Загадочные происшествия в Герондайкском замке.
Глава XIV. Табакерка доктора Дауниса.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Загадочные происшествия в Герондайкском замке. Глава XIV. Табакерка доктора Дауниса. (старая орфография)

Глава XIV.
Табакерка доктора Дауниса.

Эта зима в Норфольке была необыкновенно суровая. Леди Клив, здоровье которой давно уже было слабо, чувствовала холод сильнее прежнего и редко выходила из дома. Вполне полагаясь на своего сына, она перевела на его имя, как обещала, тысячу двести фунтов в Нёллингтонском банке. Филиппу теперь казалось, что на свете стоит жить. Мысль, что он может теперь писать чеки, восхищала его. На его веселом добродушном лице теперь всегда была улыбка, он был ласков со всеми, для всякого у него находились приятные слова. В нем было большое очарование и каковы бы ни были его недостатки, Филиппа Клива нельзя было не любить.

- Тысячи фунтов будет достаточно для Типледи, решил он после многих размышлений. - Если старик захочет меня взять, он возьмет меня и за эти деньги, он в деньгах не нуждается.

Это оставило бы Филиппу двести фунтов, сумму очень порядочную. Но вопрос о партнерстве оставался еще пока открытым. В это время Типледи был занят какими-то собственными неприятными делами, часто отлучался из дома, и, повидимому, совсем забыл о своем разговоре с леди Клив.

Филипп особенно старался не освежать его памяти. Мать его безпокоилась время от времени, и говорила с Филиппом об этом, но он только со смехом успокоивал ее.

- Месяц или два не могут сделать разницы, матушка, сказал он однажды. - Притом я не думаю, чтобы было благоразумно теперь докучать Типледи. Будет довольно времени поговорить, когда он кончит свой процесс с Джарвисом.

Немного времени понадобилось Филиппу. Кливу, чтобы значительно убавить свои двести фунтов. Во-первых, ему надо было заплатить Фредди Бутлю свой карточный долг, это само по себе взяло значительную сумму. Потом Филипп приметил, что одевается не так хорошо, как следовало бы, и возобновил весь свой гардероб. Потом ему понравились золотые часы и два дорогих перстня. Эти перстни он снимал с пальцев и клал в карман, когда находился в присутствии матери, и о существовании часов она также не знала ничего. Ни за что не признался бы он леди Клив, что взял хоть пенни из двухсот фунтов. Да, мистер Филипп имел недостатки.

Последнее время он взял привычку чаще отлучаться из дома по вечерам, и позднее возвращаться. Леди Клив не роптала, она думала, что он проводит время в пасторате, или у каких-нибудь других друзей. Филипп чаще бывал в Сиренях, чем мать его знала, хотя она ничего не имела бы против этого, ей нравился капитан Леннокс; она не знала, какую там ведут высокую игру, ей также не было известно, что Филипп очень поздно возвращался домой.

Не игра, однако, главное привлекала Филиппа в Сирени, а мистрис Дёчи. Самые приятные вечера для него были те, когда в карты не играли, а время наполнялось разговором и музыкой. Тогда Филипп возвращался домой в одиннадцать часов, и на следующее утро ни в чем не мог упрекать себя, разве только в том, что в очаровательном обществе мистрис Дёчи он почти забывал о существовании Марии Кетль.

Однако, невозможно было сказать, чтобы Маргарита Дёчи поощряла его или завлекала. Она, вероятно знала о том, что он восхищается ею, но в её обращении с ним не было ни малейшого кокетства. Она была любезна, непринужденна и приятна, вот все, что можно было сказать, и провела неприметную черту, за которую благоразумие не допускало Филиппа переступать. Но все-таки он проводил много приятных часов в её обществе.

В начале декабря мистрис Дёчи поехала в Лондон погостить к друзьям месяца на два, и после её отъезда Филипп не часто бывал в Сиренях. Однажды он случайно встретил на улице капитана Леннокса, который дружелюбно пригласил его на вечер.

- Я ожидаю Кемберли, Лоолора и Фернесса, сказал капитан Леннокс. - Вы, кажется, не знаете Фернесса? Женился на женщине, имеющей четыре тысячи фунтов годового дохода, счастливец! Приходите обедать.

Разумеется, Филипп принял приглашение. Общество нравилось ему, веселие радовало его сердце. Игра в этот вечер началась рано и кончилась поздно. Ставки были выше обыкновенного, шампанского больше. Пробило пять часов, когда Филипп отворял дверь своего дома. У него сделалась сильная головная боль, а в карманах было семидесятью фунтами меньше, чем восемь часов тому назад. Он проиграл семьдесят фунтов!

