Загадочные происшествия в Герондайкском замке.
Глава XVI. Двадцать четвертое апреля.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Загадочные происшествия в Герондайкском замке. Глава XVI. Двадцать четвертое апреля. (старая орфография)

Глава XVI.
Двадцать четвертое апреля.

Наступило 24-е апреля, семидесятый день рождения сквайра Денисона.

Длинная зима наконец кончилась. Было прелестное, весеннее утро, свежее и приятное. Воздух наполнялся пением птиц, восхитительным запахом из сада, и теплое солнце сияло над всем этим. Но мы пока должны оставить Герон-Дайк.

В столовой Нёнгем-Прайорса, очаровательном замке в Суссексе, сидел Джильберт Денисон, двоюродный брат владельца Герон-Дайка, с которым у него давно была заклятая вражда, и Френк, его единственный сын.

Владелец Нёнгем-Прайорса не походил на своего двоюродного брата. Это был худощавый, чопорный старик, несколько моложе своего кузена, в темном парике и длинном, темнозеленом, застегнутом наглухо сертуке, доходившем почти до пят. Его капризное, но добродушное лицо было все в складках и морщинах, и когда ожидал ответа на вопрос, он имел привычку сжимать губы так, что этому мог бы позавидовать любой комедиант. Он жил уединенно, жена его умерла, сын его Френк часто отлучался из дома, а старик не любил жить открыто. Он любил держать в порядке свой сад, свои оранжереи, любил, чтобы все вокруг него было удобно, но больше ни о чем не заботился. Ездил он в старомодном экипаже на станцию железной дороги, по которой часто ездил в Лондон, на аукционы. Он был большой библиофил и собиратель редкостей. Нёнгем-Прайорс мог назваться настоящим музеем редкостей. Несколько комнат было наполнено разнообразными вещами, купленными на аукционах. Самым величайшим удовольствием для Денисона было сметать пыль с своих сокровищ, переставлять их, или объяснять их редкия качества какому-нибудь посетителю.

- Куда лучше могу я употреблять излишек моего дохода? спрашивал он иногда своего сына. - Почти все, что ты видишь, я купил за безценок, и чрез двадцать лет можно будет продать вдвое дороже. Здесь нечего бояться банкрутства банка или того, что акции упадут в цене.

Отец и сын давно не завтракали вместе. Френк долго путешествовал, и старик сердился.

- Я желал бы, Френк, чтобы ты перестал странствовать по свету, сказал он, разбивая яйцо. - Пора тебе остепениться. Зачем ты не женишься?

Эти слова заставили Френка засмеяться. Он ответил, что еще не собирается жениться.

- Тут не чему смеяться. Тебе надо отыскать себе жену. Знаешь, что я думаю, Френк? не дурно было бы тебе жениться на молодой девице в Герон-Дайке. Это уничтожило бы фамильную вражду, и деньги с обеих сторон соединились бы в одно.

Френк с удивлением посмотрел на своего отца.

- На молодой девице в Герон-Дайке? повторил он.

- Ну, да, сердито сказал старик. - На твоей родственнице мис Элле Винтер.

- Вы видели ее, сер? спросил Френк.

- Нет, как я мог?

- Я признаюсь, что мне хотелось бы видеть мис Винтер, сказал Френк.

- Так зачем же дело стало?

Френк покачал головой.

- Мой уважаемый родственник не позволил бы мне, расхаживать около Герон-Дайка.

- Нынешние молодые люди просто мокрые курицы, заворчал с презрением Денисон. - Когда я был молод... но какая польза об этом говорить?

- Знаешь ли, какой сегодня день? вдруг спросил Денисон.

- Не могу забыть, батюшка. Двадцать-четвертое апреля, и сквайру Денисону Герон-Дайкскому минуло семьдесят лет.

- Да, если он жив, угрюмо сказал Денисон.

Тон был значителен, и Френк взглянул чрез стол на своего отца.

- Имеете ли вы какие-нибудь причины думать, что он не жив?

- Я знаю, что его доктор отказался несколько месяцев тому назад, и что сквайр не переступал за порог своего дома с декабря. Кроме того, я имею причины думать, что в замке происходит что-то необыкновенное, и вспоминая, какой человек мой двоюродный брат Джильберт, я уверен, что он не остановится ни пред чем, чтобы лишить имения меня и моих родных.

Френк молчал минуты две.

- Откуда вы имеете эти сведения, батюшка?

