Ивангое, или Возвращение из Крестовых походов.
Часть вторая.
Глава IX

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Ивангое, или Возвращение из Крестовых походов. Часть вторая. Глава IX (старая орфография)

Глава IX.

В то время, как в я пользу Цедрика и его товарищей принимали описанные нами меры, люди, взявшие их плен, везли их в место их заключения. Ночь была темна, они не знали хорошо дороги, ездили взад и вперед, и не иначе, как по появлении зари, поехали скоро.

В продолжении пути, начальники этих мнимых разбойников разговаривали между собою следующее:

"Маврикий Браси! - сказал Бриан Буа-Гильберт - время вам нас оставить и заняться вторым действием нашей драмы: приготовиться к роле Рыцаря-освободителя."

"Я переменил намерение, - сказал Маврикий - и не прежде оставлю свою добычу, как отвезя ее в замок Регинальда. Там я явлюсь к Лэди Ровене в настоящем моем виде, и надеюсь, что она припишет действию моей страсти мой поступок, в котором ей признаюсь."

"Какая же причина заставила вас переменить прежний план?"

"Это, я думаю, касается до одного меня."

"Однако, надеюсь, г. Рыцарь, что эта перемена не происходит от обидного подозрения, которое Вальдемар старался поселить в вас против меня.

Я советуюсь только с самим собою. Говорят, что бес радуется, когда вор у вора что крадет; а известно, что ни огнь, ни вода, ни пламя самого ада не в состоянии воспрепятствовать Храмовому Рыцарю предаться своим страстям."

"И начальнику свободных войск не воспрепятствуют подозревать в вероломстве своего друга и товарища." "Эти слова ничего не значат. Довольно, что я знаю нравственность Рыцарей Храма и не подам случая отнять у меня добычу, с такою опасностию приобретенную."

"Да чего вы боитесь? Разве не знаете наших обетов?"

"Да, я знаю и то, как они соблюдаются, и в настоящем случае не могу на вас положиться."

"Узнайте же, что я нимало не забочусь о вашей голубоокой красавице; меня победили прелестные черные глаза.**

"Неужели вы влюбились в прислужницу?"

"Нет, я никогда до этого не унижусь; но в числе, наших пленниц есть не прислужница, которая стоит вашей красавицы."

"Ужь не прекрасная ли жидовочка?".

"Кто жь может у меня ее оспоривать?"

"Думаю, никто; но совесть ваша не будет ли вас упрекать в связи с жидовкою?"

"Совесть человека, истребившого до трех сот неверных, может быть спокойна."

"Вам должно лучше знать преимущества вашего Ордена; но я готов был уверять, что вы влюблены в деньги старого растовщика более, нежели в прекрасные глаза его дочери."

"Деньги Исаака имеют свое достоинство; но неужели вы полагаете, что Регинальд ссужает нас своим замком, не участвуя в добыче. Я отдаю ему на его часть Исаака, а как и мне надобно взять свою часть, то я беру милую жидовочку. Теперь, знав мои намерения, не откажетесь ли вы от своего прежнего плана? Вы видите, что меня не должно опасаться."

"Я решился не выпускать из рук моей добычи. Хотя все, что вы говорите, может быть справедливо, мне не нравятся преимущества вашего Ордена, и я не могу ввериться такому человеку, который, истребив до трех сот неверных, не имеет причины заботиться о своих прегрешениях."

В продолжении этого разговора, Цедрик делал тщетные усилия, чтоб узнать от окружавших его, кто они и какое их намерение.

"Вы должны быт Англичане, - говорил он - а между тем поступаете, как Норманцы. Мы должны быть соседями и следовательно должны быть друзьями, потому что нет Англичанина в моем соседстве, который бы не был мне другом. Даже из числа вас, преследуемых и скрывающихся в лесах, не один прибегал под мое покровительство и получал его, потому что я сожалел о вас и о ваших страданиях, и проклинал насилия, принудившия вас принять образ жизни, которого без того вы никогда бы не приняли. Что вы хотите со мною делать? Вы мне не отвечаете. Вы поступаете хуже диких зверей. Разве вы так же немы, как они?"

