Остров сокровищ.
Часть вторая. Судовой повар.
Глава X. Путешествие.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Остров сокровищ. Часть вторая. Судовой повар. Глава X. Путешествие. (старая орфография)

ГЛАВА X.
Путешествие.

Вся ночь прошла в суете, так как надо было привести в порядок и уставить на место все вещи. Знакомые и друзья сквайра, в числе которых находился и мистер Блэндлы, приехали на шхуну, чтобы проститься с ним и пожелать ему счастливого пути, и благополучного возвращения. У нас никогда, не бывало столько работы в гостинице "Адмирал Бенбоу" и я чувствовал себя смертельно усталым, когда, наконец, перед разсветом, боцман затрубил в рог и матросы принялись вертеть якорный кабестан. Но если бы я чувствовал даже вдвое большую усталость, то и тогда я бы не ушел с палубы. Все было так ново и интересно для меня: краткия слова команды, резкий звук свистка и матросы, перебегавшие по палубе при тусклом мерцании корабельных фонарей.

-- Ну-ка, Барбекью, затяни песню! - крикнул кто-то.

-- Но только старую! - крикнул другой.

-- Да, да, братцы! - сказал. Долговязый Джон, который стоял на палубе, с. костылем под мышкой. И вдруг я услышал слова и песню, которая была так хорошо мне знакома:

Пятнадцать человек над гробом мертвеца --

Вся команда сейчас же подхватила хором:

Гей - и бутылку рому!

И с каждым припевом якорный кабестан начинал вертеться скорее.

В эту минуту я сразу перенесся мысленно в нашу старую гостиницу "Адмирал Бенбоу" и мне почудился даже, среди хора, голос капитана. Но скоро якорь показался из воды и повис у носа шхуны, паруса начали надуваться и берег стал удаляться от нас с обеих сторон. Прежде чем мне удалось соснуть часок, "Испаньола" уже начала свое плавание к Острову Сокровищ. Я не стану описывать все подробности нашего путешествия. Оно было вполне удачным. Шхуна оказалась хорошим морским судном, команда состояла из хороших моряков и капитан прекрасно знал свое дело. Но раньше чем мы достигли Острова Сокровищ, произошли события, о которых следует рассказать.

Мистер Арроу, во-первых, оказался даже хуже, чем предполагал капитан. Он не пользовался никаким авторитетом у команды, и люди делали все, что хотели. Но это было еще не самое плохое. Хуже всего было то, что через день или два после того, как мы вышли в море, он стал показываться на палубе с явными признаками опьянения, с мутными глазами, раскрасневшимися щеками и заплетающимся языком. Разумеется, он все больше и больше впадал в немилость у капитана, который отсылал его вниз. Случалось, он падал и ранил себя, а иногда день или два даже не вставал со своей койки. Случалось, впрочем, что он отрезвлялся и тогда довольно сносно исполнял свою работу.

Между тем, мы никак не могли открыть, откуда он добывал спирт. Это было тайной нашего судна. Сколько мы ей наблюдали за ним, мы ничего не могли разузнать, и когда мы его спрашивали, то он смеялся нам в лицо, если был пьян, а если был трезв, то торжественно уверял, что он ничего не пьет, кроме воды. Он был не только безполезен, как помощник капитана, но даже оказывал дурное влияние на матросов. Ясно было, что он может погибнуть в состоянии опьянения, поэтому никто не был удивлен и даже не почувствовал особенного огорчения, когда он вдруг исчез безследно и больше не появлялся.

-- Свалился за борт! - сказал капитан. - Что делать, джентльмены? Это избавляет нас, по крайней мере, от неприятной необходимости заковать его в кандалы.

Но таким образом капитан остался без помощника, что было очень неудобно. Пришлось повысить одного из матросов и возложить на него эту обязанность. Наш боцман Джоб Андерсон оказался наиболее подходящим из всех и, хотя он сохранял свое прежнее звание, но до некоторой степени исполнял обязанности помощника. Мистер Трелоуней, много раз совершавший морския путешествия, оказался тоже весьма полезным и часто стоял на вахте в хорошую погоду. А наш другой боцман, Израиль Гандс, был старым, опытным моряком и мог исполнять на судне всякую работу в случае нужды. Он пользовался большим доверием Долговязого Джона Сильвера. Раз я уже назвал его имя, то должен сказать несколько слов и о нем.

На судне он подвязывал свой костыль на шею ремнями, чтобы иметь свободными обе руки. Занятно было видеть, как он упирался концом костыля в переборку судна и, удерживаясь таким образом в равновесии, приспособлялся ко всем движениям судна, продолжая так же спокойно стряпать, как-будто он находился на берегу. Еще удивительнее было видеть его во время качки, когда он переходил палубу. В наиболее широких местах протянуты были веревки, за которые он мог схватиться в случае опасности. Эти веревки так и назывались "штык-болтами Долговязого Джоана". Он двигался по палубе, то пользуясь своим костылем, то хватаясь за веревки, так же быстро, как и всякий другой человек. Но те люди, которые раньше плавали с ним, выражали сожаление, что он так искалечен.

-- Он вовсе не заурядный человек, этот Барбекью, - говорил мне боцман. - Он прошел хорошую школу в своий юные годы я может говорить, как книга, если захочет. А какой он храбрый! Даже мы не можем с ним сравниться! Я видел, однажды, как он схватил четырех человек и стукнул их головами друг о друга. А он был невооружен!

