Жизнь Наполеона Бонапарта, императора французов.
Часть пятая.
Глава VII

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Жизнь Наполеона Бонапарта, императора французов. Часть пятая. Глава VII (старая орфография)

ГЛАВА VII.

Наполеон намеревается переменить титул Первого Консула на Императорский. - Предложение о том Трибунату. - Карно против него возражает. - Оно утверждено Сенатом и Трибунатом. - Краткое обозрение покой системы, холодно принятой народом. - Наполеон посещает Булонь, Ахен и границы Германии, где его встречают с уважением. - Коронация. - Пий VII вызван для сего обряда из Рима в Париж. - Подробности. - Размышления. - Перемены, происшедшия в Италии. - Наполеон наименован Королем Италиянским и коронован в Милане. Генуа присоединена к Франции.

Наполеон разсудил, что время уже приступить к окончательной развязке великой политической драмы, которую он до сих пор разъигрывал с таким искуством, смелостью и успехом. Соперники его были большею частью низложены. Смерть Герцога Ангенского и Пишегрю устрашила Роялистов, а ссылка Моро оставила Республиканцев без предводителя.

Сии события, уменьшив личное уважение к Наполеону, чрезвычайно как усилили понятие о его могуществе, и о том, что он готов прибегать к наивеличайшим крайностям с теми, кто бы вздумал ему воспротивиться. Посему эта минута всеобщей покорности и страха была самая удобная для перемены его Консульского жезла на скипетр, подобный скипетрам прочих Европейских Государей; и человек, который по своему произволу располагал Франциею, оставалось только определить формы и символы своего нового сапа.

обширную мысль самодержавия, и не мог быть оспорен никаким соперником. Притом же это была новизна, которая нравилась любящим перемены Французам; и хотя в существе, учреждение Империи было несовместно со многими клятвами, произнесенными против Королевского Правления, однако ж по названию своему оно не находилось в прямом противоречии оным. Как возстановление Монархии, оно было приятно тем, которые, может статься, желали не исполнить своих обетов, но избегнуть хоть по наружности обвинения, что они им изменили. Для слуха самого Наполеона, слово Король казалось неблагозвучным и как будто бы ограничивало его могущество пределами прежней Королевской власти; между тем как титул Императора мог заключать в себе обширнейшую державу, подобную древнему Риму, и одни только пределы обитаемого мира могли быть сочтены ограничивающими владения оной.

Поелику большая часть народа быда, волею или неволею, равнодушна, то не много предстояло околичностей с Конституционными Сословиями, которых члены, избранные самим Наполеоном, получающие от него жалованье и сохраняющие места свои по его произволению, должны были всего ожидать, содействуя его видам, а противясь ему, страшиться всех бед, из коих меньшим было бы отрешение.

30 Апреля 1804 года, Кюре, оратор не весьма знаменитый (и, может статься, нарочно с тем избранный, чтобы от него можно было отречься в случае неожиданного сопротивления), предложил сию меру, долженствующую уничтожить последние, слабые и хоть по названию только существующие признаки свободной Конституции, которые Франция сохранила еще при настоящем её образе правления. "Время проститься," сказал он: "с политическими мечтами. Внутреннее спокойствие Франции утверждено, внешний мир обеспечен нашими победами; финансы государства поправлены, законы его возстановлены и приведены в действие. Обеспечим для потомства наслаждение сими благами." И оратор не видел другого средства достичь до сего, как предоставя верховную власть в наследие особе и семейству Наполеона, которому Франция была обязана сим доказательством признательности. "Это," прибавил он: "есть единогласное желание войска и народа " В следствие сего он предложил Трибунату удовлетворишь всеобщему желанию и приветствовать Наполеона титлом Императора, как наиболее достойным величия народа.

