Жизнь Наполеона Бонапарта, императора французов.
Часть вторая.
Глава VIII

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Жизнь Наполеона Бонапарта, императора французов. Часть вторая. Глава VIII (старая орфография)

ГЛАВА VIII.

Положение и виды Наполеона в эту эпоху кампании. - Политика его в обхождении с Италилицами. - Любовь к нему. - Суровые условия мира, предложенные Папе, - отвергнуты. Бонапарте не согласен с мнением директории, и переговоры возобновляются, но опять прерваны.. - Папа сбирает сорокатысячную армию. - Наполеон вторгается в Папския владения. - Панския войска развиты близь Имолы - и при Анконе, которая взята. - Лоретто также. - Милосердие Наполеона к ослушному Французскому Духовенству. - Толентинский мир. - Письмо Наполеона к Папе. - Сан-Марино. - Взгляд на положение различных Италиянских Держав. - Рим. - Неаполь. - Тоскана, - Венеция.

Взоры целой Европы устремились на Наполеона Бонапарте, который, возвысясь столь мгновенно, сделался ужасом держав и основателем государств, победителем искуснейших, полководцев и отличнейших войск в Европе, чрез несколько месяцев после того, как он был простым воином искавшим себе службы, не для отличий, а для существования. Такое быстрое возвышение случалось иногда в полудиких странах, где великия народные возмущения и перевороты суть события обыкновенные, но до сих пор это был неслыханный пример в просвещенной Европе. Притом же первенство сие, так скоро им приобретенное, подвергалось столь многим испытаниям, что их можно было считать залогами прочности оного. Наполеон стоял превыше всех, подобно утесу, против которого бури тщетно истощают свою ярость. Средства, чрез которые он возвысился, равномерно содействовали к утверждению его величия. Он внушил войскам, бывшим под его предводительством, неограниченную уверенность к его гению и величайшую любовь к его особе, так, что он всегда находил людей, готовых исполнять его труднейшия поручения. Он даже сообщал им часть своей неутомимой деятельности и своего великого духа. В дальних и трудных походах, составлявших главный его способ в войне, он обыкновенно говаривал им: "Я лучше хочу приобресть победу на счет ног ваших, чем ценою вашей крови." Французы, под его начальством, казалось) делались такими людьми, каких ему было надобно и, в жару битв, надеясь на победу, забывали даже чувства? усталости и истощения. Следующее изображение Французского солдата, сделанное самим Наполеоном, встречается в донесениях его Директории во время первого Италиянского похода:

"Если б я должен был наименовать всех, отличившихся своею храбростью, то мне бы* пришлось послать* вам список всех гренадеров и карабинеров авангарда; Они играют опасностями и смеются над смертью; и если что может сравниться с их неустрашимостью, то разве одно веселое расположение духа, с которым, напевая попеременно любовные и патриотическия песня, о ни свершают труднейшие походы. Пришед на биваки, они и не думают об отдыхе, как бы можно было предполагать, а пересказывают друг другу о битве прошедшого дня, и составляют планы для будущого: многие из них основательно судят о военных действиях. Несколько дней тому назад осматривал я одну полу-бригаду, и когда она проходила мимо меня, то простой егерь, подошед к моей лошади, сказал мне: "Генерал! вам бы должно сделать так и так. - Молчи, негодяй!'' возразил я ему. Он тотчас скрылся, и я уж после никак не мог его отыскать. Но движение, которое он мне советовал, было то самое, которое я внутреннее намеревался сделать."

Для предводительства сими деятельными, смышлеными и неустрашимыми солдатами, Бонапарте имел офицеров, совершенно достойных своего звания, людей молодых, или по крайней мере не старых, честолюбию которых, революция и войны, ею произведенные, открыли обширное поприще, и которые были напитаны духом вождя их и успехами, увенчевавшими его предприятия. Бонапарте, который на всякого человека обращал внимание, никогда не пропускал щедрою рукою раздавать награды и наказания, похвалы и упреки, и не забывал ходатайствовать о повышении особенно отличившихся офицеров, в чем ему, последнее время, редко или почти никогда не отказывали. Он охотно принимал на себя обязанность утешать тех, которых родственники пали под его знаменами. Письмо его к Генералу Кларку, писанное в этом роде, по случаю смерти молодого Кларка, его племянника, убитого под Арколою, трогательно тем, что посреди всех побед своих, он чувствовал себя предметом упреков и порицания {Письмо Наполеона к Генералу Кларку от 25 Брюмера V года Республики. - "Племянник ваш убит на поле Аркольской битвы. Этот молодой человек привык уже к войне. Он неоднократно водил колонны, и был бы отличным офицером. Он умер со славою перед лицем неприятеля, и не страдал ни одной минуты. Какой разсудительный человек не позавидует такой смерти; кто, в превратностях жизни, не счел бы себя, счастливым, таким образом оставить свет, столь часто презренный? кто из нас не пожелал бы этим средством избавиться от клеветы, зависти и всех ненавистных страстей, которые, кажется, исключительно управляют людскими поступками?" - Письмо сие, достопримечательное во многих отношениях, напоминает восклицание Катона, над телом его сына:

"Кто бы не хотел быть сим юношею?"}. Нападки, помещаемые против него в журналах, до чрезвычайной его раздражительности, терзали его, в продолжение целой жизни, и подобно рабу, прикованному к торжественной колеснице, казалось, напоминали ему, что он еще смертный.

