Потерпевший крушение.
XVI. Тяжелые разспросы и запутанные ответы.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Потерпевший крушение. XVI. Тяжелые разспросы и запутанные ответы. (старая орфография)

XVI.
Тяжелые разспросы и запутанные ответы.

В день моего возвращения в Сан-Франциско, весь город, залитый солнцем, носил особенно праздничный вид, граждане прогуливались по улицам с сияющими лицами и цветочками в петлицах, и я, пробираясь в одну из жалких боковых уличек делового квартала, к конторе, где занимался теперь Джим, представлялся себе в виде темного пятна среди этой веселой, праздничной толпы. В конторе, полутемной, грязной конуре, сидел перед столом за деревянной решеткой один только Джим. В нем произошла по истине поразительная перемена; он смотрел жалким, хилым старикашкой; платье на нем было потертое и поношенное; он, всегда такой, самодовольный, полный сил и надежд, всегда щеголеватый и франковый, был положительно неузнаваем.

Он сидел, глубоко задумавшись, так что даже не слышал и не видел, как я вошел; при взгляде на него, вся душа перевернулась во мне; да, честь моя была спасена, но я отказал своему другу в необходимом клочечке голубого неба, света и воздуха. Так сказать, отнял у него то, что было необходимо для его жизни, но теперь я мучил себя этою мыслью и спрашивал себя, как Фальстаф: "а что такое, в сущности, честь"? - воздух, пустой звук. - А тут жизнь! Это уже нечто реальное, нечто понятное и священное для каждого живого существа.

- Джим! - окликнул я, наконец.

Он вскочил на ноги и, задыхаясь, пробормотал - "Лоудон"!.. - и встал, качаясь и держась за стол, как пьяный или смертельно испуганный человек. Но в следующий момент я был уже за решеткой, и мы сжимали друг друга в своих объятиях.

- Ну, слава Богу, ты вернулся! - прошептал Джим, трепля меня дрожащей рукой по плечу.

- Да у меня нет для тебя ничего утешительного, мой бедный друг!.

- Ты вернулся, ты опять здесь, уже это одно вполне утешительная для меня новость! Как я ждал тебя, как тосковал по тебе!

- Я не мог сделать того, о чем ты мне писал, Джим! - проговорил я, краснея до корней волос.

- Я был не в своем уме, Лоудон, когда писал тебе это; после этого я никогда не посмел-бы взглянуть в лицо Мамми, если бы мы сделали так, как я тебе писал. Ах Лоудон, если бы ты знал, что это за женщина!

- И так это "Легкое Облачко" было ничто иное, как обман? - спросил он.

- Хуже даже, чем просто обман! - сказал я. - Наши кредиторы никогда не поверят, что мы могли так обмануться. Кстати, как же случилось это банкротство? Ведь, я ничего о нем не знаю!

- И счастье твое, что тебя не было здесь! - воскликнул Джим. - Счастье твое, что ты не видал газет в то время: в чем только оне не обвиняли меня... Все свои надежды я возлагал на бриг... Но скажи, какую собственно сумму ты выручил, и куда именно ушли эти деньги, как про них узнали? Я что-то не совсем понимаю всю эту историю

- Как видишь, обоим нам не посчастливилось! - уклончиво ответил я. - Я собственно только покрыл текущие расходы, а тут ты прогорел как-то разом. Как это случилось так быстро?

- Видишь-ли, нам придется поговорить об этом после; а пока иди-ка ты к Мамми, она теперь у Спиди и ожидает тебя с нетерпением!

Я был рад каждому предлогу, чтобы избежать разговоров о "Легком Облачке" и с радосью ухватился за предложение Джима, прямо отправившись к Спиди, у которых теперь ютились мой бедный друг с женой.

Г-жа Спиди встретила меня с распростертыми объятиями, восхищалась моим бодрым, здоровым видом, уверяла даже, что я помолодел и похорошел, и провела меня в маленькую заднюю комнатку, где Мамми писала на пишущей машине.

Я положительно был тронут её сердечным приемом: бедная женщина, немного осунувшаяся и побледневшая с тех пор, как я ее не видал, засуетилась, доставая для меня мой любимый табак и папиросную бумагу, которую она, очевидно, заготовила нарочно для меня.

От нея я узнал, что капитан Нэрс, возвратившийся несколько раньше меня, забежал к моим друзьям и дал им самые лестные, самые похвальные отзывы о мне, и теперь эта бедная женщина не знала, как превозносить меня.

