Черная стрела.
Книга вторая. Моот-Гауз.
I. Дик задает вопросы.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Черная стрела. Книга вторая. Моот-Гауз. I. Дик задает вопросы. (старая орфография)

КНИГА ВТОРАЯ.

Моот-Гауз.

I.
Дик задает вопросы.

Моот-Гауз стоял неподалеку от крутой лесной тропы. По наружному виду то был массивный прямоугольник из красного камня, обнесенный стеной с крутой башней, с бойницами но углам. Внутри находился тесный двор. Ров был футов в двенадцать ширины, и через него перекинут подъемный мост. Ров наполнялся водой из канавы, которая вела в лесному озерку, и огибал весь четыреугольник от одной башни до другой. Только одно или два высоких и толстых дерева, росших в разстоянии полета стрелы от стен, не были срублены, - вообще же замок занимал очень выгодную для обороны позицию.

Во дворе Дик нашел часть гарнизона занятою приготовлением в обороне и мрачно обсуждавшею шансы осады. Иные делали стрелы; другие оттачивали сабли, долго не бывшия в употреблении; но и за работой воины покачивали головою.

Двенадцать человек из отряда сэра Даниэля спаслись от смерти, пробрались сквозь лес и вернулись живые в Моот-Гауз. Но из этих двенадцати человек трое были тяжело ранены: двое в Ройзингеме во время безпорядочного бегства, а один - стрелком Джона Мстителя - в то время, как перебегал через лес. Таким образом, гарнизон, включая Гатча, сэра Даниэля и юного Шельтона, насчитывал двадцать-два человека годных к бою. Ожидали прибытия новых сил, а потому опасность заключалась не в недостатке воинов.

Боязнь черной стрелы удручала дух гарнизона. Открытые же враги из партии Иорка, в те неустойчивые времена, не особенно озабочивали. "Мир может снова перемениться", как выражались в ту эпоху, прежде нежели придет беда. Но перед лесными соседями все трепетали. Не один только сэр Даниэль возбуждал ненависть. Его люди, в сознании безнаказанности, жестоко вели себя во всем краю. Свирепые приказы выполнялись со свирепостью; и из числа небольшой банды, которая теперь беседовала во дворе, не было ни одного, который бы не провинился в каком-нибудь угнетении или варварском поступке.

И вот теперь, в силу изменчивого военного счастия, сэр Даниэль был безсилен защищать своих клевретов. Благодаря исходу битвы, в которой не все присутствующие участвовали, все они стали, однако, государственными преступниками, людьми вне закона, изгоями, укрывшимися в жалкой крепости, на которую нельзя было положиться как на неприступную твердыню, и им со всех сторон грозила справедливая месть обиженных ими людей. Не было также недостатка и в зловещих предостережениях насчет того, чего им следует ожидать.

В течение вечера и ночью не менее семи коней без всадников прискакали с испуганным ржанием к воротам. Два коня были из отряда Сельдена; пять принадлежали людям, выехавшим в поле вместе с сэром Даниэлем. Наконец, незадолго до разсвета прибрел копьеносец, пронзенный тремя стрелами, и пока его переносили в крепость, он отдал душу Богу; но из его предсмертных слов можно было заключить, что он - последний оставшийся в живых из значительного отряда людей.

Сам Гатч выражал тревогу на загорелом, но побледневшем лице, и когда он отвел Дика в сторону и узнал от него о судьбе Сельдена, то упал на каменную скамью и горько зарыдал. Другие, сидевшие на скамьях или-же на каменных ступеньках в том уголку двора, который озарялся солнцем, глядели на него с удивлением и тревогой, но никто не осмелился спросить о причине такого волнения.

- Ну что, мастер Шельтон, - сказал Гатч, наконец: - ну что я вам говорил? Мы все поочередно будем перебиты. Седьден был мне точно родной брат. Ну, вот теперь и его не стало; а затем и нас всех перебьют по очереди! Ведь что сказано в их разбойнической песне? "Пустил черную стрелу в каждое черное сердце"! Ну, так вот и выходит. Сначала Апплэйярд, затем Сельден, Смит, старик Гумфри, а вон там лежит бедный Джон Картер и молит, бедный грешник, чтобы призвали к нему патера.

Дик прислушался. Из низкого окна, рядом с тем местом, на котором они говорили, до их слуха доносились стоны.

- Он тут, лежит? - спросил Дик.

- Да, в передней горнице, - отвечал Гатч. - Мы не могли унести его подальше, он так был плох; с каждым шагом мы думали - он отдаст Богу душу. Но теперь, думаю, у него главным образом душа болит. Он безпрерывно зовет патера, а сэр Оливер, не знаю почему, не приходит. Будет и с ним должно быть то же, что и с бедным Апплэйярдом и Сельденом; умрет без покаяния.

Дик наклонился в окну и заглянул в горницу. Покой был низок и темень, но он мог различить раненого воина, стонавшого на своем одре.

- Картер, бедняга, что с тобой? - спросил Дик.