Должно еще заметишь, что Наполеон всегда смело противился всем покушениям коммиссаров и других людей, старавшихся поживиться от казны, назначенной на содержание войск. Большая чаешь его переписки с правительством, а еще того больше, частные его письма, наполнены жалобами на этих чиновников, хотя он знал, что нападая на них, он досаждает людям весьма значительным, часто имевшим тайное участие в их обогащении. Но его воинская слава делала его необходимым, и позволяла ему пренебрегать враждою сих людей, которые вообще столько же робки, как и корыстолюбивы. Первый Наполеонов покровитель, Баррас, был также подозреваем в склонности к лихоимству.

В обхождении с Генералами произошла у него постепенная перемена, по мере того, как Главнокомандующий начал более и более чувствовать свою возрастающую личную важность. Один важного чина Офицер сообщил нам, что в продолжение первых своих походов, Наполеон имел обыкновение веселиться с ними и обнимать их, как товарищей, почти равного с ним звания, и несущих одну службу. Чрез несколько времени после того, он стал разговаривать и обращаться как прямодушный воин, которые, признавая достоинство своих подчиненных, дает им однако же чувствовать, что он их главный начальник. Когда же его юная Фортуна начала мужать, то он принял со своими Генералами ту величавую учтивость, которую Государи употребляют со своими подданными, и которая ясно показывала им, что он уже считает их подвластными себе, а не сподвижниками {Граф Лас-Каз приводит сему пример. Один офицер, бывший весьма коротко знаком с Бонапарте под Тулоном, при назначении его Главнокомандующим в Италию, бросился было обнимать своего прежнего товарища. Но взгляд и осанка Генерала очевидно обнаружили, что короткость их уже кончилась, и что отношения между ними изменились вместе с возвышением его друга.}.

к уменьшению вражды, которую он возбудил против себя похищением у Италии художественных произведений, и даже нарушением уставов Католической веры.

На счет последней статьи, Генерал сделался под конец очень осторожен; и его ненависть или презрение к Римской Церкви перестали обнаруживаться в грубых сатирах, которые он сначала одобрял. Напротив того, он прикрылся философическим равнодушием; и отнимая у духовенства его мирския владения, Наполеон всячески остерегался, чтобы не впасть в погрешность Якобинцев) он никогда не преследовал богослужения, но покровительствовал оному, объявляя себя открытым защитником всеобщей терпимости вер.

В политике, так же как и в вере, образ мыслей Наполеона, казалось, очень переменился. Конечно сомнительно, чтобы он когда либо в глубине души своей питал нечестивые правила Якобинцев) но он должен был показывать, чистосердечно, или нет, свое к ним усердие, когда он подучил первое свое возвышение чрез содействие младшого Робеспьера, Салисетти и Барраса, который хотя в последствии и сделался Термидорцем, но при осаде Тулона {Даже и под Тулоном, проницательные люди де считали его слишком усердным Якобинцем. Генерал Карто, глупый санкюлот, под начальством которого он там служил, отзывался с похвалою о молодом начальнике артиллерии; на что жена его, повелевавшая у себя в доме, советовала ему не очень полагаться на этого молодого человека, который слишком умен для того, чтобы долго быть санкюлотом. - "Умен! гражданка Карпио," воскликнул оскорбленный муж: "а разве нас ты считаешь за дураков? - Нимало," отвечала жена: "но ум его не в том роде, как твой." - Memorial de Ste-Нelène, par le Comte de Las Cares, vol 1. pp. 201--2. В той же книге мы читаем признание Наполеона, что браш его, Люциан, был гораздо более ревностным Якобинцем, чем он сам, и что некоторые, приписываемые ему бумаги, с подписью Брут-Бонапарте, принадлежат Люциану.}, был санкюлотом. Имея здравый, просвещенный ум, Наполеон вскоре почувствовал, что такое ниспровержение законов нравственности и разсудка, ведущее только к тому, чтобы дат буйной толпе владычество над теми, которые имели ум, собственность и воспитание, слишком не естественно, для того, чтобы долго держаться, или чтобы послужить основанием прочного правительства. Наполеон, будучи тогда республиканцем, хотя и употреблял принятые выражения Свобода и Равенство, хотя он. Не признавал достоинства выше звания гражданина, и всякому говорил ты, но он старался несколько облагородить сии демократическия формы. И действительно, республиканския понятия того времени начали походить на кожаный передник угольника, основавшого династию на Востоке - потомки его продолжали употреблять оный вместо знамени, но так изукрасили его драгоценными камнями и шитьем, что едва можно было видеть кожу, первоначально его составлявшую.