Наконец они выехали из леса и увидели пред собою Торквильстон, древний замок, отнятый отцем Регинальда Фрондбефа у владельца оного.

Этот замок состоял из небольшой крепости, посредине которой возвышалась большая четвероугольная башня, окруженная двором и разными строениями. Вокруг наружной стены быль ров, наполнявшийся водою из ближняго источника. Регинальд, имевший нередко по своему характеру надобность в защищении себя, присоединил новые укрепления к этому замку и построил на каждом углу оного по башне. С одной стороны въезжали в замок чрез подъемный мост, ведущий к огромным железным воротам, прикрытым двумя небольшими башнями с другой чрез узкия малые вороша, прикрытые редутом, составлявшим наружное укрепление.

"Я обидел - сказал он окружающим его людям - разбойников, укрывающихся в здешнем лесу, полагая, что вы принадлежите к числу их; я назвал лисицами здешняго околодка бешеных волков Французских. Скажите мне, злодеи! жизнь моя, или мое имение понадобились вашему господину? Неужели и оставшиеся только двое Саксонцев, благородный Ательстан и я, не могут спокойно владеть своим наследственным имением? Но пусть они умерщвляют нас, пусть отнимают у нас жизнь и имение так же, как отняли свободу. Ежели Цедрик не может спасти Англию, то соглашается за нее умереть. Скажите вашему жестокосердому господину, что я его прошу только освободить с честию Лэди Ровену. Ему нечего бояться женщины; все же, которые могли принять её сторону, погибнут вместе с нами."

На эти слова не было ответа так же, как и на прежния. Наконец доехали до ворот замка; Маврикий троекратно потрубил в рог; выехали вооруженные воины; осмотрели приехавших; отворили ворота; опустили подъемный мост, и путешественники взъехали на двор замка. Пленных сняли с лошадей, отвели в залу и предложили им кушанье, к которому один Ательстан мог прикоснуться, впрочем неимевший времени порядочно покушать, потому что его с Цедриком повели в особую комнату, для помещения отдельно от Лэди Ровены. В этом случае всякое сопротивление было безполезно. Комната, в которую их привели, была огромная зала, поддерживаемая двумя рядами толстых столбов, подобных видимым еще и ныне в древних монастырях.

Лэди Ровену также отделили от её свиты. Ее отвели очень учтиво, по не спрашивая о её согласии, в другую часть замка. Подобное же внимание оказано было и Ревекке. Отец её тщетно умолял и даже в крайности предлагал деньги за то, чтоб его не разлучали с дочерью.

"Ах ты нечестивый! - сказал ему один из воинов - ежели бы ты видел нору, которая тебе назначена, то не сожалел бы, что дочь твоя не будет ее разделять с тобою." После этого, потащили отца в одну сторону, а дочь в другую. Люди, составлявшие свиту Цедрика и Ательстана, были обезоружены, обысканы и заключены в тюрьму в замке. Лэди Ровене отказано было в оставлении при себе даже прислужницы её Ельгиты.

и красоты, и отделанная вообще с лучшим вкусом.

Цедрик ходил большими шагами, воспоминая с досадою о случившихся неприятностях; а Ательстан пребывал ко всему нечувствительным, и равнодушие его, заменявшее собою Философию, было так велико, что он едва обращал внимание на относившияся к нему восклицания Цедрика.

"Да, - сказал Цедрик, говоря более сам с собою, нежели с Ательстаном - здесь, в этой самой зале, отец мой обедал с Торквилем Вольфгангером, когда этот почтенный Саксонец угощал храброго и несчастного Гарольда, шедшого против Норвежцев, соединившихся с возмутителем Тости. В этой самой заде Гарольд так благородно отвечал посланнику своего возмутившагося брата. Сколько раз отец мой рассказывал с восторгом о этом происшествии.