Члены Трибуната соперничали один перед другим, как бы более превознести заслуги Наполеона и доказать всевозможными оборотами красноречия и логики превосходство самодержавной власти пред всеми различными образами народного или ограниченного правления. Но один человек, Карно, имел смелость воспротивиться этому разливу умствовании и ласкательств. Имя сие, к несчастию, встречается между именами сотрудников Робеспьера в Революционном Комитете, равно как и между теми, которые осудили на смерть доброго и злополучного Лудовика XVI; однако ж благородное поведение его в критическом случае, который мы теперь описываем, доказывает, что любовь к отечеству, доведшая его до таких крайностей, была истинна и чистосердечна; и что в твердости Карно равнялся с древними патриотами, коих он принял себе образцами. Речь его была столь же умеренна, как и убедительна. Он сознавался, что Бонапарте, присвоив себе верховную власть, спас Францию; но заключил из того только, что для исцеления сильных болезней, коим подвергаются государства, нужны сильные средства. Он признавал настоящого главу Республики диктатором; но в том же смысле какими были издревле Фабий, Камилл и Цинциннат, которые возвратились в звание частных граждан, как только достигли исполнения цели, для которой была им вверена временная власть. Того же следовало ожидать и от Наполеона, принявшого бразды правления с Республиканскими формами, которые он поклялся блюсти и которые Кюре, своим предложением, приглашал его нарушить. Сказав, что различные Республиканския формы Франции оказались непрочными, от того, что оне были составлены и учреждены людьми, волнуемыми политическим буйством и неспособными к основательному, спокойному размышлению, он представил Соединенные Американские Штаты в пример демократического правления, вместе мудрого, сильного и прочного. Признавая добродетели и таланты настоящого правителя Франции, он представлял, что сего еще не достаточно для сделания престола наследственным. Он напоминал Трибунату, что Домициан был сын мудрого Веспасиана, Калигула сын Германика, а Коммод сын Марка Аврелия. Далее спрашивал он, не помрачится ли слава Наполеона, если заменить другим титло, которое он сделал столь знаменитымь и если подвергнуть его искушению сделаться орудием разрушения Конституции той земли, которой он оказал столь неоцененные услуги? Наконец он выводил сие неоспоримое заключение, что сколь бы ни велики были услуги, оказанные гражданином своему отечеству, но что существуют пределы общественной признательности, предписываемые честью и разсудком. Если гражданин спас свою землю, возстановил общественную свободу, то следует ли отдавать ему в награду сию же самую свободу, им возстановленную? Какой славы, спрашивал он, можешь ожидать себялюбец, который потребовал бы пожертвования свободою своей отчизны в возмездие услуг своих, и захотел бы превратить страну, спасенную его талантами в свое частное достояние?

Карно заключил свою мужественную, патриотическую речь объявлением, что хотя он и счел обязанностью по совести воспротивиться предложенной перемене правления, но что если оная будет принята народом, то и он готов безпрекословно ей покориться. Он сдержал свое слово, и жил в бедности, почетной для Сановника, занимавшого первостепенные звания в государстве и имевшого в своих руках все средства к обогащению.

таланты Наполеона, на услуги, оказанные им Франции, и на необходимость воздать за оные соответственную награду. Их красноречие чрезвычайно как сходствовало с доводами старой развратницы, которая старается убедить какую нибудь простенькую молодую девушку в том что услуги, оказываемые ей щедрым волокитою, могут быть вознаграждены только пожертвованием её чести. Эти рассказы (ибо их нельзя назвать прениями или суждениями) продолжалась три дня, по истечении которых предложение Кюре было принято Трибунатом единогласно, за исключением одного только непреклонного Карно.

Сенат, которому Трибунат поспешил представить сей проект учреждения самодержавия под его настоящим именем, не замедлил издать указ о новом учреждении Конституции Франции. Сущность сего указа - ибо к чему бы послужило изображать подробности плана, начертанного на песке и долженствовавшого быть ниспровергнутым первою политическою бурею? - была следующая:

1. Наполеон Бонапарте объявлен Императором Французов. Императорское достоинство делалось наследственным в прямом, естественном и законном мужеском потомстве Наполеона Бонапарте по старшинству первородства. За неимением прямых наследников, Наполеон мог принимать сыновей или внуков своих братьев для. наследия ему, в порядке, им определенном. В случае же неимения и таковых наследников, Иосиф, а за ним Лудовик Бонапарте, объявлены законными наследниками Империи. Луциан и Иероним были исключены от сего богатого наследия, ибо они прогневали Наполеона, женясь против его воли.

