Ивангое, или Возвращение из Крестовых походов.
Часть четвертая.
Глава III

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Ивангое, или Возвращение из Крестовых походов. Часть четвертая. Глава III (старая орфография)

Глава III.

Заседание присутствующих, собравшихся для суждения невинной и несчастной Ревекки, занимало эстраду, или возвышенную часть большой залы.

Прямо против обвиняемой, на креслах, возвышенных более прочих, сидел Великий Магистр, одетый в длинную белую епанчу, и держал в руке свой таинственный жезл, с символом Ордена. За столом, поставленным у его ног, сидел Капелан Ордена и два Секретаря, долженствовавшие писать производство дела. Их черная одежда, безволосые головы и важный вид составляли разительную противоположность с воинственным видом Рыцарей, присутствовавших в собрании, живших в Темплестове и прибывших с Великим Магистром. Четыре Командора сидели на креслах, не так высоких как кресла их начальника, и несколько позади его; за ними следовали простые кавалеры, сидевшие на скамьях, еще менее возвышенных, в таком же разстоянии позади Командоров, в каком они от Великого Магистра; позади их стояли кандидаты, а далее, позади кандидатов, оруженосцы.

Все собрание имело вид большой важности; причем, на лицах Рыцарей замечалась воинская свобода, умеряемая уважением к присутствию Великого Магистра.

Вся зала была ограничена воинами, вооруженными алебардами.

В больших голубых глазах Великого Магистра и вообще на всем его лице изображалось чувство собственного величия при виде столь многочисленного собрания, хотя и составленного большею частию из крестьян ближайших деревень.

Заседание открылось молитвою, произнесенною Капеланами, к голосу которых Бомануар присоединил и свой громкий голос, еще неослабленный старостию. По окончании оной, Великий Магистр искал глазами собрание и заметил, что одно место из предназначенных для Рыцарей оставалось незанятым. Бриан Буа-Гильберт, занимавший оное, встал и поместился в углу близ кандидатов: он стоял завернувшись в епанчу, как бы желая оною скрыть свое лице и, держав в руке свой меч в ножнах, чертил им линии за дубовом полу залы.

"Несчастный! - сказал Бомануар, взглянув на него с видом сострадания - Посмотри, Конрад, какое действие производит над ним вид этого важного собрания. Вот до чего может быт доведен достойный и храбрый Рыцарь одним взглядом женщины с помощию волшебства и врага рода человеческого. Посмотри: он не осмеливается взглянут ни на нас, ни на нее, и кто знает, не внушением ли злого духа, рука его начертывает на полу эти кабалистическия линии? Кто знает, не угрожают ли эти знаки нашей безопасности и нашей жизни? Но, все равно, мы вызываем против себя силы мрака и восторжествуем над ними."

Он сказал это тихо своему наперстнику Конраду, сидевшему у него по правую сторону; после, оборотясь к собранию, продолжал следующее:

"Храбрые и почтенные Командоры и Рыцари Ордена, братья мои и дети; кандидаты, жаждущие носит почтенный знак оного; достойные оруженосцы, разделяющие труды наши; и вы, Христиане всех сословий. Да будешь известно всем вам, что не недостаток собственной нашей власти решил меня составить собрание всего Ордена. Сколь я ни недостоин, но вместе с этим повелительным жезлом получил власть судить, осуждать и наказывать за преступления везде во владениях, принадлежащих нашему Ордену. Я в делаемых мною, по воле моей, частных, или общих собраниях Ордена, обязан только выслушивать мнения братьев и имею право произносить приговор по собственному моему разсуждению и приводить оный в исполнение. Но когда бешенный волк нападает на стадо и похищает овцу, тогда должность доброго пастыря обязывает его призвать на помощь всех своих товарищей для поражения врага посредством лука и пращи.