Весь этот день он лежал в постели больной, мать ухаживала за ним, не подозревая, в чем дело. Её слабое здоровье принуждало ложиться рано, и она полагала, что Филипп по обыкновению вернулся в одиннадцать часов. Его головная боль к вечеру прошла, но не прошло неприятное чувство, овладевшее им. Его терзало угрызение, может быть не первый раз в его жизни, но никогда не было это угрызение так сильно. Вечером, когда он оделся, он отпер стол и вынул банковскую книгу. Он давно на нее не смотрел. Сделав теперь расчет по прежним чекам и потому, что он проиграл в карты, он увидал, что у него в банке осталось теперь девятьсот тридцать-пять фунтов. Менее чем в три месяца он успел издержать двести шестьдесят-пять фунтов из подарка матери, подарка, стоившого ей терпеливой экономии многих долгих лет. Если он будет продолжать таким образом, во сколько времени растратит он все? Задав себе этот вопрос, он со стоном захлопнул свою банковскую книгу и почувствовал на своих глазах горячия слезы стыда и досады.

Он еще сидел в таком положении, когда ему принесли записку от Марии Кетль, приглашавшую Филиппа обедать 22 января, в день рождения викария. Точно такую же записку подали и леди Клив. Викарий всегда праздновал день рождения, приглашая самых старых своих друзей. Почерк Марии тронул и взволновал Филиппа, как этого прежде не бывало никогда. Сегодня сердце его было наполнено смутными стремлениями и напрасными сожалениями. Он хотел перестать бывать в Сиренях, никогда не дотрогиваться до карт, не искать общества Маргареты Дети и предложить свою руку Марии. Он сделает это на обеде у викария.

Он вел себя очень тихо и сдержанно следующие дни, проводя дома почти все время. Два года тому назад, ему пришла фантазия учиться по-немецки, но это ему надоело, месяца чрез два, как надоело и многое другое. Теперь он отыскал свои книги и начал вспоминать забытое. Мать его была от этого в восторге, таким образом он проводил гораздо больше времена с нею дома.

Настал день обеда и леди Клив с Филиппом поехала в пасторат. Колясочка толстого, добродушного доктора Дауниса повернула от дверей, высадив своего хозяина. Леди Клив пошла в смежную комнату снимать свою теплую одежду, а Филипп ждал ее в передней.

- Как, вы здесь! воскликнул он, когда вошел капитан Леннокс.

- Я думал бы, что этот дом слишком для вас тих, ответил Филипп. - Здесь не будет Кемберли и высокой игры.

Капитан Леннокс погладил свои усы и с улыбкой взглянул на Филиппа.

- Неужели вы думаете, что я должен жить в вечной трескотне? Мистер Кетль был так добр, что пригласил меня, а я с удовольствием принял его приглашение. А игра Кемберли часто заходит дальше, чем я желал бы.

Нежный румянец выступил на щеках Марии, когда она встретила Филиппа; в его веселых карих глазах было какое-то особенное выражение, пожатие его руки было горячее обыкновенного. Она последнее время не часто видала его. Между ними еще не было произнесено ни слова о любви, но какое-то безмолвное соглашение с обеих сторон уверяло их, что, по всей вероятности, они сделаются когда-нибудь мужем и женой. Последнее время, однако, Филипп редко бывал в пасторате. До Марии дошли слухи о вечерах, проводимых в бильярдной Розы и Короны, и об его частом присутствии в Сиренях. Когда Мария вспоминала о привлекательности Маргареты Дёчи, на сердце её становилось грустно.

Гости все были люди приятные. Были и красивые девушки, но Филипп видел только одну Марию.

"Как она мила!" думал он: - "как чиста, как искренна! В чем состоит её неизвестное очарование? ведь в ней красоты нет".

Да, Мария не отличалась большой красотой. Но доброта сияла из каждой черты её физиономии.

По окончании обеда викарий увел некоторых гостей в свой кабинет поиграть с ним в вист, оставив остальных гостей в гостиной заниматься музыкой и разговорами, и вечер проходил. Пробило десять часов, а важные слова Филиппа еще не были сказаны Марии. Наконец, поджидаемый случай настал. Отыскивая какие-то ноты, Мария пошла в свою классную, а Филипп за нею. Когда она наклонилась над шкапчиком, он обвил её стан рукою. Она не слыхала его шагов и приподнялась с испугом.

- О, Филипп! вскричала она, стараясь оттолкнуть его.

- Не отталкивайте меня, Мария, шепнул он и его обыкновенно веселые глаза сделались необыкновенно сериозны. - Я пришел сюда сказать вам, как искренно и нежно я вас люблю. Я пришел сюда просить вас сделаться моей женой.

- О, Филипп! вот все, что могла повторить бедная Мария в первую минуту удивления.

- Вы должны были знать давно, что я люблю вас, и может быть мне следовало бы объясниться раньше, продолжал он. - Но я не могу долее молчать. Скажите мне, моя дорогая, что вы будете моею - моей милой женой навсегда!

Лицо бедной Марии было покрыто румянцем. Глаза её бросили на Филиппа любящий взгляд, но она не сказала ни слова. Он привлек ее к себе и нежно поцеловал два раза. Его рука обнимала ее, голова её лежала на его плече, когда за дверью послышались шаги. Минуту спустя, Филипп был один. Как не много понадобилось времени, чтобы решить судьбу двух человек!