2. Члены Императорской Фамилии принимали титул Принцев крови. Тем же указом учреждались звания Великого Избирателя, Архиканцлера Империи, Государственного Архиканцлера, Великого Коннетабля и Генерал-Адмирала, как необходимые чины Империи. Сановники сии, назначаемые самим Императором и избираемые из его родственников, приближенных и усерднейших приверженцев, составляли его Верховный Совет. Чин Маршала Империи был дан семнадцати отличнейшим Генералам, в числе коих находились Журдан, Ожеро и другие, бывшие прежде ревностными республиканцами. Дюрок был наименован Обер Гофмаршалом; Коленкурь Обер-Шталмейстером; Бертье Обер-Егермейстером; а Граф Сегюр, вельможа прежнего Двора, Церемониймейстером.

Таким образом республиканския формы были наконец навеки уничтожены монархическими установлениями; и народ, который не мог удовольствоваться никакого умеренною или разсудительною свободою, теперь с радостью, или по крайней мере безпрекословно покорился игу военного владыки. Франция, в 1792 году, походила на дикого слона, который в припадке ярости разрушает все, ему встречающее её; в 1804, она была тем же, только усмиренным и покорным зверем, который становится на колени и позволяет на себе ездить солдату, водящему его в сражение.

в его одобрении, в коем он точно не отказывал ни одной из множества разнородных Конституций, так быстро следовавших одна за другою. Обеспеченный с этой стороны, Бонапарте провозгласил себя Императором с наивеличайшею торжественностью, не ожидая, чтобы народ изъявил свои благоприятные или противные сему чувства. Манифест был холодно принят, и даже в черни возбудил мало восторга. Казалось, по словам некоторых писателей, как будто тени Герцога Ангенского и Пишегрю невидимо носились, затемняя туманом свершение обряда. Император был признан солдатами с большим жаром. Он отправился в Булонския лагерь, по видимому с тою надеждою, что войска провозгласят его таким же образом, как древние Франки провозглашали Королей своих, поднимая их на щиты. Он возсел на железном троне, принадлежавшем, как сказывают, Королю Дагобершу, между двумя обширными лагерями, имея перед собою Канал к враждебные берега Англии. Погода, как уверяют, была пасмурная, но едва только Император возсел на трон для принятия поздравлений от своего ликующого воинства, как небо прояснилось, ветр утих и осталось одно только легкое дуновение, развевающее знамена. Даже все стихии, казалось, признавали Императорское достоинство, кроме моря, которое волновалось у ног Наполеона с такою же непокорностью, какую оно некогда показало Кануту Датскому.

Император, в сопровождения Императрицы, которая в новом сане своем показывала столько же приятности, как и скромности, отправился в Ахен и на границы Германии. Они получили поздравление о восшествии своем на престол от всех Европейских Держав, кроме Англии, России я Швеции; а Германские Принцы, которым должно было всего надеяться или страшиться от такого опасного соседа, поспешили лично приветствовать Наполеона; Государи же, более отдаленные, исполнили сие чрез своих Посланников.

Но самым пышным и всенародным признанием его нового сана, долженствовала быть коронация, в которой Наполеон вознамерился блеснуть наивозможною пышностью, какую показывали могущественнейшие Государи минувших веков. В нем часто обнаруживалось желание возобновлять для выгод своих некоторые обряды прежних времен, как будто бы новые притязания его делались более почтенными, облекаясь в древния Формы; таким образом, человек низкого происхождения, разбогатев и попав в знать, старается иногда прикрыть простой род свой блистательными гербами. Вспомнив, что Папа Леон возложил златый венец на главу Карломана и провозгласил его Римским Императором, он захотел, чтобы Пий VII сделал тоже самое для Государя, гораздо более могущественного, чем был Карломан; но Карломан сам отправился верим для принятия венца из рук Главы Церкви, а Наполеон решил, чтобы тот, который носил высокий, хотя в глазах Протестанта и святотатственный, титул Наместника Иисуса Христа, сам прибыл во Францию для коронования счастливого полководца, которым Римский Престол был неоднократно покорен, разграблен и доведен до нищеты, но которым также власть оного была возобновлена и возстановлена, не только во Франции, но и в Италии.