"По этим причинам мы призвали пред себя Иудеянку, называющуюся Ревеккою, дочь Исаака Иоркского, известную употреблением чарования и талисманов, посредством которых она привела в замешательство ум и привлекла к себе сердце не простого раба, но благородного Рыцаря; не светского человека, но принадлежащого к Ордену Храма; не оруженосца, не кандидата, но Рыцаря славного своими подвигами и одного из первых между нашими братьями, Бриана Буа-Гильберта, известного нам и всем вам за усерднейшого нашего сподвижника; за Рыцаря, которзго рука производила чудеса храбрости в Палестине и очистила Святые места кровию неверных, коих присутствие оскверняло их; который равно отличен как благоразумием и осторожностию, так храбростию и неустрашимостию своею; одним словом, которого все наши Рыцари, на востоке и на западе, почитали достойнейшим обладать этим повелительным жезлом, когда угодно будет Богу избавить меня от бремени оного.

"Известившись, что человек, столь достойный уважения и столь всеми уваженный, вдруг забыл, чем он обязан своему званию, своим обетам, своим правилам и своим братьям; бросил преступный взор на Иудеянку, пренебрег собственную безопасность заботясь о её защите и наконец распространил до тога свое ослепление и заблуждение, что привез ее в наше командорство. Известившись о всем этом, какое должны мы были сделать заключение, кроме того, что благородным Рыцарем овладел злой дух, или что он очарован каким-нибудь волшебством. Ежели бы мы могли полагать, что поступок его не есть следствие чародейства, то, ни звание его, ни храбрость, ни слава и ни какое уважение не достаточны бы были избавить его от справедливого наказания. Тогда бы мы, основываясь на уставе нашем, предписывающем нам не иметь никакого сношения с преступниками, изключили его из нашего Ордена, хотя бы он был правою рукою оного.

"Но ежели посредством волшебства, овладел умом Рыцаря злой дух, то вместо наказания его, мы должны о нем сожалеть и обратить острие меча нашего на проклятое орудие, едва не погубившее его вовсе.

"Встаньте, имеющие сведение об этом происшествии и скажите истинну, дабы мы могли увидеть, должно ли нам ограничиться наказанием этой неверной, или следует приступить с сокрушенным сердцем к мерам более жестоким против нашего брата?"

Спросили нескольких свидетелей об опасности, которой подвергался Бриан для спасения Ревекки во время Торквильстонского пожара, и о том, как после он ее защищал, забывая о своей жизни. Они объяснили эти подробности со всеми прибавлениями, которые вообще простой народ любит делать, когда идет дело о необыкновенном происшествии и которые принимались с удовольствием. От сего, опасность, которой подвергался Бриан, сделалась такою, от которой только одна сверх естественная сила могла его избавить; заботливость его о защите Ревекки представилась в виде совершенного забвения о себе самом, которому не бывало примера; внимание его к её словам и снисхождение к её упрекам показались чрезвычайными и несообразными с его гордым характером.

После поручено было Темплестовскому Командору объяснить подробности прибытия Бриана и Ревекки в Темплестов. Алберт в своем объяснении старался избегать сделать неудодовольсгавие своему другу; он. дал почувствовать, что Рыцарь казался ему смешенным и влюбленным в Иудеянку; изъяснил со вздохом сожаление, что дозволил ей вступить в обитель. "Но, - присовокупил он - я донес об этом почтеннейшему нашему Великому Магистру; намерения мои были чисты, и я готов подвергнуться всякому наказанию, по благоразсуждению его."

"Вы говорите истину, брат Алберт; - сказал Великий Магистр - я отдаю справедливость вашим намерениям: они были чисты и стремились к остановлению одного из братьев наших на пути преступления; но совсем тем, поступок ваш заслуживает порицание; вы уподобились человеку, желающему удержать бешеного коня, ухватясь за стремена, вместо повода; и от того подвергали себя опасности, не успевая в намерении. За это, мы вменяем вам в обязанность, в продолжении шести недель, ежедневно два раза прочитывать все молитвы, предписанные Рыцарям Храма и воздержаться совершенно от употребления мясной пищи во все это время. Таково отеческое наказание, которому, из внимания к спасению души вашей, мы почитаем должным вас подвергнуть."

