Остров сокровищ.
Часть пятая. Мои приключения на море.
Глава XXV. Я спускаю черный флаг.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Остров сокровищ. Часть пятая. Мои приключения на море. Глава XXV. Я спускаю черный флаг. (старая орфография)

ГЛАВА XXV.
Я спускаю черный флаг.

Едва я уселся на бушприт, как начал надуваться, кливер, издав при этом звук, точно от ружейного выстрела. Шхуна внезапно вздрогнула всем корпусом, но в следующую же минуту кливер, снова начал хлопать и наконец безпомощно повис

Эта внезапная перемена чуть не сбросила меня в воду. Не теряя больше времени, я тотчас же пополз по бушприту и свалился головой вниз на палубу.

Я очутился в носовой части судна и свесившийся парус грот-мачты скрывал от меня часть кормы. Не видно было ни души. Палуба, не мытая со времени бунта, носила на себе следы множества ног. Пустая бутылка, с отбитым горлышком, каталась по палубе при каждом движении судна, точно живое существо.

Вдруг "Испаньола" снова пошла по ветру. Кливера позади меня громко заскрипели, руль начал поворачиваться, и судно встрепенулось и подпрыгнуло на волнах. В тот же самый момент парус сильно нагнулся и, отклонившись в сторону, открыл кормовую часть.

Там находились оба пирата. Тот, который был в красном колпаке, лежал совершенно неподвижно, раскинув обе руки, точно пригвожденный ко кресту и оскалив зубы, выглядывавшие из раздвинутых губ. Другой, - Израэл Гандс, - сидел, опершись на стойку, опустив голову на грудь и с повисшими безсильно руками. Лицо его, несмотря на загар, было совершенно воскового цвета.

В течение нескольких минут судно подпрыгивало во все стороны, точно норовистая лошадь. Паруса надувались то на одной, то на другой стороне и снасти скрипели и стонали. Временами целый дождь брызг обрушивался на палубу, и судно зарывалось носом в воду. Очевидно, благодаря своему тяжелому такелажу, шхуна не могла так легко нестись но волнам, как моя маленькая, самодельная лодочка, теперь уже покоящаяся на дне моря.

При каждом новом толчке шхуны пират в красном колпаке встряхивался, но, что было всего ужаснее, поза его нисколько не менялась от этого и он попрежнему скалил зубы.

Гандс тоже при каждом толчке съезжал все ниже и ниже, ноги его скользили все дальше по палубе, и, наконец, он свалился. Лицо его мало-по-малу скрылось от меня, и я мог различить только его ухо и клок его курчавых бакенбардел заметил также около них, на палубе, пятна запекшейся крови и мне пришло в голову, что, пожалуй, они убили друг друга в приступе пьяного бешенства.

Пока я с удивлением разсматривал их, наступила минута затишья, и судна остановилось. Израиль Гаадс немного повернулся и с легким стоном попытался вновь принять прежнее положение. Этот стон, выражающий страдание и смертельную слабость, вырвавшийся из его полуоткрытого рта, пробудил в моем сердце жалость ж этому человеку. Но она тотчас же исчезла, когда я вспомнил о разговоре, слышанном мною из бочки с яблоками.

Я подошел к грот-мачте и с насмешкой сказал ему:

-- Вот я опять на шхуне, мистер Гандс!

Он тяжело обвел кругом глазами, но даже не выказал ни малейшого удивления и только пробормотал одно слово:

-- Водки!..

Я решил, что времени терять нельзя и, лавируя, между реями, проскользнул на корму и опустился в каюту.

Там господствовал невообразимый хаос. Все сундуки и ящики были раскрыты, очевидно в поисках карты. Пол был покрыт толстым слоем грязи, которую нанесли с собой пираты, возвращавшиеся сюда для совещаний или попоек после своего странствования но болоту, где был их лагерь. Переборки, выкрашенные белой краской и окаймленные позолоченным бордюром, носили на себе следы грязных рук. Пустые бутылки дюжинами валялись в углу и звенели, ударяясь друг о друга, при качке судна. Одна из медицинских книг доктора валялась раскрытая на столе, при тем половина её листов была вырвана, вероятно, для закуривания трубок. А на весь этот хаос бросала тусклый, мрачный свет коптящая лампа, которая продолжала гореть.

Я спустился в погреб. Там я не нашел уже ни одного боченка; невероятное количество бутылок было выпито и брошено. Очевидно, пираты не протрезвлялись уже с самого начала бунта.