Такая снисходительность к желанию Наполеона долженствовала показаться унизительною набожным Католикам; но Пий VII столько уже принес в жертву власти и преимуществ Римского Престола, для получения Конкордата, что его трудно было бы оправдать, если б он потерял выгоды договора, столь дорогою ценою купленного, уклонясь от нескольких личных безпокойств, или, можно сказать, от некоторого личного смирения. Пала и Кардиналы, с коими он советовался, испрашивали у Неба внушения, как им поступить; но строгий глас необходимости говорил им, что не подвергаясь опасности произвести отпадение Французской Церкви, нельзя было отказать требованию Наполеона. И так Папа выехал из Рима 5 Ноября. На дороге, он везде был принимаем с величайшею почтительностью и с глубочайшим благоговением; Альпийския пропасти были ограждены перилами везде, где святый Отец Католической Церкви мог подвергнуться опасности или даже только устрашиться. 25 Ноября, он был встречен Наполеоном в Фонтенбло, и Император обходился с ним с таким же тщательным почтением, какое Карломан, которого он любил называть своим предшественником, мог оказывать Леону.

2 Декабря свершился обряд коронования в древнем Соборе Св. Богородицы, со всею пышностью, которую можно было придать сему торжеству. Вам однако же сказывали, что народ де принял сего венчания с тем восторгом, который обнаруживают жители всех столиц и в особенности Парижа, при подобных случаях. Они в немногие годы столько насмотрелись обрядов, торжеств и зрелищ, имеющих совершенно противоположные основания, и которые хотя и были объявлены прочными и неизменными, но ниспровергались новыми понятиями, что они считали коронацию Наполеона также обманчивым призраком, которые в свою очередь исчезнет. Сам Бонапарте казался разсеянным и мрачным до тех пор, пока он был призван к чувству своего величия возгласами иного численных депутатов и сановников, присланных из разных областей Франции для того, чтобы присутствовать при коронации. Люди сии были избраны сообразно с их политическими мнениями; и как многие из них получили места от Правительства или надеялись милостей от Императора, то они вознаградили пылким изъявлением своего усердия и своими рукоплесканиями холодность добрых Парижских граждан.

от вообще принятых обрядов, - уклонению, показывающему человека, время и обстоятельства. При всех других торжествах такого рода, корона надевается на главу венценосца старшею духовною особою, как представляющею Божество, чрез которое Государи владычествуют. Но даже и от Главы Католической Церкви, Бонапарте не захотел принять златого символа своего Царского достоинства, коим он был обязан безпримерной цепи воинских и гражданских успехов. По освящении короны Папою, Наполеон взял се с алтаря и собственноручно возложил оную на чело свое. После сего он надел венец на главу Императрицы, как бы желая показать, что её владычество от него происходит. Многолетие было провозглашено; герольды (ибо они также опять вошли в моду), возвестили, "что достославный и всеавгустейший Император Французов коронован и возведен на престол." Так кончилось достопамятное торжество сие. Присутствовавшие при оном конечно должны были усомнишься, на яву ли они его видели или воображение их сотворило сей призрак, столь блистательный по своему виду, столь необычайный по своему происхождению и столь кратковременно существовавший.

Накануне коронации (т. е. 1 Декабря) Сенат представил Императору, собранные в Департаментах голоса, которых не ожидали для того, чтобы действовать. Более трех милионов пяти сот тысяч граждан подали голоса свои; и из них только около трех тысяч пяти сот объявили себя против. Вице-Президент Нёшато объявил "что Сенат и народ единогласно утверждают сие назначение, и что никакое Правительство не могло основываться на правах, более неоспоримых."