- Я поручил это дело Чарльзу Плекету два года тому назад; да он и сам знал, как хитер мой двоюродный брат Джильберт; и с тех пор Плекет следит за всем. Он взял в Нёллингтоне агента, по имени Никсона, наблюдать за Герон-Дайком; и Никсон наблюдал снаружи, конечно, потому что в дом войти не мог; и время от времени посылал уведомление Чарльзу Плекету. Может быть тебе приятно услыхать, что он говорит?

- Да, мне очень хотелось бы, ответил Френк.

Чарльз Плекет - из фирмы Плекет, Плекет и Рекс - был фамильный поверенный. Денисон велел убрать завтрак и вынул портфель с бумагами.

- Давно это написано, заметил он: - но я прочту тебе две-три выписки из прошлых месяцев.

Френк встал и запер дверь. А Денисон, вытерев очки, надел их и начал читать.

"Октября 14-го. Сквайр вдруг послал за доктором Джого, а доктору Спрекли отказал. Так как доктор Сирекли лечил сквайра двадцать лет, то для такой внезапной перемены должна быть причина.

"Октября 22-го. Доктор Джого каждый день ездит в замок. Догадался я наконец, о внезапном отказе доктору Спрекли. Доктор Спрекли сам очень молчалив и осторожен, и никому ничего не говорит. Доктор Джого, за горячим грогом в один вечер, в курительной Пьед-Болла. иногда дозволяет себе поболтать. Этот человек по природе хвастун. Из того, что я мог понять, доктор Спрекли имел неосторожность сказать сквайру, что он не проживет зиму. Поэтому, приглашен был доктор Джого. Он называет доктора Спрекли старой бабой и говорит открыто, что сквайр проживет до лета, а может быть и дольше. Тут есть что-то странное, потому что доктор Спрекли в двадцать раз опытнее Джого.

"Октября 29-го. Мистрис Карлион гостила в замке десять дней. Она и мис Бинтер уехали вчера по железной дороге с кучею поклажи. Слуги говорят, что оне уехали за границу на несколько месяцев. Это не показывает, чтобы сквайр находился в опасности. Если бы он думал это, он не отпустил бы внучку так надолго. Однако, окрестности наполнены глупыми слухами, будто в замке является привидение и мис Винтер не могла решиться остаться там зимой.

"Ноября 8-го. Встретил сегодня сквайра, когда он катался в коляске. Не видал его два месяца. Не мог не приметить перемены в нем - перемены большой. У него ужасно болезненный вид, ему по настоящему следовало бы лежать в постели.

"Ноября 12-го. Плотника Шальдерса призывали в замок работать. Он рассказал мне все за стаканом водки в ответ на мои осторожные вопросы; хотя ему не запрещали говорить. Он сделал две двери, обитые байкой, чтобы отделить комнаты сквайра от остального дома. К мистеру Денисону теперь нельзя иначе попасть как чрез эти двери. Двери эти отворяются только патентованными ключами, которых Шальдерс дал четыре. Для чего сквайр пожелал уединить себя таким образом? Шальдерс так же мало понимает это как и я. В замке говорят, что этим хотят дать сквайру покой, но это можно было сделать и без дверей.

"Ноября 28-го. Посчастливилось сегодня. Я долго говорил с горничной, которой отказали от места в замке, на железной дороге, пока эта молодая девушка ждала поезда. Сквайр сидит действительно взаперти за дверьми, обитыми зеленой байкой - с своего согласия или нет, кто знает? и только четыре человека могут иметь доступ к нему: доктор Джого, Аарон Стон, внук его Гьюберт и мистрис Декстер, средних лет сиделка из Лондона, нанятая доктором Джого, о присутствии которой, признаюсь я совсем не знал. Двери всегда заперты, никто из живущих в замке не видит сквайра, кроме тех редких случаев, когда он выезжает на один час. Очень таинственно по меньшей мере. Эта девушка имела глупость забрать себе в голову, что в доме водится привидение, только об этом и говорила и разсердилась, что я смеялся над этим.

"Декабря 19-го. Сквайр выходил из за дверей, обитых байкой, только два раза в этот месяц, и то только для того чтобы прокатиться по парку два часа.

"Января 1-го. После того сквайр не выходил из дома ни разу.

"Января 7-го. Доктор Джого бывает в замке каждое утро. Он сказал намедни одному моему знакомому, что мистеру Денисону не хуже обыкновенного, и что ему не позволяет выезжать только холодная погода.