"Когда посланник Тости введен был в эту залу, она, не смотря на свою огромность, едва могла вмещать всех Саксонских благородных владельцев, теснившихся вокруг своего Короля и разд клавших с ним обед."

Последния слова обратили на себя внимание Ательстана. "Я надеюсь, - сказал он - что около полудня не забудут и нам дать обедать; да я и не люблю есть тотчас, сошедши с лошади, хотя медики и находят это здоровым; мой аппетит тогда не в порядке."

"Посланник Тоеши шел по этой зале, не страшась грозных взоров владельцев, находившихся в ней, и, подошед к трону Короля, почтительно ему поклонился.

"Государь"! - сказал он - каких условий должен ожидать от вас брат ваш, ежели положит оружие и будет просить мира?"

"Братской любви, - отвечал великодушный Гарольд - и прекрасного герцогства Нортумберландского."

"Ежели Тости примет это условие, - продолжал посланник - какое владение дадите вы его верному союзнику, Королю Норвежскому Гардраде?"

"Три аршина земли, - отвечал Гарольд - и, как уверяют, что он великан, то, может быть, еще нисколько вершков в добавок."

"В зале раздались рукоплескания, каждый владелец взял свой кубок и выпил в честь того дня, в который Гардрада сделается обладателем назначаемого ему в Англии владения."

"Я охотно бы к ним присоединился, - сказал Ательстан - потому что у меня язык засох от жажды." "Посланник, - продолжал Цедрик, не смотря на малое внимание своего слушателя - возвратился с этим ответом к Тосши и его союзнику. Тогда-то стены Стамфорда увидели ту ужасную битву, в которой Тости и Норвежский Король, оказавшие неслыханную храбрость, пали в прах, с десятью тысячами своих воинов. После этого, кто бы мог поверить, что в тот самый день, который был ознаменован такою победою, Норманские корабли пристанут к берегам Суссекского графства? Кто бы мог поверить, что чрез несколько после того дней, сам несчастный Гарольд не будет иметь в своем королевстве более трех аршин земли, которые предлагал Норвежскому Королю? Кто бы мог поверишь, что вы, почтенный Ательстан, который происходит от крови Гарольда, что л, которого отец был не из последних защитников трона наших Сакеонских королей, будем в этой самой зале, знаменитой толь славными воспоминаниями, в плену у презренного Норманца?"

"Это конечно неприятно, - отвечал Ательстан - но я надеюсь, что нас выпустят за порядочный выкуп, и что ни в каком случае не могут иметь желания уморить нас с голоду, хотя впрочем я не вижу никакого приготовления к обеду, не смотря, что должно быть уже не рано. Взгляните в окно почтенный Цедрик, высоко ли солнце и не близко ли уже к полудню?"

"Может быть, что уже и близко, - отвечал Цедрик - но я не могу смотреть в это окно, оно заставляет меня сделать горестные воспоминания, хотя и некасающияся до настоящого нашего положения.

"В то время, почтенный Ательстан, когда делано было это окно, предки наши не знали еще искусства делать стекла и еще менее их расписывать. Гордость отца Вольфгангерова заставила его вызвать из Нормандии художника для украшения его замка этим новым изобретением роскоши, которое ясному свету небесному дает такия обманчивые оттенки. Этот иностранец приехал сюда бедным, низким, услужливым, готовым снимать шляпу пред последним в доме служителем; но поехал обратно гордым и богатым. Он рассказал своим соотечественникам о изобилии здешней страны и о простоте Саксонцев. Все это было предвидено и предсказано потомками Генгиста и его грубых подданных, по этой самой причине соблюдавшими свято нравы и обычаи своих отцев. Когда мы начали удаляться от их правил и образа жизни, призвали иноземцев, сделали из них доверенных людей и друзей, заимствовали от них искусства и художества и презрили простые обычаи своих предков; тогда мы ослабели, и роскошь Норманцев поработила нас прежде их оружия. Наша грубая пища, снедаемая в мире и свободе, была предпочтительнее лакомых яств, привязанность к которым связала нас и предала в руки наших поработителей."

