Потерпевший крушение.
I. Специально коммерческое образование.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Потерпевший крушение. I. Специально коммерческое образование. (старая орфография)

I.
Специально коммерческое образование.

Не было человека лучше, прекраснее, красивее, по крайней мере на мой взгляд, и вместе с тем несчастнее, чем мой бедный отец. Он был несчастлив в своих делах, в своих удовольствиях, если когда-либо позволял себе что-нибудь подобное, несчастлив в выборе своего местопребывания и даже, что, конечно, всего хуже, несчастлив и в своем сыне. Свою карьеру он начал землемером, но вскоре стал землевладельцем, затем часто увлекался всевозможными спекуляциями и имел репутацию красивейшого мужчины в целом штате Мускэгон. Люди говорили о нем: "Додд умная голова", но я, в сущности, никогда не был особенно высокого мнения о его способностях. Во многом его вывозила его чрезвычайная усидчивость и невероятная старательность. В повседневной борьбе за существование он боролся, как мученик, с печальной, но никогда не ослабевающей настойчивостью и безусловной честностью. Вставал рано, ложился поздно, отказывал себе во всяком удовольствии, ежедневно возвращался домой измученный и переутомленный и вкладывал в какое-нибудь предприятие с хлебом или алюминием, мало отличавшееся от грабежа на большой дороге, целые сокровища добросовестности и самоотверженности.

Временами я все это видел и понимал, но не говорил ему, из боязни разочаровать и огорчить; к тому-же сам решительно ничем, кроме искусства, не интересовался и не буду никогда интересоваться. Я того мнения, что главная цель человека - подарить миру какое-нибудь произведение высшей красоты, самому понимать и чувствовать по всем эту вечную красоту и при этом по возможности жить припеваючи. Об этом последнем я, конечно, не упоминал никогда при отце, но, вероятно, он угадал мою сокровенную мысль, которую я одну только и осуществил в своей жизни, - так как постоянно называл мое призвание и мою любовь к искусству "самоублажением", а не делом и не честным трудом.

- Ну, а что такое ваша жизнь! - воскликнул я однажды. - Вы выбиваетесь из сил и отравляете себе каждую минуту, стараясь заработать от других людей деньги, нажить на чем можно. Разве это завидная доля?

Он только горестно вздохнул, что он вообще делывал часто, и печально покачал головой.

- Ах, Лоудон, Лоудон, - сказал он, - вы, молодые люди, всегда воображаете себя умнее и смышленее нас, но поверь мне, как ни вертись, что ни придумывай, а человеку в этом мире ничто даром не дается, и потому он постоянно должен работать, чтобы заработать что-нибудь. Он должен быть или честным человеком, или вором, но и так, и этак надо работать!

Толковать или спорить с отцом было совершенно безполезно, тем более, что всякий раз после таких разговоров я испытывал угрызение совести. Я иногда горячился, а он был неизменно кроток и мягок; кроме того, я отстаивал только свою свободу действий, отстаивал то, что мне нравилось; он же стоял только за то, что, по его мнению, было моим благом, моим счастьем в будущем. Несмотря ни на что, он никогда не отчаявался во мне. - В тебе хорошие задатки, Лоудон, кроме того, кровь всегда сказывается. И верно, что из тебя выйдет хороший и честный человек, но мне больно, что ты иногда говоришь такия неразумные вещи, такия глупости! - и при этом он любовно трепал меня по плечу с чисто материнскою лаской, что было как-то особенно трогательно со стороны такого сильного, рослого красавца, каким был мой отец.

Как только я успел окончить свое общее образование, отец тотчас-же заставил меня поступить в Мускэгонскую Коммерческую Академию. Не смейтесь пожалуйста, это учебное заведение действительно существовало, быть может, и теперь еще существует. Наш штат очень гордился этой академией, как чем-то совершенно исключительным, чем-то совершенно во вкусе девятнадцатого века, и я уверен, что отец, сажая меня в вагон, был искренно убежден, что, отправляя меня в это учебное заведение, он ставит меня на прямую дорогу по меньшей мере в президенты.