Командор низко поклонился, с видом совершенного повиновения, и возвратился на свое место.

"Не будет ли прилично - сказал Великий Магистр - собрать некоторые сведения о образе жизни этой Иудеянки, для того, чтоб открыть, употребляла ли она прежде чарования, волшебство и талисманы; потому что все в этом несчастном деле заставляет нас заключать, что наш брат покорился влиянию какого-нибудь адского духа?"

Великому Магистру, который немедленно дозволил ему говорить.

"Почтеннейший Великий Магистр! - сказал он - я желал бы знать, что окажет наш храбрый брат Бриан Буа-Гильберт, на все слышанное им, и какими глазами смотрит теперь сам он на несчастную свою связь с Иудеянкою?"

"Бриан Буа-Гильберт! - сказал Великий Магистр - Вы слышите вопрос нашего брата Германа Гудальрика; я приказываю вам отвечать на оный."

Бриан обратился к Великому Магистру и не прерывал молчания.

"В него вселился дух молчания. - сказал Великий Магистр - Говорите Бриан."

Бриан, скрыв свое негодование и досаду, отвечал: "Почтеннейший Великий Магистр! я не хочу говорить о подобных обвинениях; но ежели кто коснется до моей чести, то я защищу ее с тою же неустрашимостию, с какою сражался с неверными."

"Мы прощаем вас, брат Бриан. - сказал Великий Магистр - В том, что вы прославляете в нашем присутствии свои собственные подвиги, делая тем новое преступление, которое мы равным образом относим к врагу, вами обладающему. Мы вас прощаем, потому что устами вашими говорит он."

Бриан бросил презрительный взгляд на Луку Бомануара, но ничего не сказал.

"Теперь, - сказал Великий Магистр - когда на вопрос брата нашего Германа мы не можем ожидать лучшого ответа, будем продолжать наше дело и постараемся проникнуть в мрак нечестия. Кто имеет сведение о образе жизни этой Иудеянки, тот встань и приближся к нам."

В это время произошло некоторое волнение в части залы, занятой посетителями, и Бомануар, спросив о причине оного, узнал, что там находился разбитый параличем человек, которому Ревекка, посредством чудесной мази, возвратила употребление членов.

он ходил с помощию костыля и изъяснялся с трудностию. Он показал, что за два года пред тем, живши у Исаака в Иорке, впал в болезнь, которая не излечивалас никакими лекарствами, но что Ревеккина чудесная мазь возвратила ему некоторое употребление членов, и что отправляясь на днях в Темплестпов к своим родным, он получил от нее несколько этой мази и золотую монету.

"С тобою ли эта мазь?" Спросил Великий Магистр.

Крестьянин нехотя вынул из кармана коробочку, на крышке которой написаны были Еврейския буквы, верное доказательство для большей части зрителей, что лекарство составлено посредством волшебства. Лука Бомануар велел подать к себе коробочку и, знавши многие восточные языки, прочел надпись. "Есть ли здесь медик, - сказал он - который бы мог нам объяснить, из чего составлена эта таинственная мазь?"

Предстали два человека, называвшиеся медиками, осмотрели коробочку и сказали, что состав мази им не известен; что чувствуют в ней дух мирры и камфоры, которые по невежеству своему назвали восточными травами; и что мазь должна быть составлена посредством чародейства; иначе состав оной был бы им известен.

По окончании этого медицинского отзыва, крестьянин просил возвратишь ему мазь.

"Как тебя зовут?" Спросил гневно Великий Магистр.

"Гиг, Снелдев сын." Отвечал крестьянин.

"Слушай же: знай, что лучше быть больным, нежели лечиться лекарствами неверных, получивших свое знание от адского духа."

Гиг отошел, опираясь на костыль; но, принимая участие в судьбе своей благодетельницы и желая знать, что с нею последует, остался в зале, не смотря на опасность встретиться еще со взорами немилосердого судии, которого присутствие приводило его в трепет.