Слог сей быль в то время вообще принят, но когда оратор, продолжая свою речь, прибавил, что мера сия послужит Наполеону ко введению в гавань корабля Республики, то можно было подумать, что это сказано больше в насмешку, чем из лести.

того он объявил от имени своей династии, что дети его будут подпорами престола, служа вместе и первыми воинами в армии, и первыми судьями в гражданстве.

Как всякое слово, при подобном случае, было питательно взвешено и разсмотрено, то оным показалось, что этот обет Наполеона за детей, еще несуществующих, обнаруживал намерение развестись, ибо от настоящей своей супруги он потерял уже надежду иметь наследников. Другие осуждали пророческую уверенность, с которою он определял судьбу и деяния существ, еще не рожденных, и говоря о царствовании, едва начинающемся, употреблял слово династия, присвоиваемое обыкновенно длинному поколению Принцев.

Остановимся на минуту, дабы разсмотреть этот акт одобрения народом нового правительства, ибо он только представляет нам нечто в роде законного права, на основании которого Наполеон мог требовать себе повиновения. Сам он, разсуждая после своего падения, о правах своих быть признаваемым законным Монархом, всегда опирается на то, что он был призван на трон гласом народа.

Не станем подробно разбирать того, каким образом списки, содержащие в себе голоса граждан, составлялись чиновниками, которым сие было поручено, - заметим лишь мимоходом, что все сии чиновники зависели от правительства, и что не было никакой возможности проверить точность их донесений. Не будем также повторят, что не дождавшись народного избрания, Наполеон принял уже Государство от Сената, и в следствие сего был провозглашен Императором. Оставя все сии обстоятельства, мы вспомним только, что во Франции обыкновенно считается более тридцати миллионов жителей, и что из них только три миллиона пять сот тысяч подали голоса свои. Тут не было и третьей части, за исключением женщин и детей, из имеющих право объявлять свое мнение там, где шло дело о наивеличайшей перемене, которой могло подвергнуться государство; и должно сознаться, что воля столь малочисленной части народа слишком была слаба для того, чтобы обязать собою всех прочих. Говорили, правда, что как вопрос сей был предложен всему народу вообще, то каждый имел обязанность дашь свой частный ответ, и что не объявивших голосов своих, должно было считать согласными с мнением большинства. Но довод сей совершенно противен духу законоположений в подобных случаях и столь же мало может быть уважен, как оправдание того солдата, который, будучи обвинен в похищении ожерелья с образа Богоматери, при допросе показал, что он прежде испрашивал на сие у Святой Девы позволения, и, не получив от нея ответа, принял молчание за согласие.

С другой стороны должно взять в соображение, что сей выбор голосами, на основании которого Наполеон присвоивал себе полное, неотъемлемое право на свободу Франции, был нисколько не торжественнее тех, которыми до сего народ утвердил Конституционную Монархию в 1791 году, Республику в 1792, Директорию в 1793 и Консульское Правление в 1799. И так, или все сии постановления долженствовали быть неизменно соблюдаемы, или народ мог по произволу отменять их. В первом случае народ не имел права, в 1804 году, отбирать назад голосов своих и нарушать клятву, которою он присягнул Правительству, установленному 1791 года. Следовательно все прочия правительства, им учрежденные, были противозаконны, а в особенности то, которое теперь учреждалось, ибо три Конституции, основанные на согласии народа, были оным ниспровергнуты и три клятвы нарушены для введения нового правления. Если же, напротив того, народ, присягнув какой нибудь Конституции, удерживал право принять вместо оной, когда ему заблагоразсудится, другую: то и Конституция Империи столь же была ненадежна, как и прочия, ей предшествовавшия. На чем же тогда Бонапарте мог основывать неприкосновенность своей власти, которую он себе так исключительно присвоивал и которую он вперед уже передавал своим потомкам, не испрашивая на сие воли народной? Династия, которую он считал седящею уже на троне, нисколько не походила, как он воображал, на крепкий дуб; по завися от прихоти непостоянного народа, скорее уподоблялась волчецу, которого ненадежная верхушка держится на стебле своем только до тех пор, пока первым порывом ветра, не сорвет её.