- Не говорите больше об этом, Мамми! - сказал я. - Мы вместе с Джимом видели в жизни лучшия времена, а теперь будем делить вместе и бедность, это порядок вещей! Прежде всего мне надо постараться достать себе какое-нибудь занятие и дать вам с Джимом возможность уехать за город, на чистый воздух, чтобы он отдохнут

- Джим не может жить на ваш счет! - сказала Мамми.

- Об этом и речи быть не может: я жил на его деньги, когда была нужда, теперь он нуждается в поддержке и не вправе отказать от нея!

- Ну, вот, теперь мы все в сборе, и никто не помешает нам! Разкажи же нам, как все это было с этим бригом?

- Нет! - запротестовал я. - Ты прежде скажи мне что-нибудь о деле... Мне хочется иметь некоторое представление об этом банкротстве и о том, в каком мы теперь положении!

- Да все это старая история; теперь все уже кончено, и поделать ничего нельзя. Мы заплатили по семи центов за доллар, вот и все. Но я желал бы знать, как обстояло дело с бригом!

- Странно, в самом деле, что ты все отвлекаешься от вопроса о банкротстве, ты как будто стараешься избегать его! - заметил я

- А не похоже-ли это на то, что ты уклоняешься от всех вопросов о бриге? - уколол меня в свою очередь Джим.

- А если так, то слушай, как это было! - и я принялся подробно и увлекательно рассказывать все, кроме настоящей сути дела.

- Ну, и что же? - спросил Джим, когда я замолчал. - Как-же ты объясняешь это дело?

- Я не могу подыскать никакого объяснения!

- Ну, я не сомневаюсь, что ты и Нэрс делали все, что могли, но вы ничего не добились... А ведь все говорят, зелье это там и по сей час, и я намерен добыть его во что бы то ни стало. В следующий раз я сам лично отправлюсь туда. Лонгхёрст не откажется дать мне денег на путешествие, и я докажу вам, что я прав; я сам обыщу его!

- Но бриг сожжен, Джим, ты не можешь его обыскать!

- Сожжен! - воскликнула Мамми.

- Зачем? - пробормотал Джим.

- Это была фантазия Нэрса!

- Это весьма странное обстоятельство! - заметила Мамми. - Чего вы собственно хотели достигнуть, сжегши это судно?

- Мне казалось, что это совершенно безразлично, раз мы выбрали все, что можно было выбрать. Кому-же был нужен этот остов?

- А что, позвольте вас спросить, давало вам такую полную уверенность, что в судне ничего более не осталось? - спросила Мамми.

- Что я могу вам сказать на это? Мы обыскали все, и были уверены в том, что в нем ничего решительно не осталось!

- Да, я начинаю думать, что вы имели основание быть уверенными! - довольно язвительно промолвила Мамми. - Да что говорить об этом?! Разве ты не видишь, Джим, что мистер Додд не говорит нам ни того, что он думает, ни того, что он знает. Ведь, он уже не в первый раз утаивает от тебя многое, что ты в праве был-бы знать! Вспомни только про адрес г. Диксона, которого он до тех пор не говорил тебе, пока уже не было поздно, и этот человек не успел бежать!

- Бога ради, Лоудон! Ты видишь, у Мамми возникло какое то сомнение! Прости ей, тем более, что даже и я многого не могу понять в этом деле. Многое кажется мне неясным, разсей наши недоумения! - просил мой друг.

- И по делом мне это! - вскликнул я. - Мне следовало с самого начала сказать вам обоим, что я связан обещанием сохранить все это в тайне и попросить вас поверить мне на слово. Вот все, что мне еще остается сделать теперь. Я дал слово молчать, и так как все это никого из нас не касается, то полагаю, что вы поверите мне и простите меня!

- Не знаю, мистер Додд! - произнесла Мамми. - Вы говорите, что связаны честью, связаны обязательствами с кем-это, но мне казалось, что вы прежде всего связаны с моим мужем, что вы отправились туда в качестве представителя Джима. Вы говорите, что это не касается нас. Но мы имеем, полагаю, право знать, что сталось с нашими деньгами, и почему вы вернулись к нам с пустыми руками. Вы требуете, чтобы мы верили вам, а я спрашиваю себя, уже не слишком-ли мы доверяли вам? - почти злобно докончила Мамми.

- Вас я не прошу верить, я прошу Джима, который знает меня давно! - сказал я.

что мне оставалось только бежать без оглядки от этой безпощадной женщины.

Сердечная боль, горькие упреки совести, чувство жалости к этой женщине и чувство нежной любви к моему больному другу, - все это сливалось в одно общее состояние невыносимого томления, так что, сделав знак Джиму, как-бы испрашивая у него разрешения уйти, я воспользовался первым перерывом в речи Мамми и бежал из этой квартиры, бежал на улицу. Но не успел я сделать и двух десятков шагов вдоль улицы, как услышал за собою чьи-то спешные шаги и запыхавшийся голос Пинкертона, звавший меня по имени.