"Февраля 3-го. После моего последняго доклада никто сквайра не видал, а между тем у нас была прекрасная погода для этого времени года. Джого по обыкновению каждый ден бывает в замке. Я познакомился с Ганной Тильни, женою садовника. Я пришел к ней в одно утро, приложив руку к сердцу, и просил позволения отдохнуть минут пять, выдумав будто я болен сердцем. Она женщина порядочная, но поболтать любит, как все оне, и рассказала она мне нечто странное. Она сказала, что с самого начала декабря ставни в гостиной сквайра запираются, хотя всем известно, что сквайр терпеть не может сидеть в комнате с запертыми ставнями или опущенными сторами. Я сам в этом ничего особенного не вижу, у стариков фантазия переменяется, но жена садовника находила это очень странным и сказала, что ни она ни её муж не могут этого понять. Вообще в замке все это имеет какой-то таинственный вид.

"Марта 1-го. О сквайре никаких известий. Говорят, что здоровье его довольно хорошо, но он не выезжал после 11-го декабря. Ничего сообщить нового не могу, кроме того, что каждую неделю чрез Нёллингтонскую почтовую контору получается из за границы письмо дамского почерка к мистеру Денисону. Не от мис Винтер ли? Если так, может ли она знать как идут дела в Герон-Дайке?

"Апреля 8-го. Ничего нового. Джого каждый день бывает в замке. Сквайр остается невидим. Гостей давно не принимают."

Денисон, дойдя до последней выписки, которую счел необходимою прочесть, взглянул на своего сына.

- Как агент Никсон, я тоже должен сказать, что вовсе ничего в этом не вижу, заметил Френк.

- Не видишь! возразил отец. - А я вижу. Для меня это замечательно непонятно. Тут есть какая-то тайна, которую я разузнать не могу, и я поручил Чарльзу Плекету отправиться в Герон-Дайк.

- Зачем, сер?

- Чтобы видеть моего двоюродного брата Джильберта и удостовериться самому, что он еще жив и в здравом разсудке. Ты удивляешься, Френк, позволь мне сказать тебе то, чего ты никогда прежде не знал, в завещании дяди Джильберта есть один пункт, который дает мне право сделать этот шаг.

- Есть! Как это странно.

в Герон-Дайке.

В теплое и солнечное утро двадцать четвертого апреля, колокола в Нёллингтонской приходской церкви весело трезвонили целый день. Викарий нёллнигтонский, отдавший это приказание, радовался, что его старый друг, сквайр Денисон, дожил до самого важного дня в своей жизни.

В Нёллингтоне застой ежедневной жизни был прерван. Выходили из домов послушать колокола, собирались группы на углу почти каждой улицы, сосед заходил к соседу, покупатели оставались в лавках долее обыкновенного. Всякий житель в городке знал, что если владелец Герон-Дайка доживет до полудня то и замок и все принадлежащее к нему перейдет в его вечное владение, и в великой борьбе своей жизни он останется победителем.

Сквайр Денисон никогда не был популярен, а последние годы его даже очень мало видели, но все таки его соседи считали его принадлежащим к ним. Сорок лет жил он в Герон-Дайке, мало бывал в Лондоне и за границей как многие другие знатные господа, и нёллингтонским жителям было бы очень прискорбно, если бы его поместье перешло к такой отрасли фамилии, о которой никто ничего не знал, кроме того, что глава её слыл полупомешанным, и походил больше на торговца разным товаром, чем на магната. Если сквайр Денисон проживет этот день, все его состояние перейдет к его внучке, мис Винтер, молодой девушке, любимой всеми, и бедными и богатыми, и вполне достойной сделаться владетельницей замка.

Сквайр Денисон дожил до желаемого дня рождения, колокола трезвонили по этому случаю; но доктор Спрекли был как в тумане и думал, что никогда ничего больше в медицине не разберет, зная сложение Денисона и болезнь, от которой он страдал, он не понимал как он мог быть еще жив.

И день и ночь последнее время этот искусный врач размышлял об этой тайне, потому что для него это казалось тайной, но тайной выше его понимания. По соображениям его собственного искуства и опытности и знаменитых лондонских докторов, которым он подробно описал болезнь, для него не только казалось невероятным но и невозможным, чтобы Джильберт Денисон мог дожить до Рождества. Однако он был жив; и как говорили в Герон-Дайке, чувствовал себя хорошо двадцать четвертого апреля!

