Потерпевший крушение.
X. Джим и я идем каждый своей дорогой.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Потерпевший крушение. X. Джим и я идем каждый своей дорогой. (старая орфография)

X.
Джим и я идем каждый своей дорогой.

На следующее утро я проснулся с тяжелой головой, усталый, разбитый и лежал некоторое время неподвижно, не имея охоты встать и одеться. Вдруг я услыхал стук в дверь, и ко мне сразу вернулось сознание всего случившагося вчера и предстоящого нам сегодня.

Наскоро накинув платье, я побежал отворить дверь, тогда как Джим еще лежал в постели и крепко спал.

Согласно нашему условию, Джонсон стоял в дверях, приветливо улыбаясь, а немного позади его в праздничном наряде вырисовывалась самоуверенная фигура капитана Нэрса, за ним, вытирая стены спинами и локтями, виднелись шесть человек матросов, новый экипаж "Norah Creina". Не обратив на них особого внимания, я ввел Джонса и Нэрса в контору, где спал Джим, и разбудил его, при чем тут-же представил их друг другу.

- Здравствуйте, капитан, очень рад с вами познакомиться! - начал мой приятель, - Дело, которое я имею вам предложить, уже известно вам. Вы примете на себя командование "Horah Creina" и отправитесь с этой шхуной на остров Мидвэй, захватите там пострадавшее судно, затем зайдете в Гонолулу и вернетесь обратно сюда! Полагаю, что это дело решенное?

- Хм! - сказал Нэрс. - По некоторым обстоятельствам, которые я имею в виду, дело это кажется мне подходящим, но нам остается еще решить один или два вопроса. А чтобы не терять даром времени, напишите-ка вы записочку мистеру Джонсону, с которой он мог бы водворить этих молодцов на вашу шхуну. Пусть себе принимаются там за дело, под его надзором, на вид они как будто трезвые. Пусть выпьют для начала, да и за работу!

Пинкертон поступил по совету Нэрса, и матросы, откланявшись, удалились в сопровождении Джонсона, а Нэрс, проводив их глазами, вздохнул с облегчением.

- Ну, теперь мы одни, мистер Пинкертон! Скажите мне на прямик, в чем же собственно дело? Ваши объявления заставили весь город говорить о нем, что, собственно говоря, не совсем желательно, но я пока блуждаю впотьмах и прежде, чем соглашусь взять судно, желаю знать чего от меня ожидают, и что я должен буду делать!

Пинкертон изложил ему всю суть дела и добавил.

- Весьма возможно, что капитан Трента уже направился туда и пытается опередить вас, но бриг этот мой, я заплатил за него чистоганом, и если за него придется побиться, то я желаю, чтобы он был отбит нами. Вы меня понимаете? Если вы по прошествии 90 дней не съумеете вернуться сюда, оборудовав это дело, то я разорен в конец. Понимаете? Это - вопрос жизни и смерти для меня и мистера Додда. Весьма возможно - что там, на острове, дело дойдет до рукопашной, но я, ведь, знаю, что вы не такой человек, которого это обстоятельство может остановить!

- Понимаю! Чем скорее я выйду в море и чем скорее вырву ваш бриг оттуда, тем более вы будете довольны! Но вот, в чем дело: я слышал о каком-то неупомянутом грузе. Что это за груз?

- Это дело моего компаньона, г-на Додда!

- Одного капитана вполне достаточно для любого судна! - сказал Нэрс. - Я всегда умел управляться один!

- Прекрасно, но я полагаю, что вы не разсчитывали, будто я вручу вам все конторския книги и все коммерческия дела моей фирмы. Вы должны понять, что это не простая морская прогулка, а серьезная деловая операция, которая останется всецело в руках моего компаньона, мистера Додда. Вы будете вести судно, вам поручается разборка брига, на вашей ответственности лежит поведение и работа экипажа, и я полагаю, что этого дела более, чем достаточно для вас, а г-в Додд должен быть полным хозяином во всем остальном: он платит, и все должно делаться согласно его желанию!

- Я привык всегда поступать согласно желанию владельцев!

- Ну и прекрасно! Надеюсь, что и на этот раз будет также!