После этого, Великий Магистр приказал Ревекке открыть покрывало. Она сказала робким, но твердым голосом, Ито девицы Израильския не имеют обыкновения быть с открытым лицем при народе. Скромный её ответ и приятность её голоса расположили в её пользу всех присутствовавших; но Бомануар, почитая себя обязанным заглушать всякое чувство, могущее поколебать его твердость в исполнении того, что почитал своею должностию, повторил свое приказание, и воин приготовился оное исполнить. Ревекка, обратившись к Великому Магистру и окружающим его, сказала: "Из любви к собственным вашим дочерям... Увы! я забыла, что вы их не имеете... Но из любви к матерям и сестрам вашим, умоляю вас, не дозволяйте, чтоб в присутствии вашем чья-либо рука коснулась до несчастной. Вы, старейшие между своими, и я вам повинуюсь."

изображалось на оном. Красота её удивила всех, и молодые Рыцари взорами дали почувствовать один другому, что прелести её были сильнейшим волшебством для привлечения сердца Брианова. Вид её столько подействовал на Гига, что он закричал стоявшим у дверей оруженосцам: "Выпустите меня, я из числа её убийц."

"Успокойся, добрый человек, - сказала Ревекка - ты не мог сделать мни вреда, сказав правду и вопль твой также не сделает мне никакой пользы; замолчи, или выдь вон."

Караульные хотели вытолкнуть Гига за двери, боясь, чтоб он еще не нарушил спокойствия и чтоб это не подвергло их взысканию; но он дал слово молчать, и его оставили в зале.

Наконец позвали последних свидетелей. Явились два воина, о которых говорил Алберт с Конрадом. Они были закоренелые злодеи, при всем том, красота и благородный и трогательный вид их жертвы, сначала их остановил; но выразительный взгляд Алберта возвратил им решительность, и они объяснили таким образом, который показался бы сомнительным для безпристрастных судей, подробности действий, или незаслуживающих внимания, или вымышленных, которые хотя и были возможны, но разсканы были с присоединением таинственных толкований, подававших большее подозрение на доносителей. Показания их в последующия времена разделили бы на два разряда: на показания недостойные внимания и на показания о событиях Физически невозможных; но в тот век невежества и суеверия, все было принято за доказательство преступления. К первым принадлежало, что часто слыхали, как Ревекка говорила сама с собою на неизвестном языке; что она пела песни, в которых хотя слова были непонятны, на приятно было оные слушать; что говоря иногда сама с собою, казалас ожидающею ответа. Что одежда её была необыкновенного покроя; что она носила кольца, на которых вырезаны кабалистические знаки; наконец, что неизвестные слова были вышиты на её покрывале.

Все эти обстоятельства, столь естественные, столь обыкновенные, были выслушаны с важностию, как доказательства, или, покрайней мере, как дающия сильное подозрение о сношении Ревекки с силами тьмы.

сам видел, как Ревекка вылечила в Торквильстоне раненого человека чудесным образом. Что будто она начертила на ране какие-то знаки и сказала какие-то слова, которых он к счастию не понимал; что острие стрелы в тоже мгновение само выскочило из раны, кровь перестала течь и рана затворилась; и что, чрез час после, того, вылеченный ею таким образом раненый, был уже на стене замка и помогал бросать каменья в осаждающих. Эта басня, может быть, основывалась на той истине, что Ревекка лечила Вильфрида в Topквильстонском замке; но извет тем более показался вероятным, что, в подкрепление оного, донощик вынул из кармана острие стрелы, утверждая, что оно было то самое, которое так чудесно выскочило из раны.

Другой воин, стоявший на часах на башне, видел, как Ревекка, во время разговора своего с Брианом, выбежала на балкон и готовилась броситься с оного. Он, желая не отстать от своего товарища, объявил, что сам видел, как Ревекка вышла на балкон, превратилась в лебедя ослепительной белизны, облетела три раза вокруг замка и, возвратившись на прежнее место, приняла обыкновенный свой вид.

