Ивангое, или Возвращение из Крестовых походов.
Часть третья.
Глава II

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Ивангое, или Возвращение из Крестовых походов. Часть третья. Глава II (старая орфография)

Глава II.

Урфрида, принудив Ревекку удалишься, ввела Цедрика в небольшую комнату и заперла за собою дверь; потом, поставя на стол вино и два серебреные стакана, и посадив его, сказала голосом, изъявлявшим более подтверждение, нежели вопрос: "Вы Саксонец, отец мой; не запирайтесь, звуки моего природного языка приятны моему слуху, хотя я их почти ни от кого не слышу, исключая угнетаемых Норманцами несчастных Саксонских крестьян. Так это верно, что вы Саксонец, почтенный отец; выговор ваш это доказывает, и мне приятно было его услышать."

"Разве Саксонские Священники редко посещают ваш замок? - сказал Цедрик - Мне кажется, что утешать и поддерживать своих соотечественников принадлежит к их обязанности".

"Я об этом очень мало знаю. В продолжении десяти лет, я, кроме одного Норманского Священника, не видала здесь никакой духовной особы; но вы Саксонец, и потому должны выслушать мое покаяние."

"Я точно Саксонец, в этом сознаюся, но недостоин вашей доверенности: отпустите меня. Я к вам пришлю Священника такого, который будет иметь более на это права."

"Нет, это может быть уже поздо; хлад смерти до того времени может уже остановить язык, говорящий с вами; я же не хочу сойти во гроб, подобно как жила, истинным скотом. Но надобно, чтоб вино придало мне силы открыть вам все ужасные мои деяния." Сказав это, она палила и выпила стакан вина, и продолжала: "Вино еще воспламеняет мое воображение, по уже не производит радости в моем сердце." Наконец, налив еще два стакана, один для себя, другой для Цедрика, прибавила: "Вам тоже должно сделать, отец мой, чтоб иметь силы меня выслушать."

Цедрик желал избавить себя от этого, но отчаянный её вид заставил его уступишь её воле. Они оба выпили свои стаканы, и она продолжала:

"Я родилась не в том несчастном состоянии, в котором вы меня видите. Я была свободна, знатного происхождения, богата, счастлива, любима и уважаема; наконец была игралищем страстей моих властелинов, доколе имела красоту, и соделалась предметом их презрения, посмеяния и ненависти, потеряв оную. После этого, не удивляйтесь и моей ненависти к людям вообще и в особенности к поколению, соделавшему меня злополучнейшим существом в мире. Старая, дряхлая, безобразная женщина, которой отчаяние питается одними тщетными проклятиями, может ли забыть, что она дочь человека, которого наморщенное чело заставляло трепетать тысячи вассалов, что она дочь знатного Тана Торквильстонского?"

"Ты дочь Торквила Вольфгаигера? - воскликнул Цедрик, вскочив со стула - Ты дочь этого почтенного Саксонца, друга и сослуживца моего отца?"

"Твоего отца! - повторила Урфрида - Следовательно предо мною Цедрик Саксонец, потому что почтенный Геревард Ротервудский имел только одного сына, который сделал имя свое известным между согражданами. Но ежели ты точно Цедрик Ротервудский, то зачем в этом платье! Неужели, отчаяваясь спасти свое отечество, ты принужден был в стенах монастырских искать убежища от притеснений наших гонителей?"

"Все равно, кто бы я ни был - отвечал Цедрик, сев опять - продолжай, несчастная женщина, свое ужасное и, без сомнения, наплненное преступлениями повествование."

"Да, ты услышишь о преступлениях, о преступлениях ужасных, в которых я не имею надежды получить прощения, которые подобно горе тяготят мою совесть, и которых не может очистить никакой огонь чистилища.... Да, в этом самом замке, обагренном благородною и чистою кровию моего отца и моих братьев, жить для удовлетворения преступных желаний и для разделения удовольствий их убийцы, быть вместе и невольницею его, и участницею в его безпорядках, не значит ли, с каждым дыханием очернять себя новым преступлением?"