Якобинцы, например, которых цель состояла в том, чтобы унизить народный дух до грубого невежества черни, были естественными врагами Изящных Искуств и Литературы, произведений они ту умели ценить, истребляя оные по тому же самому побуждению, по которому соумышленники Иакова Каде повесили Чатамского писца с пером и с чернилицею на шее. Бонапарте, напротив того, видел, что всякого рода сведения всемогущи; почему, посреди побед своих, он, к чести своей, отличался тем, что вступал в разговоры с людьми, известными по своим литературным талантам, и всегда показывал к древностям и к редкостям посещаемых им городов уважение, лестное для жителей. В письме, открыто писанном им к Ориани, знаменитому астроному, он уверяет его, что всякой человек с гением, всякой, отличившийся на поприще Литературы, будет считаем уроженцем Франции, где бы он ни произошел на свет. "До сих пор," говорил он ему: Италиянские ученые не пользовались уважением, им принадлежащим: они жили уединенно в своих лабораториях и библиотеках, считая себя счастливыми, если только могли избегнуть внимания, и следовательно гонения. Теперь уж не то - не будет более ни инквизиции, ни самовластной управы: образ мыслей не будет стеснен в Италии. Приглашаю литераторов и ученых, посоветовавшись между собою, представить мне, каким образом они полагают дать новую силу и жизнь Художествам и Наукам. Все, которые пожелают посетить Францию, будут отлично приняты правительством. Народ Французский более гордится включением в число своих граждан искусного математика, знаменитого живописца, или прославившагося в каком либо роде литератора, чем присоединением к своим владениям обширного и богатого города. Я прошу вас, милостивый государь, сделать известными чувства мои отличнейшим литераторам Миланского государства." Градскому начальству в Павии изъявил он желание свое, чтобы Процессоры славного Университета сего города продолжали преподавание Наук под его покровительством, приглашая их указать ему средства к улучшению их древняго училища.

Участие, принимаемое им в Литературе и в ученых заведениях Италии, доказывалось и свободным допущением к его особе ученых людей, и занимающихся Словесностью. Разговоры их казались ему тем занимательнее, что будучи сам Италиянского происхождения, и превосходно зная прекрасный язык своей родины, он свободно мог с ними объясняться. Можно, между прочим, упомянуть здесь, что Наполеон в Италии нашел себе родственника, Аббата Григория Бонапарте, единственную отрасль сей Флорентинской Фамилии, которой Корсиканская линия была младшая. Этот старый и, как говорили, богатый человек жил в Сан-Миниато, где имел звание Капоника. Родство было охотно признано, и Генерал со всем своим Штабом у него обедал. Старый Аббат, по смерти своей, оставил все свое имение Наподеону, который отдал его какому-то общественному заведению.

оказываемую им повидимому жителям. Он конечно предоставлял себе решение всех важных дел; но в вещах малозначущих, он позволял Италиянцам действовать самим, и ободрял их; к чему они не сделали привычки при своих прежних властелинах. Внутреннее управление их городов было поручаемо временным Губернаторам, избираемым не по чинам; а полицейская часть была вверяема вооружейным гражданам, или народной страже. Гордясь важностью сих преимуществ, они нетерпеливо желали приобрести себе народную свободу. Наполеон с трудом мог унять пылкий дух большей части Ломбардцев, которые требовали немедленного объявления независимости, и ему не осталось Другого средства, кроме как тешить их отсрочками и извинениями, которые, отдаляя сие событие, только усиливали желание видеть его исполненным. Другие города Италии - ибо между городскими жителями сии чувства наиболее распространялись - начали обнаруживать тоже самое желание о преобразовании их правительств по революционному положению; и дух сей в особенности обнаружился по южному берегу реки По.

Надобно вспомнить, что Наполеон заключил договор с Герцогом Моденским, и обязался обеспечить его державу за уплату значительной дани деньгами и снарядами, кроме отдачи драгоценнейших сокровищ его музеума. В следствие сего, Герцог Моденский получил дозволение управлять своими областями чрез Наместников, пребывая сам в Венеции. Но его два главные города, Реджио и Модена, а в особенности первый, вздумали ниспровергнуть его правление. Не дожидаясь на сие одобрения от Французского Генерала и Правительства, граждане Реджио взбунтовались, выгнали из своего города отряд Герцогских войск, и водрузили древо свободы, решась, как они говорили, учредить у себя вольное правление под покровительством Французской Республики. Герцогское Наместничество, дабы предохранишь Модену от таких же покушений, разставило по стенам пушки, и приняло другия оборонительные меры.