- Но позвольте! Мы должны окончательно выяснить мое положение. Я отнюдь не намерен принять на себя роль простого шкипера, - и так уж много чести, что я соглашаюсь взять такое комариное судно, как ваша шхуна!

- Я понимаю, к чему вы клоните! Додд, это все на счет груза! Ну, вот, что я вам скажу: когда мы с вами достанем мед из улья, то посмотрим, как его поделить!

Нэрс разсмеялся.

- Я вас знаю, мистер Пинкертон! - добавил он. - Вы человек деловой и знаете, как дела делаются! Теперь еще один вопрос. Что нам делать с настоящими владельцами брига?

- Эхо уж предоставьте мне. Риску тут для вас нет, так как я - один из птенцов гнезда Лонгхерста, и всякий, кто угодит мне, угодит и ему!

Обнадеженный относительно интересовавших его вопросов, капитан Перс откланялся.

- Знаешь что, Джим, - воскликнул я, когда дверь затворилась за капитаном, - не нравится мне этот человек!

- Репутацию чрезвычайной жестокости, не так-ли?

- Что ни говори, а мы можем себя считать счастливыми, что напали на него. Ему я готов доверить даже жизнь моей Мамми! - заявил Джим.

- Кстати о ней, - сказал я, - как это у вас вчера вышло?

С минуту Пинкертон молчал; затем все лицо его озарилось блаженной улыбкой.

- О, Лоудон! - воскликнул он. - Это благороднейшая душа! Это редкая жемчужина! Когда я изложил все наши обстоятельства и сказал, что не считаю себя в праве связывать её судьбу с моей, ты знаешь, что она на это ответила?! "Если я не наскучала еще тебе, Джим, и если ты непременно хочешь, чтобы мистер Лоудон был у тебя старшим шафером на нашей свадьбе, то я вижу только один исход - обвенчаемся завтра утром, прежде чем он уедет. В его отсутствии я еще более буду нужна тебе!" Теперь я только молю Бога, чтобы он помог мне стать достойным её и этого великого счастья. Я хотел было вчера ночью разбудить тебя и рассказать, как она тотчас взялась за иголку и принялась готовить себе платье к венцу, а я сидел, как очарованный, и с умилением следил, как проворно мелькала в её пальчиках иголка, как нежный румянец играл у нея на щеках, как вся она была такая чистая, светлая и прекрасная, такая любящая и радостная. Я подошел к твоей постели, до ты так крепко спал и казался таким усталым и измученным, что у меня не хватало духа тебя разбудить, - и я стоял у твоей кровати и горячо молился о тебе, о ней и о себе. И никогда в жизни я не был так глубоко счастлив, как в эти минуты!..

Он еще долго говорил все на ту-же тему, говорил с детским простодушием и экспансивностью, точно желал излить передо мной всю свою душу. Это растрогало меня более, даже чем я мог предполагать, и сам я разделял его счастье, его чистую радость, и если до этого времени чувствовал некоторую антипатию к мисс Мамми, то теперь, после того её вчерашняго поступка по отношению к моему другу, сам как будто полюбил ее. Сначала все, что говорил Джим, захлебываясь от счастья и умиления, сливалось у меня в голове в одно общее смутное чувство чего то хорошого и радостного, но в конце концов я все же съумел уяснить себе то, что высказывал мне между слов и что, в сущности, было чрезвычайно важно, а именно: что он должен был венчаться сегодня, что свадебный завтрак предполагался в ресторане Франка, а вечер посвящен прощальному визиту на Norah Creina, после чего нам с Джимом надлежало разстаться и каждому вступить на новый жизненный путь: ему - на путь супружеской жизни, мне на путь рискованных, опасных приключений.

Такого дня, как этот, я не запомню в своей жизни. Только в Америке люди живут такою жизнью, только здесь может выдаться подобный денек. Не успели мы проглотить по чашке кофе, как побежали по своим делам из конца в конец города; надо было до свадьбы купить подарок невесте, и для этого мне пришлось обегать с полдюжины ювелирных магазинов; надо было заказать свадебный завтрак у Франка, приготовить в мерии венчание, пригласить священника; надо было побывать на шхуне и взглянуть, как там подвигалась работа, как хозяйничал и распоряжался капитан Нэрс; надо было заглянуть и в свою крошечную каютку и снабдить ее кое чем, самым необходимым.