б смели; и сколько было людей, считавших сие одобрение только снисходительным обрядом, которого каждое правительство могло потребовать в свою очередь и который обязывал подданных к повиновению только до тех пор, пока Правитель имел средства заставлять себе повиноваться. Против этой мнимой отдачи свободы Франции остается еще другое, более сильное возражение, которое оную уничтожает и лишает всякой действительности. Это есть так называемый законоведцами Factum in illicite (Договор о вещах противозаконных): ибо народ даль то, чего он не имел права дать, а Бонапарте принял то, чего он не в праве был брать. В случае похищения самодержавия, почти всегда бываешь, как с Кесарем, что народ делается орудием своего собственного рабства; и сам кует себе цепи, руководимый хитрым гласом демагога, действующого его именем. Хотя такое согласие со стороны народа, происходящее от чрезмерной доверенности, или от признательности, и облегчает путь к похищению свободы, но оно никогда не может сделать оного более законным. Права народа принадлежат ему с тем, чтобы он ими пользовался, но не с тем, чтобы он передавал или продавал их. Народ, в этом отношении подобен несовершеннолетнему человеку, которому законы обеспечивают его собственность, но не дают ему права отдавать или расточать оную; народные преимущества суть достояние, которое переходит из рода в род и никогда не может быть подарено, променяно или уступлено теми, которые только пользуются выгодами оного и временным владением. Никакой человек не в праве располагать даже своего особою, на том основании, что он не может отдать жизни своей или членов другому; и договор Венециянского купца был бы отвергнут всеми Европейскими судами. {Автор разумеет здесь обязательство, которого Жид Шейлок требует от Антонио в обеспечение занимаемых им у него трех тысяч червонцев. "Если чрез три месяца Антонио оных не заплатит, то он должен быль дать фунт своего собственного мяса." Венециянкий купец. Действия I и IV.} Тем еще более избрание Наполеона, в 1804 году, долженствовало быть признано совершенно недействительным, ибо оно заставляло Французский народ отдать то, что для него гораздо было дороже и труднее могло быть отдано, чем фунт мяса от сердца, или даже самое сердце.

слепец даст золотую монету ошибкою, вместо серебряной; то получивший оную не приобретает законного права на излишне переданные ему деньги. Если незнающий дел по неведению заключит противозаконный договор, то подпись его, хотя и добровольная, ни к чему его не обязывает. Правда, что Бонапарте оказал Франции величайшия услуги, сперва своими Италиянскими походами, а в последствии чудною цепью побед, ознаменовавших возвращение его из Египта; однако ж заслуги, оказанные человеком своей отчизне, подобно обязанности, исполненной сыном для сьоего родителя, не могут обязать оную к заплате ему сверх того, что она законно может ему предложить. Если Франция получила от Наполеона великия услуги, то она возвела его столь высоко, как только может возвыситься подданный, и признательность её к нему так была неограниченна, что она отдала ему или допустила его взять себе верховную власть, которую акт, нами изображаемый, долженствовал упрочить и освятить под именем Империи. Заключим здесь пяти доводы тем, что мнимое избрание народа долженствует считаться совершенно недействительным, как относительно к подданным, уступившим свои преимущества, так и к Императору, принявшему их уступку. Первые не могли отдать прав, которых уступка противозаконна; а последний не мог принять противозаконной власти.