"Несчастная! - сказал Цедрик - итак, в то время, когда друзья твоего отца, когда все истинные Саксонцы проливали кровавые слезы о его ужасной смерти, о смерти твоих братьев и даже о твоей собственной, в которой все были уверены, ты жила только для того, чтоб сделаться достойною нашей ненависти и презрения; ты жила близь ужасного убийцы, истребившого все, что ты имела драгоценнейшого в свете, омывшого свои руки в крови младенцев, чтоб не оставишь ни единой отрасли мужеского пола от знатного поколения Торквила Вольфгангера; ты была соединена с ним преступным союзом любви."

"Да, точно преступным союзом, по не союзом любви, которую скорее можно встретить в пределах самого ада, нежели под этими ужасными сводами. Нет, в этом я не "югу себя упрекать. Ненависть к Фрондбефу и ко всему его поколению была единственным моим чувством, даже и в те минуты, в которые я казалась утопающею в удовольствиях."

"Ты его ненавидела, и он оставался жив. - сказал Цедрик - Разве в замке не возможно было найти ни кинжала, ни ножа и ни какого орудия для прекращения его жизни? Разве ты сама так дорого ценила свою жизнь, что позор предпочитала потери оной?.. Если это так, то ты очень счастлива, что стены Норманского замка не проницаемы, подобно гробнице. Когда бы я мог только подозревать, что дочь Торквила влачит такую преступную жизнь с убийцею всего её семейства; тогда бы мечь мой, мечь истинного Саксонца, пронзил бы её в объятиях самого её развратителя."

"Ежели ты точно мог это сделать, то по истинне заслуживаешь данное тебе название Саксонца. воображая, что есть еще человек, который может сделаться отмстителем за Саксонцев Я и сама наслаждалась удовольствием мщения; я посеявала раздор между моими врагами; превращала пиры их в кровопролитные побоища; глаза мои с радостию видели текущую их кровь; уши мои с восхищением слышали их стенания.... Взгляни на меня, Цедрик, не найдешь ли еще ты в лице моем, обезображенном преступлениями и старостию, чего-нибудь такого, чтобы могло тебе напомнить Торквилов?"

"Не требуй от меня этого, Ульрика (это было настоящее её имя), - отвечал Цедрик, голосом, изображавшим вместе и огорчение, и ужас. - Это сходство подобно тому, которое представляет труп, изводимый из гроба злым духом."

"Верю, по это страшное лице было прелестным, когда я произвела вражду и ненависть между Регинальдом Фрондбефом и его отцем. Мрачность ада долженствовала бы сокрыть её последствия, но мщение должно разодрать завесу, скрывающую злодеяние, удобное вызвать мертвых из гробов их. Раздор давно уже потрясал свои пламенники над главою тирана и, равного ему в жестокости, его сына; давно уже я в тайне лишала ужасную к ним ненависть и жаждала мщения; наконец, я привела его в исполнение посреди ночного пиршества. Притеснитель мой, убийца моего отца и моих братьев, за собственным своим столом, пал под ударами собственного своего сына.... Такова тайна, сокрытая под этими сводами... Обруштесь стены! - воскликнула она, обращая во все стороны блуждающие взоры - и погребите под вашими развалинами всех участников этого злодеяния, этого ужасного злодеяния!"

"Что же последовало с тобою, дочь преступления и бедствий! по смерти ужаснейшого из врагов твоего поколения?"

"Вообрази это сам, ежели не ужаснешься, но не спрашивай меня об этом.... Я продолжала здесь мою позорную жизнь до того времени, когда старость, преждевременная старость напечатлела на челе моем отвратительный образ моей души. Тогда я увидела себя презренною и униженною в том самом замке, где прежде самовластно повелевала, принужденною ограничить мое мщение тщетными проклятиями и осужденною из назначенной для моего жительства башни внимать радостным отголоскам пиршеств, в которых прежде сама участвовала, и слышать крики и стенания заключаемых в темницы новых жертв жестокости."