Доктор Спрекли стоял еще у окна, когда его успешный соперник, доктор Джого проехал в своем гиге, запряженном новой, недавно купленной лошадью. Он ехал в Герон-Дайк и получасом ранее обыкновенного. В честь этого торжественного дня, он оделся в новый черный фрак, белый галстук и новое пальто. Он взглянул на окно, проезжая мимо, и доктору Спрекли показалось, что на лице его была улыбка дерзкого торжества, которого он скрыть не мог. Когда Спрекли отвернулся, у него на сердце была большая горечь.

В почтовой сумке Герон-Дайка было письмо, адресованное к сквайру, из Флоренции. Элла Винтер постаралась отправить это письмо таким образом, чтобы оно дошло до её деда двадцать четвертого числа. После многочисленных поздравлений и желаний, исполненных любви, было написано:

"Не могу сказать вам как я желала быть дома в день вашего рождения. Но этому не суждено было случиться. Однако теперь, когда мое шестимесячное изгнание кончилось, не можете ли вы назначить время моего возвращения в Герон-Дайк? Мы медленно подвигаемся домой, как вам известно, мешкаем то здесь, то там и все надеемся получить известие, что нас ожидают в наше старое гнездо. Но даже тетушке надоели наконец эти безпрестанные переезды с места на место, и я вполне убеждена, что в настоящую минуту, она охотно променяла бы все церкви и картинные галереи Флоренции на приятные странствования по лавкам в Регентской улице, и мы возвращаемся в её Бейсватерский дом. Пожалуйста, милый дедушка, в вашем следующем письме назначьте день, когда вы ждете меня опять под старую кровлю, и будьте уверены, что ни ветер, ни дождь не задержат меня ни на один час".

Ответ на это письмо был послан из Герон-Дайка на следующий день. Мы говорили, что письма Денисона к Элле писал Гьюберт Стон под его диктовку, но под каждым стояла каракульками подпись сквайра, которой очень было бы трудно подражать, и на этот раз правило не имело исключения. В письме заключалось следующее:

"С нетерпением желаю увидеть опять твое молодое личико. Но я опять скажу: терпение, терпение! Веселись пока можешь, и теперь, пока ты за границей, смотри все что можешь. Старайся обогатить твой ум всеми возможными способами, и набирай запас приятных воспоминаний для будущого. Обещаю тебе, что когда ты вернешься опять к морю, то не скоро уедешь от него. Я так здоров и бодр как два года тому назад, следовательно тебе нечего безпокоиться о моем здоровье. Этот Джого чудо что за человек. Две недели с твоей теткою в Бейсватере будут приятным окончанием твоих путешествий; мистрис Карлион будет приятно пожить с тобою некоторое время, и мы не должны поступать нелюбезно с нею, девочка. Положим так, что я увижу мою красоточку в Герон-Дайке первого июня, и долго долго не разстанусь с нею более."

Гьюберт Стон также нарядился в новый костюм, и даже старик Аарон надел свое лучшее платье и туго накрахмаленный галстук. Нетерпеливо ожидаемый день рождения следовало отпраздновать прилично. Служанки были обрадованы новыми платьями и кисейными передниками, обшитыми лентами, а Дорозсия Стон чепчиком с богатыми старыми кружевами. Дорозсии, однако, не доставлял большого удовольствия этот день; она сидела у огня в своей комнате, жаловалась на невральгию с испуганным выражением в лице и туманным выражением в глазах.

Большие старые двери были отворены настежь. Яркий огонь пылал в передней, чего не было уже много лет. Турецкий ковер покрывал пол и на этом ковре стоял стол черного дуба с резьбой, а на столе серебряный поднос для визитных карточек гостей. Кадки с померанцевыми деревьями и оранжерейными растениями стояли в углах передней.

косясь на доктора Джого, как будто он был какой-нибудь злой колдун.

Вскоре после полудня, подъехал экипаж первого гостя, викария Френсиса Кетля. Дочь его тоже бы приехала, да ее не было дома. Викария приняли в передней доктор Джого и Гьюберт Стон. Перемолвились несколькими словами и Кетль выразил свое сильное желание еще раз увидеть и пожать руку своему милому старому другу сквайру. Доктор Джого _/очень сожалел, что должен отказать. Дело в том, говорил он, что сквайр провел очень тревожную ночь и даже совсем не спал. Час тому назад он впал в освежительный сон, который, как следовало ожидать, продолжится несколько часов и будет очень ему полезен. Все-таки если викарий желает, мистера Денисона разбудят и...

