Сент-Оноре. Бонапарте поставил сильный отряд с двумя орудиями в Дофинском переулке против Сен-Рокской церкви. Он безпрепятственно допустил неосторожных Парижан вытянуть свою длинную и густую колонну по узкой улице, до тех пор, пока они выстроили гренадер своих перед церковью, против самого переулка. Каждая сторона, по обыкновению, слагала на другую вину начатия междоусобной войны, к которой обе оне были готовы. Но все соглашаются в том, что огонь начался из ружей. За оным тотчас последовали картечные выстрелы, которые по данному орудиям направлению выстрелив прямо в густые колонны Народной Гвардии, стоявшия по набережной и в узких у лирах, произвели страшное опустошение- Народная Гвардия мужественно устояла, и даже покушалась захватить орудия. Но такое покушение, весьма опасное: и в открытом поле, было совершенно невозможно там, где приходилось итти на бой по узким улицам, безпрестанно очищаемым ядрами. Граждане принуждены были отступить. При лучшем распределении сил их, можно бы надеяться иных последствий, но мог ли Даникан, в каком либо случае, быть противопоставлен Бонапарте? Дело сие, в котором несколько сот человек было убито и ранено, кончилось в час времени, и победоносные войска Конвента двинувшись по разным Частям города, довершили разбитие и обезоружение своих противников, что продолжалось почти во всю ночь.

особенною храбростью и неоднократно соединявший Народную Гвардию под картечным огнем. Несколько других, спасшихся бегством, были заочно приговорены к смерти, но их не очень строго отыскивали; а прочих осудили в ссылку. Виновные были обязаны за сие милосердие в особенности тем Членам Конвента, которые, будучи сами сосланы 31 Мая, терпели гонение, и научились прощать.

Конвент в тоже время показал признательность своим защитникам. Генерал Беррюйе, начальствовавший охотниками 1789 года, и другие Генералы, действовавшие в День Частей, были осыпаны похвалами и отличиями. Но особенное торжество было предназначено Бонапарте, как герою дня сего. Через пят дней после сражения, Баррас обратил внимание Конвента на молодого офицера, который быстрыми и искусными своими распоряжениями защитил Тюльери 13 Вандемиера, и предложил утвердить Бонапарте вторым начальником Внутренней Армии, которой сам Баррас оставался Главнокомандующим. /Сие предложение было единогласно одобрено. Конвент сохранял еще некоторое негодование на Мену, подозреваемого им в измене, но Бонапарте за него вступился, и вину его согласились забыть.

После сего решительного торжества над противниками, Конвент открыто сложил с себя власть свою, но, сошед с поприща в настоящем своем качестве, он вновь явился на оном в виде Нижняго Собрания, дабы избрать из числа бывших своих Членов тех, которые, в силу двух третейских указов, как их называли, долженствовали поступить в Члены Законодательных Советов Старейшин и Пятисотного.

покой Конституции. Сии две, вторично избранные трети, составляли в Советах большинство голосов, и в некоторых отношениях очень были похожи на тех несчастных женщин, которые, будучи отправлены из тюрем и с улиц столицы за границу да поселение, не взирая на прежнее свое распутство, часто обращаются к порядочной жизни, и, при перемене мест и положения, становятся терпимыми в обществе.

Директория состояла из Барраса, Сиеса, Ревбеля, Летурнера де ла Манша и Ревельера-Лепо, с исключением Талиана, который очень этим обиделся. Четверо из сих Директоров были прежде Якобинцами или Термидорцами, пятый, Ревельер-Лепо, почитался Жирондистом. Сиес, который больше любил разсуждать, чем действовать, отказался от сана, считаемого им опасным, и вместо его назначили Карно.

Возмущение Парижских жителей не основывалось на явной преданности к Королю, но многие из начальников тайно питали это чувство, и в случае успеха, оно конечно бы обнаружилось. Таким образом Наполеон первым своим шагом разрушил надежды Бурбонского Дома, коего возобновившееся влияние, через двадцать лет после того, было причиною его собственного падения.

Но обширное поприще, имевшее для него столь мрачный конец, открывалось теперь для него в лучезарном блеске. Отличная служба Наполеона и полученный им чин, открывали самые великия надежды сему молодому человеку, разделяющему всеобщее уважение с Правителями Государства, тогда, как он недавно еще был безприютным иностранцем, который с трудом себя поддерживал и тщетно ходил по канцеляриям и присутственным местам, ища себе повышения или даже только службы.

Из второго начальника, новый Генерал скоро сделался Главнокомандующим Внутренней Армии, ибо Баррас нашел, что Директорский его сан не совместен со званием воинского начальника. Бонапарте употребил свой быстрый и проницательный гений на усовершенствование положения войск и дабы предупредить возобновление таких бунтов, какой случился 13 Вандемиера, или в День Частей, и многие им предшествовавшие, он основал и составил стражу для охранения Законодательного Корпуса.

что однажды, когда Бонапарте усильно убеждал чернь разойтиться, одна очень толстая женщина уговаривала их стоять на месте. "Этим пустозвонам в эполетах," сказала она: ``нет нужды до того, что мы умираем с голоду, лишь бы сами они ели и жирели. - Взгляни на меня, добрая женщина," сказал Бонапарте, который тогда еще был худ, как тень: "и скажи, кто из нас двух жирнее." Все засмеялись над Амазонкою, и сборище с хохотом разошлось. Если это приключение не может быть помещено в число блистательных побед Наполеона, то об нем по крайней мере стоит упомянуть, как о купленной весьма дешевою ценою победе.