- Лоудон, - говорил он мне, - я предоставляю тебе теперь такой случай, какого не мог-бы доставить своему сыну сам Юлий Цезарь, - случай ознакомиться с жизнью, такою, как она есть на самом деле, ранее, чем тебе придется в действительности вступить в эту жизнь. Эта школа может служить превосходною подготовкой к дальнейшей твоей деятельности в жизни. Избегай необдуманных спекуляций, старайся держать себя и вести себя, как настоящий джентльмен, и если хочешь принять мой совет, придерживайся надежных, солидных железнодорожных предприятий. Хлебные операции очень заманчивы, я не спорю, но вместе с тем и очень рискованы. Но ты, конечно, можешь смотреть надело несколько иначе; главное, веди аккуратно свои книги и никогда не рискуй верным, чтобы приобрести нечто гадательное. Ну, а теперь обними меня, мой мальчик, и помни, что ты - единственный мой птенец, и что отец твой всегда с напряженным вниманием будет следить за каждым твоим шагом на пути твоей новой карьеры!

столом и всеми удобствами, в том числе с телеграфным и телефонным сообщением "со всеми главными центрами мира", как торжественно гласили проспекты, с богатой библиотекой и читальней, где имелись все торговые газеты. Разговоры велись здесь по преимуществу чисто коммерческие, и учащаяся молодежь занималась главным образом тем, что надувала или старалась надуть друг друга в всевозможных мнимых операциях, совершавшихся на мнимые деньги, так называемые "деньги Коммерческой Академии", нечто вроде игральных марок. Так как никто из нас не имел ни одного куля зерна и ни одного доллара наличными деньгами, а, главное, занятия в шкоде состояли в самой азартной биржевой игре, воспроизводимой здесь с поразительной наглядностью, то самая биржевая игра наша обусловливалась и велась сообразно состоянию настоящей биржи и крупных торговых рынков, и мы имели удовольствие испытывать все колебания, повышения и понижения курсов на различные бумаги, как заправские биржевые деятели. Правда, были у нас и часы классных занятий, во время которых нам преподавались двойная и тройная бухгалтерии и др. коммерческия науки, но на это, в сущности, обращалось очень мало внимания. Мы вели книги, которые просматривались в конце каждого месяца директором или одним из субдиректоров, и в эти книги заносились наши счеты, наши операции и т. д. Для пущей правдоподобности наши Академическия деньги имели настоящую стоимость в 1 цент за доллар, и по окончании образования каждый мог реализировать имевшияся у него Академическия деньги, и даже во время пребывания своего в стенах заведения какой-нибудь внезапно разбогатевший благодаря удачным операциям счастливчик мог реализировать, по желанию, часть своих мнимых капиталов, чтобы устроить веселый ужин в соседнем селении. Короче говоря, если можно себе представить худшее воспитание, так разве только в той академии, где Оливер Твист встретился с Чарли Бэтс, в романе Диккенса.

Когда я впервые вступил в стены этого заведения, страшный шум, гам и крик буквально ошеломил меня. Большинство скамей и столов были сдвинуты в дальний угол аудитории, молодежь кричала, размахивала руками, жестикулировала. На черной доске поминутно одне фигуры сменялись другими, многие вскакивали на скамьи, на столы; меня особенно удивляло это беснование в виду того, что ведь вся эта биржевая игра, все эти скупки бумаг, спрос и предложение, была не более, чем детская шутка, "игра в биржу". Но оживление и азарт были здесь таковы, что ими заражались даже и сами преподаватели.

- Поздравляю вас, - сказал мне субъинспектор. - Вы можете выступить блестящим образом, благодаря чрезвычайной щедрости вашего батюшки, который приобрел для вас 10,000 долларов академической валюты, с этим можно начать дела с успехом!

Поднялся страшный шум. Кто-то продулся в конец. Кто-то подошел ко мне и спросил, намерен-ли я сам вести свои книги. Я удивился; на это мне сообщили, что всякий, у кого есть деньги, может избавиться от этого скучного дела, предоставив его клерку, а клерком являлся какой-нибудь проигравшийся товарищ, который брался вести чужия книги за известное вознаграждение, чтобы, как только у него снова заведутся деньги, опять начать играть и пробовать свое счастье.