- Ни за что на свете, торопливо перебил викарий: - я вовсе не желаю, чтоб его будили. Поздравьте его от меня, и скажите как я желаю видеть его. Может быть в другой раз он будет в состоянии принять ненадолго старого друга.

- Без всякого сомнения, возразил доктор Джого горячо: - вы понимаете, сер, что он берег себя для нынешняго дня, намереваясь видеть двух трех дорогих друзей, но эта тревожная ночь испортила все.

Денисон надеялся принять двух трех друзей, но провел тревожную ночь, а недавно впал в глубокий и освежительный сон, который нарушать нельзя.

Особенно одна посетительница сожалела, что не может видеть сквайра, это была леди Мария Скефингтон. Мария Кетль была её крестная дочь и названа в честь её. Теперь это была шестидесятипятилетняя старая дева. Леди Мария со вздохом обвела глазами переднюю, и припоминала то время, когда надеялась сделаться хозяйкой в Герон-Дайке. Сорок лет тому назад Денисон танцовал с нею несколько раз на провинциальных балах и оказывал ей внимание при встрече; а она, по обычаю молодых девиц, приняла за верное, что он намерен сделать ей предложение. Но желаемое объяснение не наступило, и надежда постепенно исчезла из её сердца. Но она часто говорила себе, что ни прежде, ни после никогда не была она так близко к супружеству, и до-сих-пор с нежностью вспоминала красивого молодого сквайра. Они остались добрыми друзьями, и теперь седая старушка леди Мария почувствовала сильное желание увидеть его еще раз. Когда ей сказали, что это невозможно, она опустила вуаль и вернулась в свою карету со слезами.

Около пяти часов, в замок явился посланный от Тумса, капельмейстера Нёллингтонского оркестра узнать может ли оркестр изъявить свое уважение сквайру в день его рождения и сыграть несколько пьес в замке в этот вечер.

в половине девятого.

Оркестр явился в назначенный час: две скрипки, виолончель, арфа, два кларнета, все музыканты были мелкими лавочниками в городке. Гьюберт Стон в модном пальте и куря сигару, встретил их у калитки, выходившей в сад, и провел на лужайку за несколько ярдов от окон гостиной Денисона. Он сказал, что сквайр слаб и не может слышать близко музыку. Садовник Джон Тилни и его жена прокрались сзади музыкантов, и если бы Гьюберт Стон это заметил, он может быть прогнал бы их, находя, что слуг надо держать на своем месте.

в длинный шлафрок, ясно была видна группе на лужайке. Голова его осунулась между плечами, когда он наклонился несколько вперед, пристально смотря в огонь, и сложив свои костлявые руки на набалдашнике своей массивной палки, без помощи которой уже давно не мог переходить из одной комнаты в другую. Брильянт в его перстне сверкал от каминного огня, от огня же еще худые щеки казались еще более впалыми и контраст между черной бархатной шапочкой и длинными белыми волосами, выбивавшимися из под нея, был еще заметнее. Он сидел одинокой живой фигурой в картине, подернутый мраком и это придавало всему какую-то особенную торжественность.

При первых звуках оркестра сквайр быстро поднял голову и принял вид человека, слушающого внимательно.

Оркестр сыграл несколько пьес. Когда затихли звуки последней пьесы, сквайр медленно и с трудом приподнялся. С помощью своей палки, подобрав полы своего шлафрока, он слабыми шагами дошел до окна. Взяв палку в левую руку, он важно наклонил голову и замахал правою рукою два или три раза в знак признательности и приветствия. Потом вернулся опять на свое кресло.

Троекратное ура раздалось в честь сквайра, музыканты вышли из дома, Гьюберт запер калитку. В людской было приготовлено для них обильное угощение, на котором не заблагоразсудил присутствовать ворчливый старик Аарон, и хотя внук говорил ему при всех домашних, что ему следует это сделать, но посещения музыкантов он не одобрял. Он пришел только взглянуть на их ужин, бормоча про себя о разорении и мотовстве. Но пиво было крепкое и гости не обращали никакого внимания на эту воркотню. Они давно знали старика Аарона и захохотали, когда он запер за собою дверь.