Около сего времени, случай, который мы опишем, основываясь на показании самого Бонапарте, ввел его в связь, долженствовавшую иметь важное влияние на будущую судьбу его. Красивый собою мальчик, лет десяти или двенадцати, явился однажды утром к начальнику войск с трогательною просьбою. Он объявил, что его зовут Евгений Богарне; что он сын бывшого Виконта Богарне, который, вступив в Революционное войско, служил Республике Генералом на Рейне, но возбудив безвинно подозрение Комитета Общественного Благосостояния, был предан Революционному Суду, и по приговору оного казнен за четыре дня до низвержения Робеспьера. Евгений пришел просить начальника войск о содействии к возвращению ему шпаги отца его. Просьба сего молодого человека столь же была трогательна, сколько сам он привлекателен своим обхождением, и Наполеон принял в нем такое участие, что это заставило его познакомиться с его матерью, сделавшеюся потом Императрицею Иозефиною.

Госпожа сия была Креолка, дочь одного Сен-Домингского помещика. Полное имя её было Мария-Иосиф-Роза-Таше де ла Пажери. Она перенесла свою долю Революционных бедствий. Но отрешении от должности мужа её, Генерала Богарне, ее взяли под стражу, как подозрительную женщину, и посадили в тюрьму, где она содержалась до общого освобождения, происшедшого после возмущения 9 Термидора. Находясь в темнице, госпожа Богарне подружилась с госпожею Фонтене, разделявшею с нею заключение и вышедшею после за муж за Талиана, который очень был ей полезен, женясь на её приятельнице. Соединяя отличную красоту с приятностью в обхождении и с неизменною веселостью духа, госпожа Богарне была сотворена для того, чтобы служить украшением общества. Баррас, бывший прежде дворянином, любил общество, и желал наслаждаться оным в приятном кругу, стараясь изгладить суровость, введенную Якобинизмом в приятнейшия житейския отношения.

Любя пышность и удовольствия, он мог теперь предаваться оным, не опасаясь обвинения в непатриотизме, которому в царствование ужаса подвергался всякий, кто бы вздумал ввести малейшую утонченность в свой образ жизни. В покоях, занимаемых им по званию Директора в Люксамбургском дворце, он свободно удовлетворял своей склонности, собирая приятнейшее общество обоего пола. Госпожа Талиан и приятельница её были душею сих собраний, и даже предполагали, что Баррас не был нечувствителен к прелестям госпожи Богарне: молва, которая очень могла возникнуть, хотя бы она и не была основательна.

Когда госпожа Богарпе и Генерал Бонапарте короче познакомились, то, по уверению последняго, в истине которого мы не имеем причины сомневаться, хотя женщина сия была двумя или тремя годами старше его {Наполеону было тогда двадцать шесть лет от роду. Иозефина поставила себе в свадебном договоре двадцать восемь.}; но как она находилась тогда в самом цвете своей красоты, и была чрезвычайно пленительна в обращении, то единственно только её прелести понудили его предложить ей свою руку, сердце и судьбу, - не предполагая, как можно посудить, до какой степени ему предназначено было возвыситься.

предсказывала ей, что она достигнет степени, превышающей звание Королевы, но сойдет с оной до своей смерти {Одна знатная госпожа, жившая несколько времени в том монастыре, где Иозефина воспитывалась, слышала от нея об этом предсказании, и сама сообщила его автору, во время Итальянского похода, когда Наполеон начинал делаться известным. К этому предсказанию обыкновенно прибавляют: что особа, до которой оно относилось, должна была умереть в богадельне, что в последствии объяснилось удалением её в Мальмезон, Но сие последнее обстоятельство сообщено автору не тою же особою. Упомянутая госпожа всегда отзывалась с наивеличайшею похвалою о простоте в обращении и о чрезвычайном добродушии госпожи Богарне.}.

Это было одно из не определительных пророчеств, отпускаемых на удачу шарлатанами и обманщиками, которые иногда сбываются чрез сближение своенравною Фортуною обстоятельств. Но и не веря предсказанию Африканской Сивиллы, Бонапарте мог заключить сей брак по расчетам честолюбия, столько же, как и по любви. Женитьба на госпоже Богарне доставляла ему покровительство Барраса и Талиана, из которых первый управлял Франциею, будучи одним из Директоров, а другой по своим талантам и политическим связям не менее его имел силы. Он оказал уже им значительную услугу, при усмирении бунта; и как он имел нужду в их подпоре для своего возвышения, то не унижая достоинств его супруги, можно предполагать, что влияние, которым она пользовалась в их обществе, соответствовало видам её нового супруга. По крайней мере достоверно, что он всегда питал к ней особенную привязанность и твердо полагался на её судьбу, которую всегда считал тесно связанною со своею собственною, сверх того он имел чрезвычайную доверенность к умственным способностям Иозефины и к искуству её в политических делах. Она имела особенный дар смягчать нрав его и укрощать в нем пылкость гнева, не прямо ему сопротивляясь, но постепенно убеждая его и обезоруживая. Должно к похвале её прибавить, что она всегда охотно, и часто с успехом, вступалась за человечество.

Бракосочетание свершилось 9 Марта 1796 года, и приданым новобрачной было место Главнокомандующого Италиянскою армиею, открывшее обширное поле честолюбию юного Генерала. Бонапарте, прожив с женою после свадьбы только три дня, поехал повидаться со своим семейством, находившимся в Марсели, и насладясь удовольствием явиться любимцем Фортуны в городе, который он недавно пред тем оставил, будучи бедным пришлецом, - поспешил вступить на поприще, на которое призывала его судьба, приняв начальство над Италиянскою армиею.