"Ульрика, - сказал Цедрик - ежели сердце твое грустит еще и теперь о том, что ты сошла с поприща преступлении; то как осмеливается ты говоришь с человеком, одетым в это Священное платье?"

"Не отвращайся от меня, жестокий предрекатель гнева Божия! и скажи: чем окончатся мои новые и ужасные ощущения, отравляющия мое уединение? От чего преступления, столь давно совершенные, теперь непрестанно являются передо мною во всей своей гнусности? Каркая участь ожидает за гробом ту, которой вся жизнь была последствие злополучий? ... Я лучше бы согласилась возвратишься к Одену, Мисте, Скрогуле И ко всем языческим божествам наших предков нежели претерпевать преждевременно ужасный страх, ощущаемый мною непрестанно в продолжении дня и доставляющий меня даже во время самого сна."

"Я не Священник, - сказал Цедрик, отвратясь с негодованием от этого живого образа преступления, злополучия и отчаяния - я не Священник, хотя и одет в это платье."

"Все равно. Ты первое существо, боящееся Бога и унижающее людей, которое я увидела в продолжении двадцати лет. Велишь ли ты мне предаться отчаянию?"

"Я убеждаю тебя разкаяться. Молись: да снидет на тебя милосердие Божие. Но я не могу долее с тобою остаться."

"Постой, не оставляй еще меня, сын друга отца моего, и бойся, чтоб алой дух, соблазнявший меня во всю мою жизнь, не внушил мне желания отмстить и тебе за твое презрение и жестокость; не думай, чтоб Регинальд, увидев в своем замке переодетого Цедрика, оставил его живым. Уже глаза его устремлены на тебя, подобно глазам ястреба на добычу."

"Пусть же - сказал Цедрик - клюв и кохти хищной птицы растерзают меня. Я не выговорю никогда ничего, несогласного с моими чувствами, и умру Саксонцем, верным своему слову и чистосердечным в своих действиях. Удались, не прикасайся ко мне. Вид самого Регинальда будет мне менее противен, нежели образ существа, подобно тебе унизившагося и исказившагося." "Хорошо, я тебя более не удерживаю. Поди и забудь в жестокой своей добродетели, что злополучная женщина, предстоящая тебе, одолжена жизнию другу отца твоего, поди. Ежели страдания мои сделали меня чуждою всем людям, и даже самым тем, от которых я почитала себя в праве ожидать помощи, то я одна произведу отмщение. Узнают все: что не устрашусь я совершить. Прощай. Твое презрение прервало последнюю лишь, привязывавшую меня к людям. Я вижу, что всех моих ужасных мучении недостаточно для возбуждения сострадания ни в одном человеке."

"Ульрика! - сказал Цедрик, тронутый последними её словами - неужели ты прежде для того сохраняла свою жизнь посреди преступлении и бедствий, чтоб предаться отчаянию в то время, когда глаза твои открылись и когда раскаяние долженствовало бы найти путь к твоему сердцу?"