Бонапарте показал вид, будто бы он считает, что сии приуготовления делаются против Французов, и, послав туда отряд своих войск, без сопротивления овладел городом, лишил Герцога всех выгод, купленных им ценою знаменитой картины Св. Иеронима, и объявил Модену состоящею под покровительством Франции. Болония и Феррара, города, принадлежащие Папе, были уже заняты Французскими войсками, и поручены управлению составленного из граждан Комитета. Их пригласили присоединиться к Реджио и к Модене. Конгресс из ста Депутатов от сих четырех городов был созван, дабы составит обхцее начальство для управления всеми. В следствие сего, Конгресс, собравшись, предложил своим Членам вступить в вечный союз, под названием Циспаданской Республики, по положению оной, на правом берегу По; присвоив себе тем наружный вид независимости, тогда, как в существе они находились под властью Наполеона, подобно глине в руках горшечника, который может дать ей всякую форму, какую ему вздумается. Между тем он тщательно старался напоминать им, что свобода, которую они желают получить, должна основываться на точном повиновении законам. "Никогда не забывайте," говорил он в ответе своем на их донесение о новом преобразовании их Правительства: "что законы ничтожны, если они не поддерживаются. Старайтесь об устройстве вашей военной силы, которую вы можете поставить на почетную ногу: вы будете гораздо счастливее Французского народа, ибо достигнете свободы, не испытав бедствий Революции."

Это не был язык Якобинца, и сим подтверждается мнение, что даже я тогда, придерживаясь для вида Республиканской системы, Наполеон замышлял уже произвести большие перемены в Правительстве Франции.

При таком положении дел, Ломбардцы потеряли терпение, видя, что соседы опередили их на пути к революции и к независимости. Миланское градоначальство приступило к уничтожению всех почетных титлов, как признаков Феодального подданства, и до того простерло свою нетерпеливость, что Бонапарте принужденным нашелся, для успокоения оного, торжественно обещать, что Ломбардцы без отлагательства воспользуются выгодами Республиканской конституции, в залог чего, он поместил их под управление Временного Совета, составленного из всех сословий, включая я ремесленников.

все еще как будто сомневаясь в действительности своей власти, произвел Революцию во всей своей земле, дав ей название Транснаданской Республики, которое впоследствии было оставлено, когда по присоединении сей покой Республики к Циспаданской, обе оне составили одну, под именем Республики Цизальпинской. Сия решительная мера была принята 5 Января 1791 года. Несколько постановлений записанных в народном духе, предшествовали сему объявлению независимости; но наружный вид умеренности был соблюден даже в самой революции. Дворянству, лишенному его феодальных прав и титлов, не было воспрещено вступать в службу; преобразования Церкви коснулись только слегка, не обнаруживая никакого намерения оную разрушить. В этих частностях Италиянския Республики отстали от Франции, образца своего.

Если Бонапарте может справедливо быть обвинен в вероломстве, за ниспровержение власти Герцога Моденского, после того, как он взял с него плату за обезпечение ему мира и покровительства, то мы не в праве сделать ему подобный упрек за то, что он допустил присоединить к Циспаданской Республике принадлежавшия Папе провинции Феррару и Полонию. Сии две области были уже некоторым образом отданы в распоряжение Французов до заключения окончательного договора между Республикою и Святым Отцем. Но разные обстоятельства замедлили заключение сего мира, и, казалось, наконец, совершенно разрушили оный без всякой надежды на возобновление.

Если Бонапарте говорит правду, в чем мы не видим причины сомневаться, то остановка в заключении мира с Римским Престолом должна быть приписана Директории, отличавшейся в то время духом корыстолюбия и монополии. По исходатайствовании Его Святейшеству, чрез посредство Испанского Посланника Азары, перемирия, купленного репою сокровищ, налогов картин и статуй и уступкою областей Болонии и Феррары, Папа отправил в Париж двух уполномоченных для окончательного заключения мира. Но предложенные условия были столь суровы, что не смотря на свое отчаянное положение, Папа нашел совершенно невозможным принять оные. От Его Святейшества требовали огромной дани хлебом на десять лет, ежегодного вноса по шести миллионов Римских ефимков в продолжение шести лет, уступки навсегда Франции гаваней Анконы и Чявита - Бекхии, и признания независимости Феррары, Болонии и Равенны. Дабы присоединить обиду к притеснению, хотели еще совершенной отдачи Клементинского Музеума, и выговаривали, чтобы Франция, под ведением своего Министра в Риме, имела особое судилище для разбора дел её подданных и особый театр для их увеселения. Наконец светское управление Церковною Областью долженствовало быть поручено Сенату и народным представителям.