Вся команда уважала и даже слушалась его. Он умел разговаривать с каждым и каждому оказывал какую-нибудь особенную услугу. Ко мне он всегда был неизменно ласков и всегда радовался, когда я приходил к нему в кухню, которая теперь блестела, как стеклышко. Вычищенная посуда, висевшая на стене, сверкала как золото, а в углу стояла клетка с попугаем.

-- Идите сюда, Гаукинс, - говорил он мне. - Поболтаете со мой. Я какому так не радуюсь, как вам, мой сынок. Садитесь и послушайте новостей. Вот капитан Флинт, - я называю своего попугая капитаном Флинтом, по имени знаменитого пирата, - он предсказывает нам удачное путешествие. Не так ли, капитан?

И попугай начищал с невероятной быстротой выкрикивать: "Червонцы! червонцы! червонцы!" - пока Джон не набрасывал на его клетку свой носовой платок.

-- Этой птице, пожалуй, есть уже двести лет, Гаукинс, - говорил он. - Ведь, попугаи живут целую вечность. И разве только дьявол видел больше зла, чем он! Он плавал с Инглэндом, знаменитым пиратом, капитаном Инглэндом. Он был и на Мадагаскаре, и на Малабаре, и в Суринаме, и в Провиденсе, и в Нортобелло. Он находился при вылавливании груза после корабельного крушения. Там-то он и научился кричать: "Червонцы!". Да и что-ж тут удивительного? Ведь там достали 350 тысяч червонцев, Гаукинс! Он был при абордаже судна "Вице-король Индия" в Гоа. А ведь если посмотреть на него, то можно подумать, что он еще совсем дитя. Между тем, он уже не мало понюхал пороху, - так ведь, капитан?

-- Поворачивай! - кричал попугай.

-- О, эта птица - настоящий матрос! - говорил повар и давал попугай кусочек сахару из своего кармана. Вслед за этим птица начинала долбить клювом перекладину в клетке, выкрикивая самые ужасные ругательства.

-- Видите, дружок, как вредно находиться в дурном обществе, - замечал повар. - Вот эта бедная, старая, невинная птица выучилась ругаться, сама не понимая, что говорит, можете быть уверены в этом! Она будет ругаться в присутствии кого угодно, даже самого капеллана!

Капитан Смотает и сквайр продолжали все это время держаться на почтительном разстоянии друг от друга. Сквайр не старался скрывать своего презрения к капитану, а капитан, со своей стороны, говорил только тогда, когда к нему обращались, и при этом никогда не тратил лишних слов и говорил кратко, резко и сухо. Он признался, когда вынужден был, наконец, высказаться, что, повидимому, он ошибался относительно некоторых матросов, они вполне отвечали его желаниям, да и все, вообще, вели себя хорошо. Что же касается шхуны, то он даже восхищался ею.

-- Она так же слушается руля, сэр, как должна слушаться примерная жена своего мужа! - говорил он. - Но я все-таки скажу, что ведь мы еще не вернулись домой и вообще мне не нравится это путешествие, - прибавлял он обыкновенно.

Сквайр всегда поворачивался ж нему спиной, когда слышал такия слова и, задрав голову, начинал прохаживаться взад и вперед по палубе, говоря:

-- Еще немного, и этот человек выведет меня из терпения!

баловали, как нашу. Двойная порция грога выдавалась по всякому поводу во все праздничные дай и каждый раз, когда сквайр узнавал о дне рождения которого-нибудь из своих матросов. На палубе всегда стоял открытый боченок с яблоками, чтобы каждый желающий мог лакомиться, когда ему захочется.

-- Ничего хорошого из этого не выйдет, - говорил капитал доктору Лайвесею. - Баловать так матросов - значит превращать их в дьяволов. В этом я уверен.

Но бочка с яблоками все же сослужила нам службу, как вы увидите. Если бы не она, то мы не были бы предупреждены во-время и все погибли бы от руки изменников.

Мы пользовались пассатными ветрами и постепенно приближались к острову, местоположение которого я не имею права указать точнее. День и ночь мы высматривали остров, который должен был скоро показаться за горизонте. Согласно вычислениям, нам оставался день пути, не более. Ночью или, самое позднее, рано, утром, на другой день, мы должны были увидеть остров. Ветер нам благоприятствовал и мы держали путь на Ю. Ю. З. "Испаньола" легко неслась вперед, временами ныряя бушпритом и поднимая вокруг себя целое облако брызг. Все находившиеся внизу и наверху были в прекрасном настроении, так как мы приближались к концу порой половины нашего путешествия.

смотрели вперед, не покажется ли вдали остров, а рулевой наблюдал за парусами, тихонько насвистывая себе под нос. Крутом господствовала тишина, нарушаемая только легким плеском волн, разбегающихся по обеим сторонам.

Я залез в бочку, где оставалось только одно яблоко, и, усевшись на дне, начал есть его. Мерный шум воды и легкое покачивание судна нагнали на меня дремоту и я, пожалуй, заснул бы в бочке, если б она вдруг не покачнулась от того, что кто-то, грузно уселся возле нея и облокотился на нее спиной. Я уже готов был выпрыгнуть, как вдруг этот человек заговорил и я узнал голос Сильвера. Не успел он произвести и нескольких слов, как я уже решил не показываться наружу и остался лежать на дне бочки, с любопытством и страхом прислушиваясь к разговору, так как с первых же слов я понял, что спасение всех честных людей на судне находилось теперь в моих руках.