Я остановился; он поравнялся со мной, держа письмо в руке. Это письмо пришло уже давно и все лежало у него в ожидании моего возвращения; в минуту свидания он совершенно забыл о нем. Я машинально взял письмо из его рук.

- Не суди дурно о Мамми! - просительным тоном заговорил Джим. - Это все её высокопарная честность всему виной. Я тебе верю, зная, что ты поступил честно, как надо было поступить Я знаю твой высокий, благородный характер Лоудон, но согласись сам, что все это так туманно, так неясно, что всякий мог-бы подумать что тут что-то не совсем ладно... я хочу сказать... я хочу сказать...

о тебе. Прощай, лучший из друзей, вернись сейчас к свой жене, и да хранит вас Бог. Мы никогда больше не увидимся!

- О Лоудон! Кто мог думать, что мы когда-нибудь разстанемся так! - воскликнул он.

Я, собственно говоря, не имел в этот момент никаких определенных планов, кроме как покончить жизнь самоубийством или напиться пьяным до потери сознания. У меня были деньги в кармане, - мои или кредиторов моих, об этом я не разсуждал в этот момент, а так как ресторан "Пуделя" оказался у меня на пути, то я машинально вошел в широкораскрытые двери и присел к одному из столиков. Вероятно, я заказал обед, так как, когда я очнулся и пришел в себя, то увидел перед собою кушанья и спохватился, что я что-то ем. Под рукой у меня было письмо с адресом, написанным писарским почерком и с английской маркой. Передо мной стояла большая чашка бульона и стакан вина. В ожидании второй перемены, я распечатал письмо и принялся читать его.

Оно извещало меня о смерти моего деда Александа Лоудона от острого бронхита, осложнившагося воспалением легких. Сознавая с самого начала близость смерти, дед последнее время очень много и с большой любовью вспоминал обо мне. Далее, автор письма оканчивал так: "Прилагаю при сем копию с духовного завещания вашего деда, из которой вы узнаете, что свое состояние он завещал вам и вашему дядюшке по равной половине, и что вы можете располагать в настоящее время 17,000 фунтов стерлингов. Позвольте себе принести вам мои поздравления по этому случаю и ждать ваших распоряжений относительно этих денег. Полагая, что вы, быть может, пожелаете немедленно приехать в Англию, прилагаю при сем перевод на 600 фунтов стерлингов на немедленные расходы и покорнейше прошу выдать мне скрепленную вашей подписью росписку в получении этой суммы, которую попрошу вас выслать мне с первою почтой, если возможно.

- Благослови Господь и доброго старика, и этого милого Грегга, - думал я, читая и перечитывая это письмо, и на душе у меня все звенело, все возликовало, точно в чаду, от столь неожиданно свалившагося на меня богатства. Теперь все будет хорошо,--думалось мне, - и рай земной, Париж, вновь доступен мне, и Картью огражден, и Джим утешен и возвращен к жизни... но кредиторы...

- Ах, эти кредиторы?! - воскликнул я мысленно, и все разом потемнело у меня в глазах. Все это принадлежало им, все, до последней копейки. Дед умер слишком рано, чтобы спасти меня от нищеты и позора. И вот что-то вдруг поднялось и вырасло во мне, какая-то непостижимая, непреодолимая злобная сила, - и я готов был решиться на все, что угодно, лишь-бы удержать свои деньги, готов был бежать на край света, скитаться в дебрях Чили или Перу и носить на себе в кожаном поясе свои украденные червонцы, чтобы пропивать и проматывать их в харчевнях и игорных домах самого низшого разряда и отстаивать их с ножом в руке или скитаться по южным островам, рыская по морям и океанам под чужим именем то на одном, то на другом судне. Но вскоре эти отвратительные картины сменялись другими в моем воспаленном мозгу: я начинал думать, что, очутившись в полной безопасности от своих кредиторов где-нибудь в Каллао, я съумею поладить с ними через какого-нибудь ловкого и искусного агента - полюбовно, заставить их удовольствоваться частью долга и сохранить за собой право на известную часть моего наследства. Таким путем я снова возвратился к мысли о нашем банкротстве. Ведь, должен-же я знать, наконец, какие мои обязательства поотношению к кредиторам, должен-же я знать, что принадлежит им и что мне! И как ни ужасна, как ни тяжела была для меня мысль вернуться к Пинкертону, я все-же решил немедленно отправиться туда и добиться от него обстоятельных ответов на все мои вопросы.