Сам Бонапарте и его ревностнейшие приверженцы старались оправдать или извинить его хищничество следующими доводами, коим мы оставляем всю силу, могущую в них заключаться. Они говорили, весьма основательно, что Бонапарте, соображая вообще его поступки, не был себялюбивый похититель власти, и что средство, чрез которое он приобрел ее, искуплялось употреблением, которое он из нея сделал. Это правда; ибо мы не хотим унижать достоинств Наполеона замечанием, что по мнению искуснейших политиков, Государи, коих права на власть сомнительны обязаны, хотя б только для своей собственной пользы, царствовать таким образом, чтобы земля их чувствовала выгоды, состоя под их державою. Мы охотно подтвердим, что во многих делах своего внутренняго управления Бонапарте показал, что он желает считать свои выгоды нераздельными с выгодами Франции; что он тесно соединяет блого её со своею славою; и что он тратил свои сокровища на украшение государства, а не на свои собственные расходы. Мы не сомневаемся, что ему гораздо приятнее было видеть образцовые произведения искуств, собранными в Музеуме, чем иметь их на стенах собственного дворца своего; и что он от искренняго сердца упрекал Иозефину за то, что она дорогою ценою покупала растения для своего Мальмезонского сада; ибо склонность её причиняла ущерб Общественному Ботаническому Саду в Париже. Мы допускаем, что Бонапарте совершенно прилепился к земле, над которою он царствовал, и что он желал доставить ей своими исполинскими планами наибольший внешний блеск и наивеличайшее внутреннее благосостояние. Без сомнения можно сказать, по тесной связи всякой страны с её владыкою, что как Франция не имела ничего, непринадлежащого её Императору, то он трудился собственно для себя, воздвигая в государстве великолепные здания, и не более терял из вида свои выгоды, как помещик, который, пренебрегая сад свой, занимается украшением своего парка. Но не должно слитком строго заглядывать в сокровеннейшия чувства человека, где часто можно найти нечто, подобное эгоизму. Достаточно сказать, что эгоизм, обнимающий выгоды целого государства, столь благороден, высок и чист в своих свойствах, что он близок к патриотизму; и добрые измерения Бонапарте для Франции, которою он самовластно управлял, не более могут подлежать сомнению, как любовь самовластного отца, который желает сделать сына своего счастливым, предписывая ему единственным условием совершенную покорность его воле. Беда только в том, что неограниченная власть, как в государстве, так и в семействе, зависит иногда более. от прихоти, чем от разсудка, и делается сетью для того, кто имеет оную в руках своих, и бременем для тех, на кого она простирается. Отец, например, желая видеть своего сына счастливым и устроить его состояние, принуждает молодого человека жениться по расчету противно его склонности; и Бонапарте полагал, что он трудится для блага и для расширения Франции, тогда как, предпочитая блеск побед благословенному миру, он вел цвет её юношества на смерть в чужия земли, и погубив оный, предал ее в руки иноземных завоевателей, раздраженных его честолюбием.

Таковы размышления, которые сами собою возникают при разборе признанного всеми похищения Наполеоном самодержавной власти, коею он уже в полной мере пользовался со времени назначения его по смерть Первым Консулом. Вскоре после того обнаружилось, что Франция, с приращением владений и могущества, доставленного ей Наполеоном, была слитком тесным поприщем для его честолюбия. Италия представила собою первое, разительное тому доказательство.

Северные государства Италии следовали промеру Франции во всех изменениях её правительств. Оне сделались Республиками с Директориею, когда Наполеон мечем своим завоевал их у Австрийцев, и преобразовались в род Консульского Правления, когда такое же было учреждено в Париже 18 Брюмера. А теперь им предстояло сделать у себя Королем того, который пользовался уже над ними Царскою властью, под титулом Президента.

Сановники Италилиской (недавно еще Цизальпинской) Республики предчувствовали, чего от них ожидают. Они отправила в Париж депутатов с представлением ощущаемой ими необходимости учредить у них Монархическое наследственное правление. И Марта, быв допущены на аудиенцию к Императору, они объявили ему единогласное желание своих соотечественников, чтобы Наполеон, основатель Италия не кой Республики, сделался Монархом Италианского Королевства. Ему предоставлялась власть избрать по себе наследника, Француза или Италиянца. Однако ж, будто бы по остатку чувств независимости, сочинители сего униженного представления не прашивали, чтобы короны Французская и Италиянская, исключая настоящий случай, никогда не были соединены на главе одного Монарха. Наполеон ног, в продолжение своей жизни, отдать Италиянское Королевство одному из своих наследников, от него ли рожденному или им усыновленному, но особенным условием постановлялось, чтобы уступка сия не могла сделаться, пока Французы будут занимать Неаполитанския владения, Россияне Корфу, а Англичане Мальту.