Половины столь важных доказательств было бы достаточно для признания чародейкою старой безобразной женщины, даже и не Иудеянки; Ревекке же, принадлежавшей к этому поколению, не могли в этом случае помочь ни красота её, ни молодость.

Великий Магистр, отобрав мнения, спросил у нее важным голосом, имеет ли она что сказать прошив своего обвинения?

"Умолять вас о сострадании - отвечала Ревекка, дрожащим от душевного волнения голосом - было бы столь же безполезно, как и унизительно в глазах моих; говорить вам, что оказание помощи больным и раненым есть доброе дело, и объяснять, что обычаи мои и одежда, равно как и язык, которым я говорю, принадлежат нашему поколению, не более бы принесло мне пользы; утверждать, что большая часть донесенного вам этими двумя воинами, есть наглая клевета, значило бы сказать вам то, чему вы не поверите; и наконец, даже указать вам моего гонителя, слушающого клевету, изобретенную для представления его в виде жертвы, не послужило бы к моему оправданию. Я скажу только, что лучше соглашусь десять раз подвергнуться уготовляемой мне вами смерти, нежели слушать предложения подобные деланным мне от него в то время, когда я была его пленницею и в целом мире не имела ни защитника, ни покровителя. Вы одному его слову более поверите, нежели всем доказательствам несчастной Иудеянки. Я не буду укорять его и тем, что теперь со мною совершается; но обращусь к нему самому. Да, г. Бриан Буа-Гильберт, я от самих вас требую подтверждения, что действия, причитаемые мне теперь в вину, не ложь и не клевета?"

"Говорите, - продолжала Ревекка - ежели вы человек. Я вас заклинаю одеждою, которую вы носите, именем ваших предков, Орденом, к которому вы принадлежите, честию вашею. Говорите, могла ли я сделать то, в чем меня обвиняют?"

"Отвечайте ей, брат. - сказал Бомануар - Ежели враг, с которым я вижу вы боретесь, не отнимает у вас возможности это сделать."

В это время Бриан был волнуем различными страстями, сражавшимися в его сердце, и, смотря на его лице, в самом деле, можно было подумать, что сверх-естественная сила подвергает его ужасным мучениям. Наконец, он, обращая страшно глаза, произнес глухим голосом, взглянув на Ревекку: "Записка, записка."

"Вот - сказал Бомануар - новое доказательство. Жертва очарования этой презренной Иудеянки не может, не смотря на все свои усилия, ничего выговоришь, исключая имени вредоносной записки, в которой, без сомнения, она написала кабалистическия слова, очаровавшия его и принуждающия его молчать."

Требуй суда Божия. Некоторое волнение, произведенное в собрании ответом Бриана, который каждый толковал по своему, дало возможность Ревекке прочесть и изодрать записку так, что никто того не приметил.

По возстановлении тишины, Великий Магистр сказал Ревекке: "Ты видишь, что слова несчастного Рыцаря тебе нисколько не помогают; враг, обладающий им, слишком силен. Имеешь ли ты нам что сказать еще?"

"Имею; - отвечала Ревекка - самые ваши законы подают мне еще одно средство к спасению моей жизни, которая хотя очень несчастна, особенно с некоторого времени, но она есть дар Божий; я не должна, сметь пренебрегать ею, и обязана употребить все средства к защите оной. Я невинна; все сказанное в обвинении меня есть клевета, и я требую требую дозволения доказать мою невинность законным поединком чрез моего защитника."

"А кто захочет - сказал Бомануар - сражаться за чародейку, за Иудеянку?"

"Бог пошлет мне защитника; - отвечала Ревекка - невозможно, чтоб в Англии, где так много добродетельных, человеколюбивых, сострадательных и храбрых людей, не нашлось никого, желающого защитить справедливость и невинность; но довольно того, что я требую законного поединка, и вот мой вызов."

Сказав это она сняла с руки шелковую шитую перчатку, и бросила ее перед Великим Магистром, с кротким и благородным видом, который во всем собрании возбудил к ней уважение.