На эти требования еще можно было согласиться, хотя они клонились к тому, чтобы совершенно лишить Его Святейшество звания мирского Владыки. Но к ним присоединили еще другия, которых, по званию своему Главы Церкви, он никак не мог допустить, если не хотел навсегда отказаться от прав сего столь почтенного сана. От Папы требовали, чтобы он отменил все грамоты, изданные против Франции с 1789 года, утвердил бы Конституционную присягу, уничтожающую зависимость Французского Духовенства от Папского престола, и признал бы конфискацию церковных имений. Сокровища могли быть отданы, мирския достоинства сложены, и области уступлены, но очевидно, что Папа не имел власти сделать то, что было совершенно противно учению Церкви, в лице его представляемой. Во Франции мало нашлось духовных особ, которые бы поколебались доказать свое усердие к Римскому Престолу, подвергшись скорее изгнанию, чем произнесению Конституционной присяги. Теперь самому Главе Церкви приходилось лично показать такую же безкорыстную преданность к её пользе.

В следствие сего Коллегия Кардиналов отвергла предложения Франции, как содержащия статьи, противные вере, а Папа объявил, что он дойдет до последней крайности скорее, чем согласится на условия разорительные, постыдные и, по его мнению, нечестивые. Директория тотчас определила совершенное уничтожение Паны и власти его, духовной и светской.

к уменьшению ужаса, с которым на нее смотрели, как на страну, преданную безбожию, непризнающую никакой святыни. Даже и Папскою армиею нельзя было совершенно пренебрегать в случае какой либо неудачи на войне с Австрийцами. По сим причинам, он убедил Директорию возобновить переговоры во Флоренции. Но как Французские уполномоченные предложили непременным условием шестьдесят статей, заключающих в себе те, которые были уже отвергнуты, как противные совести Первосвященника, то переговоры прервались, и Папа, в отчаянии, решился присоединиться к Австрии, и прибегнуть к мирской силе, которой Римский престол столь многие годы уже не употреблял.

До сего довела жестокая необходимость, но ополчение Папской Державы, которой военные силы с давних уже времен были предметом насмешек, против победителя пяти Австрийских армий, напоминает нам. Приама, когда, угнетенный летами и отчаянием, он надел заржавевший доспех свой, с тем, чтобы противопоставить старость и дряхлость юной силе Пирра {Arma diu senior dtsuela, trementibus aevo

Circumdat nequicquam himeris, et inutile ferrum

Cingitur.

AEneid, Lib. II.}. Однако ж меры, принятые Пием VI, показали большое присутствие духа. Он воротил в Рим обоз с шестнадцатью миллионами условленной дани, который был уже на пути к военному казначейству Наполеона; употребил все средства увеличить свою армию, и при помощи добровольных пожертвований Римских дворян, он действительно вооружил сорок тысяч, вверив над оными начальство тому самому Генералу Колли, который с отличием предводительствовал Сардинскими войсками во время Альпийского похода. Наивеличайшия: усилия были сделаны духовенством, как зюнахами, так и священниками, чтобы дать сей войне дух Крестового похода, и возбудить свирепость поселян, обитающих на Аппенинских горах, внушив им двойную ненависть к Французам, как к чужеземцам и к еретикам. Папа старался также заключить союз с Королем Обеих Сицилий, который тайно обещал прикрыть Рим тридцатитысячною армиею. Правда, что мало можно было полагаться на обещания Неаполитанского Двора; но Французский посланник уподоблял Папу человеку, который, падая, готов ухватиться для поддержания себя за крюк из раскаленного железа.

Альвинцева похода в Италию сделались бы известными, или, по крайней мере, пока Французский полководец получил бы шестнадцать миллионов, столь нужных для уплаты жалованья его войску. В ответ на его представление, ему позволено было возобновить переговоры, смягчив условия. Но Папа слишком далеко уже зашел, для того, чтобы воротиться. Даже победа, одержанная Французами при Арколе и неоднократные угрозы Наполеона итти против него с войском, не в состоянии были поколебать его решительность. "Пусть Французский Генерал идет к Риму," говорил Министр Папы: "Его Святейшество, если будет нужно, выедет из своей столицы. Нем дальше Французы отойдут от Адижа, тем они будут ближе к своей погибели." - Наполеон, получив сей неприязненный ответ, увидел, что Папа еще надеется на последния приуготовления, сделанные с тем, чтобы освободить от осады Мантуу, и не безопасно было бы приступать к его наказанию, не управясь прежде с Альвинри и с Проверою. Но когда решительные битвы при Риволи и при Ла-Фаворите уничтожили сии армии, то Наполеон мог на свободе выполнить принятое им намерение ниспровергнуть владычество Святого Престола. Для сего он послал Виктора с четырех-тысячною Французскою дивизиею и с Италиянским отрядом почти той же силы, выставленным Ломбардиею и Транспаданскою Республикою, для вторжения в Церковные земли с востока Италии по Имолской дороге.