Поискав хорошенько, я все же нашел бутылку, в которой еще оставалось немного водки. Я решил отнести это Гандсу. Для себя же я взял немного сухарей, фруктовых консервов, ветку изюму и кусок сыру. Запасшись этой провизией, я поднялся на палубу, сложил все около руля, подальше от Гандса, затем пошел к цистерне с водой и хорошенько утолил свою жажду. Лишь после этого я протянул Гандсу бутылку с водкой. Он с жадностью начал пить и, наконец, проговорил:

-- Чорт возьми, вот это мне и нужно было!

Я уселся в своем уголке около руля и принялся за еду.

-- Вы сильно ранены? - спросил я его.

Он сердито рявкнул в ответ:

-- Да, будь здесь доктор, то он бы скорей починил меня. Но мне никогда не везло в жизни, как видите, в этом вся беда. Что же касается этого молодца, - прибавил он, указывая на своего товарища в красном колпаке, - то он уже мертв. Впрочем, он никогда не был хорошим матросом?.. А вы как попали сюда? - спросил он.

-- Я приехал, чтобы принять шхуну в свое заведывание, мистер Гандс, и вас попрошу с этой минуты считать меня своим капитаном, впредь до нового распоряжения, - отвечал я.

Гандс довольно сердито взглянул на меня, не не сказал ничего; только щеки его слегка покраснели. Вид у него был совсем больной и он продолжал съезжать вниз при каждом движении судна.

-- Между прочим, мистер Гавдс, - сказал я, - я не могу допустить, чтобы здесь был поднять такой флаг, и, с вашего позволения, я спущу его. Лучше никакого флага, чем этот!

Пробравшись к мачте, я спустил проклятый черный флаг и выбросил его за борт.

-- Боже, храни короля, - воскликнул я, размахивая фуражкой. - Долой капитана Сильвера!

Гандс исподтишка наблюдал за мной. Его голова была попрежнему опущена на грудь.

-- Я полагаю, - проговорил он, наконец, - что вы, капитан Гаукинс, не прочь были бы высадиться на берег теперь. Не потолкуем ли мы с вами об этом?

-- Отчего же! - отвечал я. - С большим удовольствием, мистер Гандс. Говорите.

Я уселся на свое место и снова принялся с большим аппетитом за еду.

-- Вот этот парень, - начал он, слегка кивнув в сторону умершого, - поставил вместе со мной паруса, потому что мы хотели вернуться назад. Его фамилия: О'Брайн, он простой ирландец. Ну, вот, теперь он умер. Да, он мертв и неподвижен, как бревно. Так кто же поведет шхуну, спрашиваю я? Без моих указаний вы не в состоянии этого сделать, насколько мне известно. Так слушайте же, вы дадите мне поесть и попить, и какой-нибудь старый платок, чтобы перевязать рану. И за это я укажу вам, как управлять шхуной.

-- Само собой разумеется. Не такой уж я трус, чорт возьми! - вскричал он. - Я вижу прекрасно, чего вы хотите? Попытал счастья, но потерпел неудачу. Теперь счастье на вашей стороне. Северный пролив? Ну, что ж, у меня нет выбора. Мне приходится помогать вам и повести судно к месту казни. Что ж, я сделаю это, чорт возьми!

"Испаньолу" вдоль берега острова, надеясь достигнуть северного прохода до наступления прилива, тогда можно было бы безопасно остановиться с нею у берега и подождать, пока наступит отлив, для того, чтобы высадиться на берег.

Укрепив румпель, я спустился вниз и достал из своего ящика мягкий шелковый платок, подаренный мне матерью. С моей помощью Гандс перевязал этим платком большую кровоточащую рану, нанесенную ему ножом в бедро. Поев немного и сделав глотка два водки, об несколько оправился, сел немного прямее и заговорил более ясным и громким голосом. Вообще он выглядел уже совсем иначе.

Ветер нам помогал в значительной степени. Шхуна легко неслась по волнам и берег мелькал перед моими глазами, при чем картины сменялись одна за другой. Скоро мы миновали возвышенные места и поплыли мимо низкого, песчаного берега, кое-где поросшого низкими, карликовыми соснами. Однако вскоре и он остался позади, так как мы обогнули скалистый мыс, находящийся на северной оконечности острова.

после моего бегства, теперь исчезли, благодаря моей великой победе - захвату шхуны! Мне ничего больше не оставалось бы желать, если б меня не смущали глаза Гандса, следившие за мной с каким-то подозрительным выражением. Странная усмешка не сходила с его лица, и в ней отражались не только страдание и безпомощность, но в то же время сквозило и какое-то коварство, когда он смотрел, как я работал по его указаниям.