бы большой опасности их самих, он принимал сие новое бремя, налагаемое на него их любовию и доверенностью, покрайней мере до тех пор, пока выгоды его Италиянских подданных дозволят ему возложить корону на Государя, более юного, который, руководствуясь его же духом, всегда будет готов пожертвовать своею жизнью для народа, над хоим он будет призван царствовать Провидением, Конституциею земли сек и волею Наполеона. Возвещая об этом новом приобретении Французскому Сенату, Бонапарте употребил выражение, столь необыкновенно смелое, что для произнесения оного, ему вероятно столько же требовалось иметь мужества, как для самого отважного похода. "Сила и величие Французской Империи," сказал он: "превзойдены умеренностью, царствующею во всех её политических делах."

11 Апреля, Наполеон с Императрицею отправился короноваться Государем Италии. Обряд сей почти совершенно походил на венчание его Императором. Папу однако ж вторично не потребовали для свершения оного, хотя Пий VII, находясь на обратном пути в Рим, конечно бы не отказался по просьбе Наполеона заехать для сего в Милан. Может быть, показалось слишком жестоким потребовать от Первосвященника коронования Короля Италиянского, которого один уже титул показывал возможность того, что при распространении его владении, некогда и достояние Св. Петра может войти в оные. Может быть, - и это кажется нам более вероятным - какая нибудь причина несогласия существовала уже между Наполеоном и Пием VII. Как бы то ни было, а служение Архиепископа Миланского сочли достаточным для этого случая, и он благословил знаменитую Железную Корону, которая, как сказывают, была возлагаема на чело древних Ломбардских Королей. Бонапарте, подобно как в Париже, надел сию древнюю регалию собственноручно, и громко произнес горделивое провозглашение прежних её владельцев: Бог дает мне ее; горе тому, кто до нея коснется!

Новое Королевство было во всех отношениях устроено по образцу Французской Империи. Орден Железной Короны был учрежден наподобие Почетного Легиона. Многочисленное Французское войско оставлено на содержании Италия; а Евгений Богарне, сын Иозефины от первого брака, который пользовался доверенностью своего вотчима и заслуживал оную, был сделан Вице-Королем, дабы представлять в сем сане лице Наполеона.

чтобы Лигурийская Республика, состоящая на особых правах, была причислена к Франции. Незадолго пред тем, Бонапарте объявил Сенату, что границы Франции окончательно определены, и что оные не будут распространяемы посредством новых завоеваний. Topжественных договором с Фракциею, Гену а отдала свои арсеналы и гавани во власть Французского Правительства; обязалась вспомоществовать своей могущественной союзнице шестью тысячами матрос и вооруженными на её счет десятью линейными кораблями; за что независимость её, или покрайней мере тень сего неоцененного преимущества, оставшаяся после союза с сею грозною Державою, была обеспечена Франциею. Но, ни боязнь нарушишь свои собственные всенародные объявления, ни торжественный договор, признавший Лигурийскую Республику, не воспрепятствовали Наполеону воспользоваться предлогом, доставляемым ему просьбою Дожа. Казалось приличным склониться на желание города и Правительства Генуи о причислении их к Великому Народу. Бонапарте очень хорошо знал, что сделав ее областью Франции, он увеличит тем негодование России и Австрии, которые начинали уже угрожать ему; но посетив пышный град Дориев и удивляясь его мраморным дворцам и великолепным гаваням, он не мог не воскликнуть, что такое приобретение стоит того, чтобы отважиться на войну. Успех одного великого умысла внушал ему составление другого, и хотя Наполеон знал, что вся Европа смотрит на него оком зависти и подозрения, но не мог удержать порывов своего честолюбия, которые усиливали и укореняли всеобщую к нему неприязнь.