Между тем Римское духовенство усильно старалось вооружить всех крестьян, и великое число оных собралось на тревогу. Но составленные таким образом толпы более способны к затруднению движений регулярной армии, нападениями на Фланги и на тыл её, отрезанием сообщений и истреблением снарядов, защитою проходов и стычками при выгодных позициях, чем к действию против оной в открытом поле. Папская армия, состоящая из семи или из осьми тысяч человек, расположилась лагерем на реке Сенио, текущей к югу от города Имолы, с тем, чтобы возбранить переход чрез оную. На высотах стояли пушки; но как река была необыкновенно мелководна, то Французы перешли чрез оную в полуторе миле выше позиции Римской армии, которая, будучи взята в тыл, после краткого сопротивления, разбежалась в разные стороны. Несколько сот было убито, и в числе их много монахов, которые с крестом в руках стали в ряды для ободрения солдат. Фаенца оборонялась и взята приступом; но по великодушию или из благоразумия, Наполеон удержал солдат от грабежа, и отпустил военнопленных во внутренность земли, дабы они разгласили о их поражении, о непреодолимом мужестве Французского войска и о милосердии их полководца.

На другой день, три тысячи Папских войск, занимавших выгодную позицию перед Анконою, под начальством Колли, были взяты в плен без выстрела; и Анкона сдалась после слабого сопротивления, хотя была довольно хорошо укреплена.

10 Февраля, Французы, быстро двинувшись вперед, вступили в Лоретто, где славная Санта-Каза пользуется особенным уважением Католиков. Сокр о винца, принесенные в дар знаменитым мощам сим от усердия богомольцев, были забраны Генералом Колли - если их уже заблаговременно не отправили в Рим; не взирая однако ж на то, множество драгоценностей, ценою почти на миллион ливров, досталось Французам, которых добыча увеличилась изваянием Лоретской Богородицы, священною чашею и темною камлотовою ризою, принадлежавшею, по преданиям, Святой Деве. Изваяние Богоматери, считаемое явленным, было отослано в Париж, но возвращено Папе в 1802 году. Нам только не известно, были ли отданы назад какие либо из сокровищ, оному принадлежавших.

Когда Французская армия вступила в Римския владения, то Король Неаполитанский показал вид, будто бы он грозится принять участие в войне, о чем стоит упомянуть, для того, чтобы вместе показать и свойства Двора сего и быстроту, с которою Наполеон предупреждал и разстроивал замыслы коварной дипломатики.

скрытностью доказал ему письмо Королевы Обеих Сицилии, которая предлагала послать к Риму тридцати-тысячную армию. "Ваша доверенность ко мне будет вознаграждена," сказал Бонапарте, тотчас догадавшись, с какою целью она была сделана. - "Вы узнаете, что я давно уже предположил сделать в случае, если б это произошло." - Он потребовал портфель с бумагами касательно Неаполя, и подал приведенному в смущение Принцу копию с писанной в Ноябре месяце депеши, которая заключала в себе следующую статью: - "Приближение Альвинци не воспрепятствует мне послать тесть тысяч человек для наказания Римского Двора; но как Неаполитанская армия может двинуться к нему на помощь, то я отложу сие движение до сдачи Мантуи; и в случае, если Король Неаполитанский оному воспротивится, я могу отделить двадцать пять тысяч человек против его столицы, и заставлю его удалиться в Сицилию." - Принц Питатели совершенно удовольствовался этою взаимною доверенностью, и после сего не было уже речи о вооруженном посредстве Неаполитанцев.

От Анконы, дивизия, предводительствуемая Виктором, повернула к западу на Фолинио, дабы соединиться с другою Французскою колонною, пришедшею в Церковные Владения чрез Перуджию, что удобно исполнилось. Сопротивление казалось уже безполезным. Папа тщетно увещевал своих подданных ополчиться против нового Аларика, который приближался к святому граду: они не вняли его убеждениям. Ужас и смятение царствовали в области Св. Петра, которая одна только и осталась еще во владении у его представителя.