На шхуне кипела работа. Когда мы явились туда, почти одновременно с нами прибыл и правительственный агент, на обязанностях которого лежит оформить законным образом условия между капитаном и судовладельцем, условия найма экипажа, произвести ревизию судна и затем выдать судовой паспорт. При этом надо заметить, что у нас, в Америке, это дело поставлено так, как будто с одной стороны бедный матрос - круглый дурак, ничего не смыслящий, беззащитный младенец, а наниматели - мошенники, воры, грабители. Длиннейшее условие с бесконечно длинным подробным перечнем обязательств и требований должно быть прочтено вслух каждому человеку отдельно и затем скреплено собственноручной подписью этого лица. А читается это условие так, что я, человек хорошо грамотный, привычный к деловым бумагам, к их своеобразному языку, читавший на своем веку сотни условий, едва-едва мог уловить несколько фраз, доступных моему пониманию. Что же могли вынести из этого чтения бедняги матросы? По окончании чтения условия агент в двух словах объяснил матросу, что он отправляется туда-то и туда-то, что его обязанность во всем безпрекословно повиноваться воле капитана, что его вознаграждение такое-то и будет уплачиваться ему американской золотой монетой в такие-то и такие сроки; затем приглашал его подписаться под условием. После этого следовало поименование примет данного субъекта, при чем я заметил, что делалось это г. агентом по вдохновению, так как он никогда не удостаивал ни одним взглядом человека, приметы которого заносил в условие, а капитан содействовал этому должностному лицу, подсказывая ему эти приметы с традиционными у наших моряков остротами в роде: волосы голубые, глаза красные, нос пять фут семь дюймов и т. д.

Когда все это было покончено, чиновник, собрав свои бумаги и документы, поднялся с места и, обратившись к капитану, наставительно произнес.

- Надеюсь, вам известно, что вы обязаны иметь на судне запасное платье для матросов и ящик с медикаментами?

- Полагаю, что это должно быть мне известно! - отозвался капитан Нэрс.

Присмотрев за разгрузкой и нагрузкой "Norah Creina", мыс Джимом опять пустились мотаться из конца в конец города, пока не пробил час, назначенный для бракосочетания.

Трогательно прошла эта церемония: Джим не только сам был растроган до слез, но растрогал даже и самого священнослужителя, скромного, седовласого старичка, который умиленно сознавался, что редко видал таких людей, как Пинкертон, и что мисс Мамми должна быть счастлива, что ей на долю выпал такой муж. В этот момент была подана поздравительная телеграмма Лонгхерста и его свадебный подарок, ящик шампанского самой высокой марки и четыре дюжины другого вина. Я тоже произнес за банкетом торжественную речь с бокалом в руке, и весь свадебный завтрак или обед прошел в каком-то напряженном нервном веселии. С полдюжины шампанского и две дюжины остального вина были отправлены в мою каюту на "Norah Creina", куда вскоре отправились и мы, т. е. новобрачные и я.

- Что за милое маленькое судно! - воскликнула Мамми, когда ей показали нашу шхуну. - И какой вы должны быть смелый и отважный, если решаетесь отправиться в такое дальнее плавание на таком крошечном судне!

Надо сознаться, что милое "маленькое судно", когда мы пристали к нему, оказалось далеко не привлекательным: повсюду еще царил полный разгром, и кипела работа; всюду было шумно и грязно, умаявшийся и, вероятно, хлебнувший винца Джонсон растянулся на диване в главной каюте и на половину спал, а капитан чавкал табак и сосал скверную сигару. Когда вошли новобрачные, Нэрс встал и довольно угрюмо промолвил:

вероятно, сами пожалеете, что явились сюда, только помешаете работать!

Я захотел было остановить капитана резким замечанием, но Пинкертон предупредил меня.

- Я знаю, капитан, что мы - здесь помеха! - весело и любезно сказал он. - Но я надеюсь, вы простите нам это маленькое нарушение правил! Мы хотим только одного, чтобы вы выпили с нами бокал - другой доброго вина в честь моего бракосочетания и отъезда Лоудона, т. е. мистера Додда. Надеюсь, вы не откажете нам в этом удовольствии?