Сначала мне повезло, хотя я вовсе не интересовался игрою и предоставил своему клерку не только вести мои книги, но и играть за меня. Мне, в сущности, было совершенно все равно, выигрывал-ли я, или проигрывал. Но вскоре я сообразил, что, пока я, буду богат, пока у меня будут деньги, все дни вечера у меня будут свободны, и я безпрепятственно могу посвящать их рисованию и живописи, ходить на этюды, снимать окрестные ландшафты или читать Бальзаковские романы, которыми я очень увлекался в ту пору. Итак, моею главною задачей стало богатеть, приобретать, а не проигрывать, и, следуя совету отца, я стал держаться солидных железнодорожных предприятий, покупая на небольшие суммы самые устойчивые бумаги, к великой досаде и огорчению моего клерка, некогда азартно игравшого и проигравшого все свое состояние. Долгое время счастье благоприятствовало мне, но в конце концов и я в свою очередь потерял все и сам стал клерком, подобно моему бывшему клерку. В этом деле меня особенно смущало то, что весть о мой неудаче страшно огорчит отца. Я излил целые потоки красноречия, чтобы утешить его, уверяя, что неудачи - лучшая наука. Я даже просил его дать мне возможность начать снова (правда, просил не особенно настоятельно) и давал торжественное обещание неизменно придерживаться солидных железнодорожных бумаг. Но в конце письма увлекшись, я заявлял, что чувствую себя совершенно неспособным к коммерческим делам, и умолял его позволить мне бросить это отвратительное заведение и дать мне возможность уехать в Париж, чтобы посвятить себя искусству. На это письмо отец отвечал коротким, милым и печальным письмом, где говорил мне, что летния вакации уже близки, и что тогда мы будем иметь возможность основательно переговорить о всем.

и вернуть мне утраченное мною, как он думал, мужество.

- Тебя не должна смущать первая неудача, - говорил он, - многие лучшие люди делали в начале ошибки!

Я сказал ему, что не имею никаких деловых способностей и не чувствую решительно никакой склонности к денежным делам. При этом его доброе красивое лицо заметно омрачилось. Я стал уверять что и в искусстве можно сделать многое, что талантливый художник может тоже зарабатывать большие деньги, что картины Мессонье, напр., продаются за несколько тысяч долларов.

- И неужели ты думаешь, Лоудон, что человек, который может написать картину стоимостью в несколько тысяч долларов, не имеет достаточно ума, чтобы свести концы в концами на торговом рынке? Я уверен, что этот г. Массон или даже наш американец Бирштадт, посади их завтра в хлебный склад, съумеют там заставить оценить себя. Послушай, Лоудон, видит Бог, что я ничего не желаю, кроме добра тебе, мой дорогой мальчик, и вот я хочу предложить такого рода уговор. В следующем году я снова дам тебе для начала 10,000 долларов. Постарайся выказать себя на этот раз настоящим деловитым человеком и удвоить эту сумму и, если после того ты все еще будешь желать уехать в Париж, - в чем я сильно сомневаюсь, - то я обещаю тебе, что отпущу тебя туда. Но позволять тебе бежать из Коммерческой академии, точно тебя кнутом оттуда выгнали, то - что ты убоялся первой неудачи, - я не хочу, для этого я слишком горд!

Сначала я было обрадовался, но затем почувствовал, что для меня легче написать картину Мессонье, чем удвоить эти 10,000 долларов на нашей мнимой бирже. Я пробовал было отговариваться, но ничто не помогло. Отец обещал сообщить мне по телеграфу все последния новости о положении дел на Нью-Иоркской бирже, обещал устроить нечто в роде товарищества "Додд и Сын", словом, до того увлекся, до того оживился, что у меня уже не хватало духа далее возражать ему, - мы порешили дело на этом.

и надеждой на выгодное коммерческое дело вложил в него порядочную сумму денег, участвовал во всех комиссиях и старался иметь свою долю в каждом из контрактов и подрядов. Прислано было множество планов и проектов и в ту пору, когда я вернулся из Коммерческой школы, отец был всецело погружен в это дело и, конечно, не преминул ознакомить и меня с ним. Хотя архитектура была нечто совершенно мало мне знакомое, так как до сих пор я не интересовался этою отраслью искусства и не изучал ее, но дело это пришлось мне по душе, и я весь ушел в отцовскую работу, стал изучать эти планы, ознакомился с ними во всех мельчайших подробностях, съумел уловить их достоинства и недостатки, стал читать специальные книги по этому вопросу, изучил теорию строительного искусства, ознакомился с ценами на строительные материалы, с ценами на рабочия руки, - словом, осилил этот вопрос со всех сторон, так что, когда отцу пришлось делать свой доклад, составленный мною, и высказать свое суждение о различных проектах, которое, в сущности, было моим суждением, то доклад его оказался блистательным, и его голос был признан решающим в этом деле. Над дальнейшею разработкой плана я поработал еще больше, и все предложенное мною неизменно одобрялось комитетом, а мой отец был не только доволен мною, но и гордился своим сыном.