Но были несчастные люди, нашедшие себе убежище в Риме, которые, не желая нарушить долг свой, скорее согласились покинуть свои домы и средства к существованию: люди сии были Французские священники, которые отреклись произнести Конституционную присягу, и которые теперь, вспоминая о сценах, происходивших при них во Франции, ожидали, что по приближении Республиканских войск, они, подобно тому, как некогда Глава Израиля, будут умерщвлены перед алтарем, под сению которого они нашли себе убежище. Говорят, что один сиз них, помешавшись от мысли о жребии, его ожидающем, сам явился к Наполеону, объявил имя свое и звание, и просил, чтоб его тотчас вели на смерть. Бонапарте воспользовался этим случаем, дабы показать еще раз, что он действует по правилам, совершенно отличным от буйного и гонительного духа Якобинцев. Он обнародовал воззвание, в котором, позволяя сим ослушным священникам, удалившимся из Франции, жить в землях, покоряемых Французским оружием, он объявлял, что доволен их поведением. Сверх того, в сем воззвании, под опасением строжайшого взыска, запрещалось Французским солдатам и всем прочим оскорблять чем либо сих несчастных изгнанников. Монастырям предписывалось давать им жительство, пищу и по пятнадцати Французских ливров (около пятнадцати рублей) в месяц каждому, за что священники обязывались служить обедни и молебны: это значило обеспечить Италиянским монастырям вознаграждение за их гостеприимство тою же самою монетой, которою сами они платили мирянам.

Такое великодушие, может быть, содействовало к склонению Папы предаться на волю Франции, как ему Бонапарте советовал, сперва тайным образом, чрез посредство Настоятеля Камальдулийского монастыря, а потом и явно, письмом, писанным к Кардиналу Маттею. Король Неаполитанский не делал никакого движения для его защиты, Наконец, долго не знав, на что решиться, и приказав уже однажды заложишь экипажи для отъезда из Рима в Неаполь, Его Святейшество разсудил, что как сопротивление, так и побег равно будут безполезны, и избрал неизбежное средство - совершенной покорности воле победителя.

Цель Директории состояла в том, чтобы совершенно уничтожить светскую власть Папы, лишив его и духовной. Но Бонапарте предвидел, что если Римския владения присоединятся к новой Циспаданской Республике, или буде они составят отдельную область, то сие вероятно навлечет возобновление войны с Неаполем прежде, чем Северная Италия довольно успокоится для того, чтобы Французским войскам можно было двинуться на южный конец Италиянского полуострова, не подвергаясь высадкам Англичан и возмущениям в тылу армии. Притом же Наполеон очень хорошо знал, что Хотя бы он и отнял у Папы светское Владычество, но не мог бы лишить его верховной власти, предоставляемой ему в духовных делах каждым Католиком; которая, напротив того, по чувствам человеческим, будет сильнее и охотнее признаваема в пользу изгнанника, пострадавшого за то, что он поступил по совести, чем в пользу того, который, покорившись обстоятельствам, сохранил бы столько из мирских благ, сколько милосердию его победителя угодно было ему предоставить.

и самою высокою ценою, какую только можно было назначить. Бонапарте приводит, как любопытный пример лукавого и безсовестного характера Италиянцев, что тот же самый Пиниатели, о котором уже было упомянуто, всячески старался подружиться с уполномоченными в продолжение Толентинских переговоров; и так усердствовал узнать, не существует ли между* Папою и Наполеоном какой либо тайной статьи, противной выгодам его Государя, что его не раз заставали подслушивающим у дверей горницы, в которой происходили совещания.

Статьи, на которые Папа принужден был согласиться в Толентино, заключали в себе уступку Авиньона с его землями, присвоение которого Фракциею, и теперь еще не признано; отдачу Болонии, Феррары и Романии; занятие Анконы, единственной гавани, которую Италия имела, кроме Венеции, на Адриатическом море; уплату 30 миллионов ливров деньгами или по оценке снарядами; полное исполнение определенной Болонским перемирием отдачи картину рукописей и художественных произведений; и многия другия условия, столь же суровые.

Бонапарте говорит, что главным предметом при заключении сего договора было уничтожение Инквизиции, и что он оставил сие только в следствие полученного им сведения, что она перестала уже быть Духовным Судилищем, а существовала только в виде полицейской управы. Совесть Папы так встревожилась при этой статье, что он за лучшее счел от нея отказаться.

заключает в себе почти все, что есть любопытного и драгоценного, кроме нескольких вещей, приобретенных в Турине и в Неаполе, приложил он, совершенно другого рода бумагу. Это была копия с почтительного и даже почти благоговейного письма Наполеона к Папе, которым он убеждал Его Святейшество не доверять людям, старающимся поселить в нем недоверчивость, к добрым намерениям Франции, уверяя, что он всегда найдет Республику искреннею и усердною; Наполеон заключал изъяснением от своего собственного имени глубокого уважения, питаемого им к особе Его Святейшества и сильного желания доказать оное.

Письмо сие очень в тогдашнее время позабавило, и показалось, менее выражающим чувства Республиканского Генерала, чем того вежливого разбойника, который никогда не отпускал ограбленных им путешественников, не пожелав им счастливого пути.