"Цедрик, ты мало знаешь человеческое сердце... Чтоб поступать, как я поступала, чтоб мыслить, как я мыслила, надобно было соединять бешеную страсть к удовольствиям с ненасытною жаждою мщения и с сумазбродным желанием безпредельной власти. Эпт чувства слишком сильны, чтоб предавшись им, можно было сохранять способность раскаиваться. Я пережила лета страстей. Старость не знает удовольствий, морщины никому не нравятся, и самое мщение в старости обращается в тщетное желание. Тогда являются угрызения совести со всеми своими ехиднами, сопровождаемые безполезным сокрушением о прошедшем, и хотя в это время угрызения совести и проникают, против нашей воли, в сердце наше, но оно остается неприступпым для раскаяния. Сверх того, ты возродил во мне новую душу, ты справедливо сказал, что для презирающого смерть нет невозможного; ты дал мне понятие о мщении особого рода, и верь, что я этим воспользуюсь. До сего времени, чувство мести обладало мною совокупно с прочими страстями; теперь же я предамся ему одному, и ты скажешь, что какова ни была жизнь Ульрики, смерть её достойна дочери Topквила. Вокруг этого замка собраны неприятельския силы. Поди, прими над ними начальство, и когда на восточной башне увидишь развевающееся красное знамя, нападай решительно на Норманцев; им довольно будет хлопот внутри замка и, не смотря на их луки и арбалеты, твои воины легко взойдут на стены. Прощай; иди, куда ведет тебя твоя участь, и предоставь меня моей."

"Цедрик хотел распросить ее подробнее о её намерении, по в самое это время раздался громкий голос Регинальда: "Чем занимается этот монах? Я искрошу его в мелкие куски, ежели он посеявает здесь семяна измены."

"Нечистая совесть догадлива; - сказала Ульрика - но не безпокойся об этом; поди, возгласи военные восклицания Саксонцев и, ежели Норманцы будут отвечать на них военною песнию Ролло, то сам мщение возгласить к ней припев."

наклонением головы.

"Ваши кающиеся, почтенный отец, долго с вами разговаривали, и хорошо сделали, потому что это последний их разговор. Приготовила ли вы их к смерти? "

"Они готовы были на все; - отвечалъ* Цедрик, как мог, по-французски - они всего ожидали, узнав у кого находятся во власти."

"Что это, почтенный отец, у тебя совсем Саксонский выговор?"

"Я воспитан в монастыре Св. Витольда Буртонского."

"Лучше бы тебе родиться Норманцем, и для меня это было бы лучше; но в нужде нельзя выбирать поверенных. Ты должен мне оказать услугу."

"Дозвольте мне узнать вашу волю." Сказал Цедрик, едва скрывая свое чувство.

"Ступай за мною этим коридором, я тебя выпущу в малые ворота. Ты выдашь, почтенный отец, это свиное стадо Саксонцев, осмелившихся! окружить мой замок. Скажи им все, что "

"Писаное? нет; - отвечал Цедрик, - но могу читать печатное."

"Такой-то поверенный мне и надобен, - сказал Регинальд сквозь зубы. - Возьми же это письмо и доставь его в замок Филиппа Мальвуазина. Скажи ему, что оно от меня, написано Рыцарем Храма Брианом Буа-Гильбертом, и что я прошу его доставить как можно скорее оное в Иорк. К этому прибавь, чтоб он об нас не безпокоился и что найдет нас живых и здоровых в замке. Нам стыдно бы было бояться толпы жалких людей, привыкших бежать при первом появлении наших знамен и при первом топоте наших коней. Я тебе повторяю, придумай как нибудь убедить их остаться на своем месте до прибытия наших товарищей. Мщение мое возбудилось. Оно, подобно соколу, не может уснуть, не овладев добычею."

"Клянусь, - сказал Цедрик, с жаром, несколько неприличным его роле - что ни один из Саксонцев не удалится от этих мест, ежели только я в состоянии буду их удержать."

"А, а! - сказал Регинальд - ты разгорячился. Можно бы подумать, что победа над Саксонцами тебе будет приятна; а между тем, ты сам Саксонец."

что-то под нос.

Регинальд, принявший это за желание Цедрика сказать, что эти люди бунтовщики и преступники, сказал ему: "Ты прав, они точно таковы."

"Ступай, - сказал Регинальд - и ежели возвратится сюда после сражения, то увидишь довольно валяющихся Саксонцев; я же тебя постараюсь отблагодаришь."

"Я надеюсь, что мы увидимся." Сказал Цедрик.