- Мастэр Шельтон, - отвечал человек взволнованным голосом, - ради самого Неба, приведите патера! Увы! я пропал! меня ранили смертельно; вы меня не спасете, но вы можете спасти мою душу, и я умоляю вас о том, как доброго христианина: у меня на душе грех, который мне нельзя унести с собой в могилу.

Он застонал, и Дик слышал, как он заскрипел зубами от боли или от страха.

Как раз в эту минуту сэр Даниэль показался на пороге сеней. Он держал письмо в руке.

- Друзья, - сказал он, - нас расколотили, отрицать этого нельзя. Генриху Пятому не повезло. А потому отряхнем и мы его прах от ног. У меня есть приятель, который на стороне герцога, лорд Уэнслейдель. Ну, вот я и написал письмо моему приятелю, прося его лордство о защите и предлагая широкое удовлетворение за прошлое и разумную гарантию за будущее. Не сомневаюсь, что он склонит благосклонный слух. Но просьба без дара - все равно что песня без музыки: я осыпал его обещаниями, не поскупился на обещания... Но зачем же, однако, остановка? Остановка за великим делом - и не скрою от вас - трудным делом: за гонцем, который бы доставил письмо. Лес, как вам не безъизвестно, кишит нашими недругами. Спешить необходимо, но без хитрости и осмотрительности все пропало. Кто из вас свезет это письмо лорду Уэнслейделю и привезет мне ответ?

Один из присутствовавших тотчас же поднялся на ноги.

- Я свезу, если вам угодно, - сказал он. - Я готов жертвовать для вас шкурой.

- Нет, Дикки Бауэр, я не согласен, - ответил рыцарь. - Ты не годишься для этого дела. Ты, пожалуй, и хитер, да непроворен, ты всегда был мямля.

- А если так, сэр Даниэль, то возьмите меня! - закричал другой.

- Упаси Боже! - сказал рыцарь. - Ты проворен, да нехитер. Ты прямехонько угодишь в лагерь Джона Мстителя. Благодарю вас обоих за храбрость, но вы мне не годитесь.

- Ты мне и здесь нужен, добрый Беннет, - отвечал рыцарь: - ты моя правая рука! - И так как несколько человек подошло к рыцарю, то сэр Даниэль выбрал, наконец, из них одного и дал ему письмо.

- А теперь, - сказал он, - мы все в зависимости от твоего проворства и ловкости. Привези мне хороший ответь, и не пройдет трех недель, как я очищу мой лес от всех этих бродяг, которые дерзают смеяться нам в глаза. Но заметь, Трогмортон, дело не легкое. Ты должен ехать крадучись под покровом ночи и уметь хорониться как лисица, а уж как ты переберешься через Тиль, я и не знаю, потому что тебе нельзя ехать ни через мост, ни на пароме.

- Я переберусь вплавь, - ответил Трогмортон. - Останусь дел, будьте спокойны.

- Ну хорошо, друг, а теперь пойдем в столовую, и там ты прежде всего будешь плавать в черном пиве.

С этими словами сэр Даниэль пошел обратно в сени.

- У сэра Даниэля мудрый язык, - сказал Гатч, отводя Дика к стороне. Вот хоть бы взять теперь: менее умный человек стал бы хвалиться, а он всю правду выложил своим подчиненным. И все это с шуткой да с прибауткой. Нет, клянусь святой Варварой, он прирожденный военачальник! И как он приободрил людей! Поглядите, как они ретиво принялись за дело!

Эта похвала сэру Даниэлю возбудила одну мысль в голове юноши.

- Беннет, - сказал он: - как приключилась смерть моему отцу?

- Не спрашивайте меня об этом; я тут не при чем к ничего не знаю; да и знать не хочу. Видите ли, мастэр Дик: по моему, человек может говорить только о том, чему сам был свидетелем, а не повторять слухи или сплетни. Спросите лучше сэра Оливера или Картера, но не меня.

И Гатч пошел разставлять часовых, оставив Дика в задумчивости.

"Почему он не хочет мне сказать? - думал юноша. - И почему он назвал Картера? Может быть. Картер был при этом?"

Он вошел в дом и, пройдя по сводчатому корридору, подошел к двери покоя, где лежал раненый и стонал. При виде его Картер оживился.

- Вы привели патера?

- Нет еще пока. Мне надо сначала поговорить с тобой. Каким образом приключилась смерть моему отцу, Гарри Шельтону?

Лицо раненого изменилось.

- Не знаю, - угрюмо ответил он.

- Нет, ты хорошо знаешь; не пытайся обмануть меня.

- Говорю вам, что не знаю.

- Если так, то умирай без покаяния. Я отсюда не уйду и патера к тебе не пущу. Какой толк в исповеди, если ты не хочешь покаяться во грехах! Без покаяния исповедь будет одно кощунство.

- Вы сами не знаете, что говорите, мастэр Дик, - сдержанно проговорил Картер. - Грозить умирающему дурно и вам совсем не пристало, сказать по правде. Не к чести вам туг стоять, да и толку не будет никакого, даю вам слово. Хоть и сгубите мою душу, а все же ничего не узнаете. Вот вам мое последнее слово.