время сохраняла независимость, которую завоеватели предоставляли ей, или от пренебрежения, или по разборчивости. Все её владение состоит из одной только горы и из одного города, населенных семью тысячами жителей, которые управляются своими собственными законами. Гражданин Монж, глаза Комитета Художников-Собирателей, был послан в Сан-Марино для подтверждения дружеских связей между двумя Республиками: что очень походило на союз между Лиллипутом и Бробдиниагом. По счастию, эта маленькая Республика не имела у себя картин, а то оне соблазнили бы гражданина-собирателя. Жители Сан-Марино поступили очень умно; и хотя они более сделали Наполеону приветствий, чем Диоген Александру Великому, когда тот посетил философа в его бочке, но они показали такую же разсудительность, избегнув слишком большого ласкательства. Они весьма почтительно отказались от расширения пределов, которое впоследствии вовлекло бы их в ссору с тем Государем, у которого земли сии для них были бы отняты; и только приняли в почетный дар четыре полевые орудия, как артиллерию, соответствующую числу их войска и которую можно было надеяться, что вождям сего малого государства никогда не придется употребить.

Рим можно было считать, по крайней мере на это время, совершенно покоренным. Неаполь пользовался миром, если только подписание договора может дашь мир. Как бы то ни было, а находясь так далеко от Рима и от театра войны, встревоженный разбитием Папских войск и страшась, чтобы Английский флот не был выгнан из Средиземного моря. Король Обеих Сицилии, или лучше сказать, супруга его, горделивая дочь Марии Терезии, не дерзнула противупоставить ни малейшей преграды предприятиям. Французского Генерала. Тоскана, повидимому, согласилась быть обязанною своим политическим существованием милосердию Наполеона, или по крайней мере, его к ней пренебрежению; и питая надежду, что чрез посредство Англии гавань Ливорна может быть возвращена Великому Герцогу, подобострастно покорствовала. Одна только Венецианская Республика, подстрекаемая еще чувством прежней своей важности, хотя и сознаваясь внутренно в настоящем своем упадке, напрягала все усилия, чтобы поставит себя в почетное положение. Великий воспоминаниями град сей, которого купцы были Принцами и Вельможами мира, хотя и лишенный своего прежнего величия, все еще представлял какой-то призрак могущества. Олигархическое его правление, столь давно известное и страшное по его завистливой осторожности, политической прозорливости, непроницаемости его замыслов и непреклонной жестокости, сохраняло еще вид независимости, и старалось, набором вспомогательных войск из Славян, обучением воинственных поселян и учреждением обширных военных магазинов, поддержать себя в таком положении, чтобы дружбы его искали, а вражды опасались. Обнаружилось уже, что Австрийцы, не взирая на их недавнее поражение, опять сбираются ополчиться на Итало-Германских границах; и Франция, воюя с ними, не могла пренебрегать нейтралитетом Венеции, во владения которой Бонапарте, по всем вероятностям, должен будет упереться флангом своих операций, двинувшись к Фриулю. При таких обстоятельствах, и вспомнив, что сия владычица Адриатического моря имела еще в своем распоряжении пятьдесять тысяч храбрых, отважных воинов, составленных большею частью из Славян, Венеция даже и теперь была таким врагом, которого не следовало раздражать. Но между жителями оной не существовало единодушия, в особенности у обитателей Терра-Фирмы или твердой земли, которые, не будучи вписаны в Золотую Книгу островитянского дворянства Венеции, завидовали оному, и следуя примеру вновь учрежденных на берегах реки По Республику (Старались освободиться от подданства. Бресчия и Бергамо в особенности добивались независимости.

всего надежнее вступить с Франциею в оборонительный и наступательный союз, и присоединишь свои войска к армии, которую он располагал двинуть против Австрийцев. На сих условиях он предлагал обеспечить владения Республики, даже не требуя никаких перемен в её Олигархической Конституции. Но Венеция объявила, что она сохранит безпристрастный нейтралитет. Такова была, говорила она, её древняя и мудрая политика, от которой она не намерена отступать. "Если уж ваша Республика хочет остаться нейтральною," сказал Наполеон: "то я на это согласен; но пусть она перестанет ополчаться; я оставлю в Италии достаточное количество войск для наблюдения, а сам пойду к Вене; только помните, что то, что я извинил бы Венеции, находясь в Италии, причтется ей в непростительную вину, Когда я буду в Германии. Если солдаты мои будут убиты, обозы потревожены или сообщения прерваны в Венецианских владениях, то существование вашей Республики кончится. Она сама себе произнесет приговор."

Опасаясь, чтобы угрозы сии не были забыты во время его отсутствия, он принял все предосторожности, бывшия в его власти, разставя гарнизоны в самых выгодных местах по Адижу; и положась, частью на эту стражу, а частью на жителей Бергамо и Бресчии, долженствовавших для собственной своей пользы воспротивиться всякому вторжению на твердую землю их Венециянских владык, которых они свергли с себя иго, Наполеон опять распростер свои, Знамена, и пошел к новым победам над противниками, еще неизведанными.