"Между тем возьми это, - сказал Регинальд, всунув Цедрику, против его воли, в руку золотую монету - но ежели ты мне изменишь, то прощайся не только с рясою, но и с кожею своею."

"Я вам дозволяю это сделать, - отвечал Цедрик, удаляясь скорыми шагами - ежели вы, при свидании нашем, не найдете меня достойным иной награды." Наконец, отошед довольно далеко от замка, оборотился к Регинальду и бросив к нему назад золотую монету, вскричал: "Проклятый Норманец! чтоб и тебе также погибнуть, как твои деньги!"

Регинальд не разслушал слов, но видев движение Цедрика, получил подозрение. "Стрелки! - вскричал он часовым, стоявшим на стене - пустите залп стрел в этого монаха." Они натянули луки, и немедленно исполнили его повеление; но Цедрик был уже далее выстрела.

"Неужели он осмелится мне изменить? - сказал Регинальд, входя в замок. - Но все равно, можно вступишь в переговоры с пленными Саксонцами. Эй! Жилль! сюда Цедрика Ротервудского и этого другого чудака, его товарища. Как его зовут? Кажется Ательстаном Конингсбургским. Эти варварския Саксонския имена так трудны для выговора Норманцу. Приготовь мне вина в военной зале и введи туда пленников."

и вино, поставленное на большем дубовом столе. Избегая всякого сношения с своими соседами Саксонцами, он редко выезжал из своих владений, и потому мало знал Цедрика. Это обстоятельство, соединяясь с темнотою залы и с искусством Вамбы скрывать епанчею и шапкою свое лице, препятствовало ему узнать, что не было пред ним важнейшого его пленника.

Регинальд выпил стакан вина и, оборошлсь к пленным, сказал:

"Hy, храбрые Саксопцы, каково вам в Торквильстоне? Чувствуете ли вы, чего достойны дерзость и кичливость, оказанные вами на празднике у Принца Анжуйского дома? Помните ли, как вы возблагодарили Иоанна за его гостеприимство, которого никогда не были достойными?... Ежели вы не представите мне богатого выкупа, то я велю вас повесить за нога у этих железных решеток, которые вы видите в окнах, и оставить вас тут, пока вороны склюют подлые тела ваши. Ну же, говорите, какую сумму вы даете за презренную свою жизнь? Г. Цедрик, что ты даешь?"

"Ни выеденого яйца. - отвечал Вамба - С тех пор, как живу на свете, я всегда ходил головою вверх, совсем тем, говорят, что у меня мозг не на месте; может быть, когда вы меня повесите головою вниз, мозг мой придет в порядок, и это не худо испытать."

"Что я слышу? - вскричал Регинальд - Кто бы это был?"

"Жилль, Клемент, несчастные! кого вы ко мне привели?"

"Кажется, я могу вам это объяснить: - сказал Маврикии, вошедший в это время - это Цедриков дурак, который так неустрашимо сражался с Исааком Иоркским за место в галлерее."

"Я их помирю, - сказал Регинальд, - велю обоих повесить на одной виселице, ежели его господин и этот Конингсбургский боров не выкупят их очень дорогою ценою. Цедрик должен отдать все свое владение, прогнать эту шайку разбойников, стоящих под стенами замка; отказаться от своих воображаемых преимуществ; признать себя вассалом и рабом, и почитать себя очень счастливым, ежели я дозволю ему дышать воздухом. Подите, - сказал он воинам - отыщите мне настоящого Цедрика; я прощаю вам вашу ошибку, потому что вы Саксонским Франклином сочли дурака."

"Но - сказал Вамба - ваше рыцарское высокомочие найдет здесь более дураков, нежели Франклинов."

"Что говорит этот раб?" Спросил Регинальд у приведших его воинов, которые, с некоторою запинкою, отвечали ему, что ежели это не Цедрик, то они не понимают, куда он девался.

"Я уверен, - сказал Маврикий - что он ушел в платье монаха."