Когда настало время вернуться в Коммерческую академию, я был в наилучшем расположении духа и с большим горем простился с планами и проектами отечественного Капитолия. Первое время мои биржевые операции были чрезвычайно удачны. Я строго следовал указаниям отца, хотя он и старался скрывать их под разными оговорками. Настал такой момент, когда я оказался счастливым обладателем 18,000 долларов академической валюты. И вот со мной случилось несчастье: так как наши деньги имели все же настоящую стоимость одного цента за доллар, то я вздумал реализировать часть моего богатства для покупки некоторых рисовальных принадлежностей. Многие из моих торарищей, игравших неудачно, продавали свои костюмы, книги, нарукавники, словом, все, что имело ценность, чтобы уплатить разницу. Играя удачно на нашей школьной бирже, я целые дни проводил в лесу на этюдах, и вот в одну злополучную пятницу я реализировал 3,000 долларов на покупку мольберта и холста. Как раз в этот день счастье изменило мне, и я разом потерял решительно все, что имел, разорился в конец и был объявлен несостоятельным. Такого рода оборот являлся, конечно, чрезвычайно печальным, но то обстоятельство, что я как будто украл эти 3,000 долларов, особенно мучило меня.

После этого печального происшествия я получил от отца письмо, полное достоинства и сдержанной печали; на этот раз он уже не пытался утешить меня ни ласковым словом, ни обещаниями. Все остальное время я влачил жалкое существование клэрка, продавал свое платье и вещи, чтобы спекулировать на гроши, продавал свои эскизы и кое-как перебивался, тогда как мечта моя о Париже мало-по-малу гибла безвозвратно. Конечно, во все это время отец не переставал думать обо мне и о том, что ему делать со мной. Очевидно, мой недостаток выдержки, мое отсутствие строгих принципов крайне огорчили его, и он решил уже не подвергать меня искушению. Между тем инженеры и другие компетентные лица отзывались с похвалой о моих рисунках, что уже значительно примирило отца с моим пристрастием к искусству, и когда я вернулся, то меня ожидал такой сюрприз, о каком мне даже и не снилось.

Отец встретил меня на дебаркадере железной дороги и прежде, чем я успел что-лабо сказать ему, улыбаясь, спросил:

- Что ты называешь, отец, опытным скульптором?

- Я называю таким человека, которому можно доверить серьезную работу, ответственный заказ, в эмблематическом, патриотическом стиле!

- И ты полагаешь, что для этого необходимо ехать в Париж? Но, ведь, и у нас есть свои великие скульпторы, напр., Проджерс, хотя, конечно, он стоит слишком высоко для того, чтобы давать уроки, и я, пожалуй, согласен с тобой, чтобы молодой уроженец Соединенных Штатов, сын одного из наиболее значительных граждан города, изучал скульптуру под руководством самых великих мастеров современного искусства в Париже! - проговорил как-то торжественно отец.

- Знаю, знаю. Но ты прежде всего выслушай меня, - продолжал отец. - Я, видишь-ли, принял на себя подряд скульптурных работ для нашего Капитолия. Сначала я взял его в доле с другими, но затем мне пришло на ум, что всего лучше было бы оставить его совершенно за собой и за тобой. Это дело должно быть тебе по душе: тут можно заработать и хорошия деньги, и славу, и кроме того это дело патриотическое. Итак, если ты согласен, то я пошлю тебя в Париж, а через три года ты вернешься сюда и украсишь своими произведениями Капитолий твоего родного города твоего родного штата. Это чудный случай для тебя, Лоудон. И знаешь, я тебе обещаю, что на каждый заработанный тобою доллар я буду прибавлять тебе от себя по доллару, а пока, чем скорее ты отправишься в Париж и чем усерднее ты будешь там работать, тем лучше! Ты сам отлично понимаешь, что если первые пять-шесть статуй твоей работы не угодят вкусу Маускэгонской публики, то от этого могут произойти большие неприятности и для тебя, и для меня! - докончил он.