"Теперь - сказал Ательстан - мне и самая грубая пища показалась бы лакомым яством, и я не могу надивиться, что вы, почтенный Цедрик, помнив так верно давно случившияся обстоятельства, забываете о времени обеда."

После этого отзыва Ательстана, Цедрик сказал про себя с досадою: "Говорит с ним о чем-нибудь, кроме его кушанья, значит попустому терять время; в него вселилась душа Гордиканута, единственное для него блого есть и пить. Увы! - прибавил он, взглянув с состраданием на своего товарища - возможно ли, чтоб такая красивая и благородная наружность покрывала столь тяжелый и грубый ум! чтоб стол важное дело, как возстановление Англии, утверждалось на основании столь ненадежном! При всем том, Лэди Ровена, благодаря её добродетели и возвышенности характера, сделавшись его женою, может возбудить в нем любовь к отечеству, которая только что в оцепенении; но как помышлять об этом в то время, когда и он, и Лади Ровена, и я, находимся в плену у Регинальда Фрондбефа, и когда, может быть, для того и взяли нас в плен, что опасаются нашей свободы."

которого вид и запах, казалось, заставили забыть все Ательстана. Кравчий и слуги были в масках.

"Что значат эти маски? - сказал Цедрик - разве ваш господин думает, что мы не знаем, где находимся и у кого в плену? Скажите ему, - продолжал он, желая воспользоваться этим случаем для начала переговоров о своем освобождении - скажите Регинальду Фрондбефу, что не может быть другой причины сделанному им с нами поступку, кроме ненасытного его корыстолюбия, и что мы готовы исполнить его разбойническое требование. Пусть он назначит, сколько ему надобно выкупа, и мы ему заплатим, ежели только он будет не свыше нашей возможности."

Кравчий, не отвечая, почтительно поклонился.

"Сверх того, скажите Регинальду Фрондбефу, - присовокупил Ательстан - что я вызываю его на смертельный поединок, пешого или конного, как и где он захочет, в продолжении осьми дней по нашем освобождении; и ежели он Рыцарь и уважает правила чести, то не должен отказаться отвечать на мой вызов."

Ательстан не мог чисто выговоришь этого вызова, потому что рот у него в то время был полон, и это обстоятельство, соединяясь с обыкновенною его медлительностию, ослабило очень угрожающий тон, который он хотел наблюсти в этом случае. Совсем тем, Цедрик, начинавший уже при всем своем уважении к высокому происхождению Ательстана терять терпение, принял его слова за доказательство, что наконец он начинает чувствовать в полной мере свою обиду. Он взял за руку Ательстана, и с чувством пожал ее в знак своего совершенного одобрения; но восторг его опять прохладился, когда Ательстан сказал, что он готов драться с дюжиною Рыцарей, чтоб выпили скорее из замка, в котором кладут чеснок во все кушанья.

После сего, Цедрик сел против него за стол и доказал, что ежели несчастное положение его отечества и занимало его столько, что препятствовало заботиться об обеде, но что хороший аппетит был не последним в числе добрых качеств, наследованных им от своих предков.

Знатные пленники еще не кончили своего обеда, как были встревожены звуком рога, раздавшимся у ворот и троекратно повторенным с такою силою, с какою, говорят, трубят странствующие Рыцари, когда желают разрушить стены башни, в которой какой-нибудь чародей содержит в заключении юную красавицу. Саксонцы вскочили из-за стола и подбежали к окну, но не могли удовлетворить своему любопытству, потому что все окна были на двор; по безпокойству же, произведенному этим звуком в замке, казалось, что он предвещал что-то очень важное.