"Возможно ли? - сказал Регинальд - так я сам выпустил в малые ворота этого Ротервудского борова!... Чтожь касается до тебя, которого глупость провела дурака, глупого более самого тебя, я велю содрать с тебя кожу и сбросить тебя с стены замка. Твое ремесло забавляться, позабавься же теперь."

"Вы, почтенный Рыцарь, поступаете со мною лучше, нежели полагаете. - отвечал Вамба, которого и самое приближение смерти не могло удержать от острого словца - Я пришел к вам простым монахом; а благодаря красной одежде, о которой вы говорите, выйду отсюда кардиналом."

"Чудак хочет и умереть, не изменяя своему званию. - сказал Маврикий. - Я прошу вас пощадить его, Регинальд; подарите его мне, он будет забавлять все мое вольное войско. Что ты окажешь, тут; принимаешь ли мое предложение, хочешь ли следовать за мною на войну?"

"Охотно, - отвечал Вамба - только, разумеется, с дозволения моего господина; потому что вы видите это, - прибавил он, указав на ошейник. - Этот наряд я могу скинуть только по его приказанию."

"Не хлопочи об этом, - сказал Маврикии - добрая Норманская пила также может освободить тебя от ошейника."

"Нестыдно ли вам, Маврикий, - сказал Регинальд - заниматься дураком, когда замку угрожает разорение? Вы видите, что наши депеши перехвачены, и что нам не возможно ожидать помощи, и все это по милости этого презренного дурака, которого вы объявляете себя покровителем. Мы должны ежеминутно ожидать приступа."

"Итак, на стены! - вскричал Маврикий - на стены! Вы, думаю, никогда не видали меня менее веселым в минуты опасности. Позовите Рыцаря Храма; пусть он, защищая свою жизнь, окажет хотя половину той храбрости, с которою защищал свой Орден. Разставьте всех по местам. Я с своей стороны щадить себя не стану, и поверьте мне, что столько же легко будет этим Саксонским бродягам взлесть на небо, как взять приступом замок Торквильстон. Сверх того, ежели вы хотите вступить с ними в переговоры, для чего не обратитесь к этому достойному Франклину, которого глаза давно так страстно смотрят на это вино. Возьми, Саксонец - сказал он Ательстану, подавая ему стакан Бина - выпей, ободрись и скажи: что ты дашь нам за себя выкупа?" "Тысячу серебреных марок; - отвечал Ательстан - впрочем, только в таком случае, если вы освободите вместе со мною и моих товарищей."

"А поручишся ли ты, - сказал Регинальд - что разбойники, окружающие замок, уйдут от него."

"Я употреблю все средства, какие от меня зависят, для склонения их к этому, и уверен, что почтенный Цедрик в том мне поможет."

"Итак мы согласились. - сказал Регинальд - Ты и все твои товарищи свободны и мир между нами возстановлен. Остается представить деньги; но знай, что наше условие не простирается на Исаака."

"Ни на дочь его Ревекку." Сказал Бриан, вошед в залу.

"Ни на свиту Цедрика." Присовокупил Регинальд.

"Ни на Лэди Ровену. - сказал Маврикий. - Этой добычи никто у меня не отнимет иначе, как с оружием в руках."

"Ни на этого презренного шута. - сказал Регинальд - Я намерен показать над ним пример, для страха всем забавникам, желающим вмешиваться в важные дела."

"Я Христианин, - сказал Ательстан твердым и решительным голосом - я договаривался не с неверными. Делайте что хотите, но я, предлагая вам тысячу серебреных марок в выкуп за себя и за своих товарищей, разумею под этим названием всю свиту Цедрика. Что жь касается до Лэди Ровены, она моя невеста, и скорее вы меня растерзаете на части дикими лошадьми, нежели принудите от нее отказаться. Равным образом, я скорее сам лишусь жизни, нежели соглашусь, чтоб Вамба, спасший сегодня жизнь почтенному Цедрику, лишился хотя одного волоса с головы своей."