- Уж это ваше дело, - проговорил Нерс, - я, пожалуй, прикажу приостановить работы на полчаса! Я лично не имею ничего против этого, пусть ребята посушат пятки с полчасика, а там живее примутся за работу с новыми силами! А мы здесь пока разопьем стаканчик - другой винца! Послушай, Джонсон, постарайся раздобыть где-нибудь стул для барыньки!

Несмотря на свой все еще несколько угрюмый тон наш капитан заметно смягчился и вскоре совершенно разошелся. Так неприветливо начавшаяся беседа стала почти дружественной. Мамми смотрела царицей в своем пунцовом цвета старого бургундского вина платье, в своей украшенной цветами шляпке, сияющая счастьем и приветливая ко всем окружающим. Капитан казался довольным и очарованным молодою женщиной. Джим был взволнован и счастлив, и встревожен в одно и то же время: он и говорил много, и зорко наблюдал за капитаном.

- Послушай, этот человек - опытный моряк и до седых волос будет ходить под парусами! Ты, Бога ради, не вмешивайся в его дело, ни одним словом. Этим ты можешь все испортить: он скорее умрет, чем послушается твоего совета. Знай это. Если ты вздумаешь его оседлать, то поверь, он тебя потопит в ложке воды! Я не большой охотник давать советы, но когда их даю, то верь, что я твердо убежден в своих словах!

Я обещал не упускать этого из вида, и мы вернулись с каюту. Беседа оживилась и затянулась много дольше, чем мы предполагали. В конце концов мне было предложено увековечить эти счастливые минуты, набросав рисунок изображающий Маммии всех нас в каюте "Norah Creina". Маммня посвятил наибольшую долю внимания, а остальных набросал только в главных чертах, - и рисунок мой имел громадный успех. Было уже темно, и на улицах зажглись фонари, когда наша новобрачная чета покинула шхуну, и мы провожали их добрыми пожеланиями, стоя на пристани.

молодой женой, мой приятель повернул за угол улицы и исчез из вида, скрылся и утонул в тумане сумерок, как видение, а здесь, на судне, снова закипела работа.

Капитан ушел в свою каюту и закурил неизбежную сигару, и я, наконец, после этого утомительного дня остался один, усталый и разбитый и телом, и душой. Я стоял на корме, прислонясь к рубке, и безотчетно смотрел перед собою, как человек, для которого все в жизни кончено. Вдруг в моем воображении воскрес "Город Пекин", это громадное судно, несущееся со скоростью 13 узлов в час по направлению к Гонолулу и уносящее ненавистного мне. Трента, а, быть может, и таинственного его помощника Годдедааль; при этой мысли вся кровь прилила мне в голову. Пусть только они поспеют туда раньше нас, - думал я, - пусть, мы не долго заставим себя ждать! - и с этого момента я ощутил в себе нового человека, человека, готового, в случае надобности, не задумываясь, пролить кровь ближняго; чувство воина на поле битвы, доселе совершенно мне незнакомое.

"Norah Creina" отчалила от берега. В туманных сумерках ранняго утра я видел тащивший нас буксир, извергавший из своей черной трубы целые снопы огненных искр, слышал его тяжелое пыхтение, и на берегу, на скате холма, вырисовывался город, тонущий в тумане, с бесконечными нитями красноватых огней. Вдруг там, у фонаря, я различил фугуру, я угадал ее сердцем, узнав Джима. - Да, это был он!

Он пришел послать мне свое последнее "прости", взглянуть на меня еще раз, - и мы только успели обменяться с ним одним возгласом, махнуть друг другу на прощанье платком, - вот и все! Это было наше последнее прощанье! Теперь для каждого из нас начиналась новая жизнь!

Выйдя из залива, мы, вопреки ожиданиям, встретили довольно свежий Nord-East (северо-восточный ветер). Не теряя времени, мы подняли паруса, и солнце еще не успело взойти, когда наш буксир распростился с нами тремя пронзительными свистками и повернул назад к берегу, который теперь начинали золотить местами алые пятна восхода. Когда "Norah Creina" вышла в открытое море, нигде на горизонге не было видно другого судна, и наша маленькая шхуна, горделиво распустив свои паруса, быстро пустилась в дальний путь к таинственному острову, где нас ожидал таинственный бриг.