Я застал Джима с женой за жалким ужином, состоявшим из скверных кусков холодной баранины и остатков вчерашняго пирога да крынки синеватого молока, подкрашенного жидким кофе.

- Прошу извинения, мистрис Пинкертон! - проговорил я, отворяя дверь. - Поверьте, что мне самому крайне неприятно являться туда, где мое общество является совершенно нежелательным! Но неотложное, серьезное дело, требующее немедленных переговоров, заставило меня придти сюда!

- Ну, что-такое? - спросил Джим, когда жена его вышла.

- Ты, вероятно, помнишь, - начал я, - что упорно не отвечал мне ни на один из моих вопросов относительно нашего банкротства?

- Дело в том, что мне было совестно сказать тебе, сознаться перед тобой во всем... - отвечал Джим неуверенным дрожащим голосом, весь уходя в свое вылинялое старое кресло и как-то съеживаясь. - Я старался увильнуть, я играл тобою, как хотел, я обманывал тебя с самого начала, и мне стыдно в этом сознаться. И вот ты вернулся, и первый твой вопрос мне: "Почему-же мы так внезапно лопнули?" Твой зоркий, деловой инстинкт сразу подсказал тебе, что я обманул тебя. Пойми-же теперь, как это удручает, как это мучит меня! Вот что убивало меня сегодня, когда Мамми говорила с тобой таким образом, и я в душе сознавал, что виноват перед тобою, а не ты передо мной!

- Но в чем-же дело-то, Джим?

- Ах, ты чудак! - воскикнул я. - Да что-же это за преступление?! Не все-ли мне равно, что ты делал, на бирже-ли играл, или затевал какие-нибудь предприятия. Но я вовсе не это хотел знать, я спрашивал тебя не о том, почему мы разорились, но о том, в каком положении мы находимся теперь? Какие мои обязательства по отношению к нашим кредиторам, - вот что мне необходимо знать: я имею на то особые причины! Ты не можешь себе представить, что для всех нас от этого зависит!

- Ах, Лоудон, боюсь сознаться, но я, кажется, пожертвовал тобою в этом деле! - чуть не плача, пропищал Пинкертон. - Я знаю, что это возмутит твое чувство самоуважения, уязвит твое самолюбие. Но что я мог сделать?! Я полагал, что это наилучший исход! К тому-же, тебя не было здесь, и я совершенно потерял голову!..

- Послушай, Джим, не мучь меня, скажи прямо, что ты сделал, и поверь, что я съумею снести все, что-бы там ни было, лишь-бы только не эту мучительную неизвестность!

называл тебя своим компаньоном. В сущности-же, ты вовсе не вмешивался в мои дела и не знал о них ничего. Документа о том, что ты мой компаньон, как тебе известно, у нас не было, - не было и ни какого условия между нами. Поэтому я мог выставить тебя в числе своих кредиторов на всю сумму твоего жалованья, которое я не уплачивал тебе в течение последняго года, и на ту сумму твоих личных денег, которые ты мне давал в займы. И...

- Конечно, нет! - робко подтвердил Джим. - Я сознаю, что это была вольность с моей стороны - выставить тебя в глазах всех в качестве простого клерка... но, Боже мой, Лоудон, я думал...

- Да Бог с тобой! Плюнь ты на все это, на, читай! - воскликнул я, суя ему свое письмо. - Зови скорей сюда свою жену, и бросьте эти оглодки. - Мы сейчас пойдем и закатим себе ужин с шампанским! Поедем в какой-нибудь загородный увеселительный сад, где есть оркестр, и я буду весь вечер танцовать с Мамми. Я сейчас обедал, хотя, право, не знаю, что ел, не знаю, что даже спрашивал, но теперь готов пообедать с вами, еще пять раз. Мамми! - крикнул я, отворяя дверь в смежную спальню. - Идите сюда и помиритесь со мной, да поцелуйте вашего мужа, и я скажу вам после ужина нечто такое, что вы ушам своим не поверите!

- Что же все это значит? - воскликнул Джим.

- Это значит, что мы сегодня будем ужинать где-нибудь в саду, с шампанским, а завтра едем все в Монтерей или в Vapor-Valley, - сказал я. - Ну-же, Мамми, одевайтесь скорей, а ты, Джим, бери-ка лист бумаги и пиши своему патрону, чтобы он убирался ко всем чертям, что ты ему не слуга! Мамми, дорогая моя, ведь, вы были правы, когда говорили, что я богат. Да, я богат и был богат все это время, сам того не зная и не подозревая! Ну, друзья мои, все вы готовы? Отряхните с себя все горе и всю заботу теперь мы заживем счастливо и спокойно!