"Твоя невеста, - вскричал Маврикий. - Лэди Ровена твоя невеста, невеста подобного тебе вассала; ты бредишь, Саксонец, ты воображаешь, что твои семь королевств еще существуют. Знай, что государи Анжуйского дома не выдают замуж сирот, которых они законные опекуны, за людей подобного тебе происхождения."

"Происхождение мое, надменный Норманец, - отвечал Ательстан - берет свое начало от источника чистейшого и древнейшого, нежели происхождение Французского бродяги, который добывает себе хлеб, торгуя кровию шайки разбойников. Предки мои были обладателями здешней страны; они были храбрыми в войне, мудрыми во время мира, и питали во дворцах своих большее число сошел своих достойных подданных, нежели ты имеет бродяг, скитающихся с тобою. Слава моих предков воспета певцами; их бренные остатки преданы земле с честию посреди святых молений, и великолепные храмы вознеслись над их гробницами."

"Что ты на это скажешь, Маврикий? - спросил Регинальд, который, по врожденной злобе, находил удовольствие видеть унижение и своего друга - Саксонец метко попал."

"Так метко, - отвечал равнодушно Маврикий - как может пленный, у которого связаны руки и оставлен на свободе язык. Но твои прекрасные слова, приятель, - сказал он Ательстану - не освободят Лэди Ровену." Ательстан, который редко так много говорил и о самых вяленых для него делах, ничего более не отвечал. В это время вошел войн доложить, что еще монах пришел к малым воротам и просит дозволения войти в замок.

"Что это значит? - сказал Регинальд - настоящий ли это монах, или еще обманщик? Осмотри его хорошенько и распроси прежде, нежели впустишь; но берегись в другой раз обмануться."

"Я отвечаю всем, - сказал Жилль - ежели это не настоящий монах. Ваш оруженосец Иоцелин его знает. Его зовут Амвросием, и он прислан от Жорвольского Приора."

"Впусти же его, - отвечал Регинальд - может быть он нам скажет что-нибудь хорошее. Отведите назад пленников; а ты, Саксонец, подумай о том, что я тебе говорил."

"Я требую - сказал Ательстан - чтоб со мною поступали сообразно с ", моим званием и как с человеком, с которым ведут переговоры о выкупе; а за отнятие у меня свободы, я вызываю того из вас, который себя почитает храбрее прочих, на смертельный поединок. Вызов этот, думаю, сообщен уже тебе от твоего кравчого, но ты не обратил на него внимания и должен будешь мне за это отвечать. Вот моя перчатка."

"Я не принимаю вызова от своего пленника - сказал Регинальд - и никто из друзей моих его не примет. Жилль, подними перчатку, повесь ее здесь на оленьи рога и пусть она тут останется до того времени, как он будет свободен. Тогда, ежели он осмелится возобновить свои требования, или утверждать, что он был мною взят в плен незаконно, найдет во мне человека, который никогда не отказывался от встречи с неприятелем, ни с пешим, ни с конным, ни в единоборстве, ни предводительствуя вассалами."

"Наконец я в безопасности и между Христианами." Сказал монах.

"Точно, - отвечал Маврикий - ты и в безопасности, и между Христианами."

"Вы друзья и союзники нашего почтенного Приора Аймера, - продолжал монах, не обращая внимания на ответ Маврикия - и вы, как Рыцари и как Христиане, обязаны ему оказать защиту, потому что...."

"Почему? - прервал Регинальд - Что ты хочешь сказать? Нам теперь не до тебя."

"Боже мой! - воскликнул монах - как эти миряне вспыльчивы. Узнайте, храбрые Рыцари, что разбойники, не имеющие ни к чему уважения..."

"Послушай, брат, - сказал Бриан - мы знали наперед, как ты их назовешь, скажи нам просто, Приор попался к ним в плен, что ли?"