И раненый перевернулся на другой бок.

Дик пригрозил ему, говоря правду, необдуманно, и теперь стыдился этого. Однако, попробовал настоять на своем.

- Картер, - сказал он, - пойми меня: я знаю, что ты был только орудием в чужих руках; оруженосец должен повиноваться рыцарю; я бы и не стал с него строго взыскивать. Но до меня со всех сторон доходят слухи, что на мне лежит долг отомстить за отца. Прошу тебя, добрый Картер, забудь о моих угрозах и помоги мне по доброй воле и для облегчения души.

Раненый лежал молча; и Дик не мог больше добиться от него ни единого слова.

- Хорошо, - сказал он: - я пойду и позову патера, как ты просил.

"И однако, - думал он, - какой толк в мужестве, когда нет ума! Будь его руки чисты, он бы заговорил; его молчание громче выдает его тайну, чем слова. Да, со всех сторон теснятся доказательства, что сэр Даниэль, сам или его люди, сделали злое дело".

Дик остановился в каменном корридоре с тяжелым сердцем. В этот час, когда счастие изменило сэру Даниэлю, когда он был осажден стрельцами черной стрелы и находился под опалой победителей иоркистов, неужели же и Дик возстанет на человека, воспитавшого его и хотя строго наказывавшого, но и неизменно охранявшого его ребенком? необходимость обратиться против него - если такая окажется - будет жестокой.

Но тут послышались шаги, и сэр Оливер с озабоченным лицом подошел в юноше.

- Есть тут один человек, который страстно желает вас видеть, - сказал Дик.

- Я иду к нему, добрый Ричард, - отвечал патер. - Это бедный Картер. Увы! он не жилец на белом свете.

- Но душа его еще больнее, чем тело, - проговорил Дик.

- Я сейчас от него.

- Что он сказал... что он сказал? - с необыкновенной поспешностью спросил патер.

- Он только жалобно зовет вас, сэр Оливер. Если хотите поспеть в-время, торопитесь; он ранен на смерть.

- Иду, иду! - был ответ. - Что ж делать, все мы грешники, и всем нам придется умереть, добрый Ричард.

Патер опустил глаза и с невнятным благословением пошел дальше.

"И он также! - подумал Дик: - он, который учил меня набожности! Нет, чтож это, однако, за свет, где все мои воспитатели повинны в смерти моего отца! Мщение! Увы, какая горькая моя судьба, если я должен мстить своим друзьям!"

Эта мысль привела ему на память Матчама. Он улыбнулся при воспоминании о своем странном дорожном спутнике и затем подивился, где бы он мог быть. С самой той минуты, как они переступили за порог замка, младший подросток исчез и больше не показывался; Дику уже становилось по нем скучно.

Час спустя после того как месса была несколько торопливо отслужена сэром Оливером, компания собралась в столовой обедать. То был длинный, низкий покой, пол в нем был устлан зеленым тростником, а стены увешены вышитыми коврами с изображением кровавых сцен войны и охоты; там и сям висели самострелы, длинные копья и щиты; огонь горел в громадном камине; вдоль стен стояли лавки, покрытые вышитыми коврами, а по средине накрытый стол, дожидавшийся гостей. Но ни сэр Даниэль, ни его лэди не появлялись. Сам сэр Оливер отсутствовал, а о Матчаме не было ни слуху, ни духу. Дика начинала разбирать тревога, и ему припоминались печальные предчувствия его спутника; он стал уже думать, не случилось ли с ним беды в этом доме.

- Гуди, - сказал он: - где мастэр Матчам, скажи пожалуйста? Я видел, как ты вошла в дом вместе с ним, когда мы пришли.

Старуха громко засмеялась.

- Ах, мастэр Дик! - сказала она: - у вас очень зоркие глаза, нечего сказать.

И опять засмеялась.

- Вы его больше никогда не увидите, - отвечала она: - никогда! в этом вы можете быть уверены.

- А я думаю наоборот, и докажу это. Он пришел сюда не по доброй воле; я его единственный защитник, и не хочу, чтобы его обижали. Да и слишком много секретов в этом доме. Это мне, наконец, надоело!

- Дик, дружище, что ты с ума сошел, что ли? Если ты станешь докапываться до всего, то лучше бы тебе лежать на две морском, нежели находиться здесь, в Моот-Гаузе. Ты разспрашивал меня, приставал к Картеру, напугал намеками патера. Веди себя умнее, глупый человек; и даже в эту минуту, когда тебя зовет сэр Даниэль, смотри веселее, если жизнь тебе дорога. Тебя подвергнут крепкому допросу, - отвечай как можно осмотрительнее.

- А если ты не станешь умнее, то скоро отзовется кровью, - отвечал Беннет. - Ну, я тебя предостерег. А вот идут за тобой.

И действительно, в эту минуту через двор перебежал посланец, пригласивший Дика явиться в сэру Даниэлю.