Филипп чувствовал себя необыкновенно счастливым, хотя он никогда не ожидал отказа от Марии. Не будет более картежной игры, не станет он более, бывать в Сиренях, или проводить вечера в бильярдной; его жизнь будет теперь полна других и более приятных интересов. Его мать порадуется его счастию и все теперь пойдет хорошо.

Жаль только, что одна неприятная мысль портила все счастие. Филипп вспомнил о деньгах, вынутых из банка.

- Как я был глуп, что не оставил в целости тысячи фунтов, воскликнул он с горечью: - я мог ограничиться лишними двумя стами. Это было бы не так важно; для Типледи достаточно было бы тысячи. Но я и тысячу почал - сколько я взял? шестьдесят или семьдесят фунтов. Если бы я мог дополнить! Если бы у нас были здесь золотые розсыпи, как там, он кивнул головой по какому-то неопределенному направлению: - где человек может выкопать золота сколько хочет. Такого счастия не будет для меня. Я золота нигде не достану.

В передней послышался шум и Филипп вышел из классной. Леди Клив уезжала и ее провожал добрый доктор Даунис. Она и то уже осталась долее, чем обыкновенно. Филипп позже вернется домой. Он помог матери сесть в наемную карету, пожелал ей спокойной ночи и, вернулся в комнаты с старым доктором. В одиннадцать часов гости разъехались, в пасторате рано ложились спать. Прощаясь с Марией, Филипп шепнул ей, что будет у нея завтра, и горячее пожатие руки и любовь в его глазах сказали Марии больше, чем слова.

Доктор Даунис с трудом надевал в рукава и застегивал свое пальто в передней, обыкновенно ему помогал его лакей.

- Благодарю, мой милый, сказал доктор: - хотите я вас подвезу.

Филипп согласился и сел в просторную старую колясочку, болтая с доктором дорогой. Он вышел, когда они подъехали к дому доктора, пожелал ему спокойной ночи и пошел дальше.

Доктор Даунис нюхал табак. Дурная привычка, может быть, и теперь уже не так обыкновенна, как в былое время. У него была золотая табакерка, очень дорогая, подаренная ему признательным пациентом, лордом Литамок, доктор гордился этой табакеркой и любил показывать ее в обществе. Как, только он подошел к своему, камину, сняв пальто и теплый картуз, как тотчас засунул руку в карман за табакеркой.

Ее там не было.

удостоверился.

- Как это странно, воскликнул доктор.

- Когда вы вынимали табакерку в последний раз, сер? спросил его верный старый слуга Гренби.

- За несколько минут до того, как я уехал из пастората, сказал доктор Даунис, подумав. - Викарий взял щепотку, мы стояли у камина, и я очень хорошо помню, что опять положил табакерку в карман. Потом я пожал руку некоторым из гостей и ушел.

- Не послать ли мне Марка в пасторат, сер? преддожил Гренби. - Он бегает скоро, они еще не успели лечь спать.

- А может быть и выскочила, сер, когда вы надевали пальто. Кто знает? Вы ведь не умеете надевать это пальто, сер - простите, если я это говорю - и вертите его во все стороны.

- Мне помогал молодой Клив. Пальто узко, его неловко надевать. Я не думаю... не думаю, прибавил доктор Даунис медленно и задумчиво: - чтобы Клив взял табакерку для того, чтобы подшутить надо мной.

- Я не думаю, сер, чтобы он вздумал так подшутить над вами, хотя это веселый и безпечный молодой человек.

- О! вы его находите таким, Гренби?

играет в карты по высокой цене у капитана Леннокса с лордом Кемберли и другими богачами.

- Как это, Гренби, знаете вы все это?

- Сер, весь город это знает. А к тому же слуга капитана Леннокса мой старый знакомый, и мы часто с ним говорим. Это Джемс Найт, сер, который прежде жил у сер-Гёнтона Клива, вы может быть помните его.

- Но... бильярд, карты, высокая игра... откуда же молодой Клив достает денег на это? сказал доктор.

- В том то и загадка, сер. Леди Клив не может давать ему. А деньги у него есть, он сидит за карточным столом капитана с кучей золота и серебра.

- Кемберли, Леннокс и другие богачи, могут проигрывать в карты, если на столько глупы, разсуждал, доктор, но такими тратами Филипп разорит себя. Что с ним сделалось? похож на отца, боюсь я, он в молодости сумасбродствовал, но во время опомнился.

Марк вернулся из пастората и не принес золотой табакерки. Викарий, очень растревоженный, сам искал в передней, упомянул, что брал табак из табакерки и видел, как доктор Даунис положил табакерку в карман. Доктор Даунис сидел, и тревожно смотрел в потухающий огонь камина, разсуждая об этом.

"Может-ли быть, "вдруг спросил он себя" может-ли быть, чтобы Филипп украл табакерку? Украл, для того чтобы достать деньги для бильярда и карт"?