"Увы! - отвечал Амвросий - он в руках детей Бааловых, оскверняющих эти леса."

"Вот еще новая работа нашим копьям, - сказал Регинальд - итак, вместо того, чтоб нам помочь, он нашей же просит помощи; но посмотрим, чего от нас требует."

"Ему сделано большое притеснение от этих детей Вааловых. - сказал Амвросий - Они его ограбили, отняли двести серебреных марок и требуют еще более за освобождение его. Он просит нас, как достойных своих друзей, спасти его, или уплатою за него выкупа, или силою вашего оружия, как вы разсудите."

"Как бы то так, - сказал Регинальд - он с ума сошел. Где видано, чтоб Норманский Барон выкупал монахов? Я силою оружия мы не можем сто освободить, потому что люди, захватившие его, вдесятеро многочисленнее нас, и что мы сами ежеминутно ожидаем приступа."

"Я об этом сам хотел вам сказать, по вы перебили мою речь: в двух стах шагах отсюда находится лагерь и приготовляются к приступу." На стены! на стены! - закричал Маврикий. - Посмотрим, что они придумают." Говоря таким образом, он вошел в другую комнату и, взглянув в окно, закричал своим товарищам: "В самом деле, молах сказал правду, они ставят машины против замка и множество стрелков у края леса кажутся черными облаками, предшествующими буре и граду."

"

"Маврикий, - сказал он - займитесь защитою замка с восточной стороны, где стены менее возвышены. Почтенный Бриан, вы, знав искусство защищаться также, как и искусство нападать, обратитесь западной стороне; я же сам отправлюсь к малым воротам. Между тем, друзья мои, не ограничивайтесь защитою одного пункта; сегодня должно находиться вдруг во всех местах и каждому из нас нужно как бы разделиться, чтоб успеть помогать и ободрять везде, где нападение будет сильнее. Нас не много, но храбрость и деятельность может заменить недостаток количества, потому что мы имеем дело с мужиками."

"Но, благородные Рыцари, - сказал Амвросий, сохранявший свое хладнокровие - разве никто из вас не хочет выслушать того, что мне велено вам пересказать? Прошу вас, выслушайте меня, почтенный Регинальд."

"Не когда мне тебя слушать. Эй! велите греть масло и смолу для отражения тех, которые полезут на стены; приготовьте луки и арбалеты; выставьте мое знамя с бычачьею головою. Эти негодяи скоро увидят, с кем имеют дело."

"Но, почтенный Регинальд, - сказал монах, настаивая обратить его внимание - подумайте о том, что я обещал исполнить данное мне повеление, и дозвольте мне вам пересказать что велено."

"Избавьте меня от него." Сказал Регинальд.

Между тем Бриан осмотрел действия осаждающих с лучшим вниманием, нежели запальчивый Регинальд и его ветреный товарищ.

"Они располагают приступом - сказал он - с лучшим порядком, нежели я ожидал Посмотрите, как они искусно пользуются каждым деревом, каждым кустом; как управляют машиною, подвигая се к замку, и защищая ею себя от стрел. Я не вижу у них никакого знамени, но готов побиться об заклад о своей золотой цепи, что ими управляет какой-нибудь Рыцарь, кто-нибудь из имеющих большие сведения в военном деле."

"В этом нет сомнения, - сказал Маврикий - я вижу шлем и доспехи Рыцарские. Замечаете ли вы человека в черных латах, который распоряжает стрелками? Я думаю, что это тот самый, которого мы назвали Безпечным Черныъм Рыцарем и который в Ашби на турнире выбросил вас из седла, Регинальд."

"Я очень рад. - сказал Регинальд - Он конечно явился со мною сразиться, и должен быть очень неважною особою, потому что не осмелился показаться после турнира для получения награды, предоставленной ему слепым случаем. Мне бы трудно было отыскать его между Рыцарями, и я рад, что нашел его, хотя между этими бродягами. "

приступа.