Остров сокровищ.
Часть пятая. Мои приключения на море.
Глава XXVI. Израэл Гандс.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Остров сокровищ. Часть пятая. Мои приключения на море. Глава XXVI. Израэл Гандс. (старая орфография)

ГЛАВА XXVI.
Израэл Гандс.

Ветер, помогавший нам, подул теперь на запад. Для нас это было очень хорошо, и мы тем легче могли пройти от северо-западной оконечности острова во входу в северный пролив. Но так как у нас не было якоря, то мы не решались подойти к берегу, пока отлив не отгонит воду возможно дальше. Приходилось ждать и время тянулось для нас долго.

Гандс научил меня, как повернуть судно, чтобы оно не удалялось от берега. После нескольких неудачных попыток мне все-таки удалось это сделать, и мы, в молчании, принялись закусывать.

-- Капитал, - обратился ко мне Гавдз, и на лице его снова мелькнула та же загадочная, неприятная усмешка - Вон здесь лежит мой старый корабельный товарищ О'Брайн. Может быть, вы выбросите его за борт? Я не очень щекотлив вообще и ничего бы не имел против его соседства, но не нахожу его подходящим украшением для корабля. А вы как думаете?

-- Я недостаточно силен для этого, - сказал я, - и притом такая работа мне не по вкусу. Пусть он остается на своем месте.

-- Злополучный корабль, эта "Испаньола", Джим! - вдруг проговорил он, прищуривая глаза. - Сколько людей здесь перебито! Какая масса бедных матросов погибла с тех пор, как мы вышли из Бристоля! Я еще не видывал судна, судьба которого была бы так печальна! Вот и О'Брайн; он тоже умер, не правда ли? Конечно, я не ученый, но вы, хотя и юноша, а все же можете читать и думать. Так скажите мне, думаете ли, что если человек умер, то он уже больше никогда не появится на земле?

-- Вы можете убить тело, мистер Гандс, но не душу. Вы это должны были бы знать, - отвечал я. - О'Брайн теперь находится в другом мире и, быт может, наблюдает нас оттуда.

-- Ах! - вскричал он. - Это печально. Выходит, что убийство ни к чему не ведет, только напрасная трата времени. Впрочем, как я заметил, духи умерших не много значат. Я готов встретиться с ними, Джим... А теперь, когда вы высказались, я бы попросил вас спуститься в каюту и принести мне... чорт возьми, я не могу удержаться!.. принести мне бутылочку вина, Джим. Эта водка слишком крепка для моей головы.

Что-то такое в голосе Гандса показалось мне подозрительным, а его заявлению, что он предпочитает вино водке, я совершенно не поверил. Очевидно, это был только предлог, чтоб выпроводить меня с палубы, но для чего? - я не мот догадаться. Он избегал встречаться со мной взглядом; и глаза его бегали по сторонам: он смотрел то на небо, то на умершого О'Брайна. По лицу его скользила какая-то растерянная улыбка, так что даже ребенок наверное догадался бы, что у него есть что-то на уме. Я однако не задумался ни на минуту, так как понимал, что лучше не показывать виду. С таким глупым человеком, как он, мне не трудно было скрыть свои подозрения.;

-- Захотелось винца? Ну, что же, это можно, - сказал я. - Белого или красного?

-- Должен сознаться, что мне это все равно, товарищ, - отвечал Гандс, - лишь бы оно было крепкое и в достаточном количестве.

-- Хорошо. Я принесу вам портвейна. Только мне надо поискать его.

Я опустился вниз по трапу, нарочно стуча башмаками, а затем снял их и, пробежав тихонько по запасному коридору, поднялся по другой лестнице и выглянул из люка на палубу, где Гандс не мог видеть меня. Во всяком случае я принял все предосторожности, чтобы он не заметил ничего.

Мои худшия подозрения оправдались. Гандс приподнялся на четвереньках, и хотя раненая нога очевидно причиняла ему сильную боль, так как я слышал слабый стон, невольно вырвавшийся у него, тем не менее он довольно быстро пополз по палубе до того места, где лежал свернутый канат; засунув руку, он вытащил оттуда длинный нож или кортик, перепачканный кровью до самой рукоятки.. Он осмотрел его, выпячивая нижнюю губу, попробовал лезвие на своей руке и затем, поспешно спрятав его под своей курткой, потащился обратно на свое место.

Это было все, что мне нужно было знать. Израэль мог двигаться; теперь он был вооружен. А то, что он так старался скрыть это от меня, подтверждало мое подозрение, что именно я был намеченной им жертвой. Что он будет делать потом, постарается ли дотащиться от Северного пролива в лагерю пиратов среди болот, или же начнет стрелять из пушки, уверенный, что его товарищи придут к нему на помощь, - этого я, конечно, не мог знать.

Впрочем, в одном отношении я мог доверять ему, так как наши интересы сходились. Мы оба одинаково желали привести судно в такое безопасное место, откуда его можно было бы снова вывести потом, без особенной затраты труда и не подвергаясь большой опасности. Пока этого не будет сделано, до тех пор я мог считать свою жизнь в безопасности. Размышляя об этом, я снова вернулся в каюту, надел башмаки и, схватив наудачу первую попавшуюся бутылку, вышел опять на палубу.

Гандс лежал на том же месте, где я его оставил. Глаза его были полузакрыты, как будто он не мог от слабости переносить дневного света. Однако, он поднял веки, как только я подошел к нему, взял бутылку, отбил у нея горлышко, как человек, привычный к этому делу, и хлебнул большой глоток, произнеся свое обычное пожелание "всяких благ!" Пролежав спокойно несколько минуть, он достал из кармана сверток табаку и попросил меня отрезать ему кусочек для жвачки.

-- Отрежьте мне жвачку, - сказал он, - потому что у меня нет ножа, да если бы и был, то вряд ли у меня хватило бы сил пользоваться им. Ах, Джим, Джим, должно быть, приходит конец! Отрежьте мне жвачку, вероятно последнюю, дружок. Я долго не протяну, это верно!

-- Молиться? Зачем?.. Скажите мне, зачем?

-- Как зачем? - вскричал я. - Вы только что спрашивали меня об умерших. Вы нарушили свой долг! Вы жили в грехе и лжи и обагряли свои руки кровью! Вот тут, у ваших ног, лежит человек, которого вы убили, а вы меня спрашиваете зачем? Затем, мистер Гандс, чтобы милосердный Господь сжалился над вами!

Я немного разгорячился, думая об окровавленном ноже, который он прятал в своем кармане и в своей злобе предназначал для меня. Гандс выслушал меня, отпил вина и заговорил с непривычной торжественностью:

-- Я тридцать лет проплавал в море, видел хорошее и дурное, благоприятную погоду и бури, испытал голод, истощение припасов, недостаток воды, видел, как пускаются в ход ножи, и мало ли что! Но, говорю вам, никогда я не видал, чтобы доброта приносила добро! Кто первый ударить, тот и прав, это в моем вкусе! Мертвые не кусаются - вот мое мнение!.. А теперь, - он вдруг изменил тон, - я думаю, мы скоро сделаем свое дело и посадим шхуну на мель в безопасном месте.

чтобы пройти благополучно в этот пролив. Мне кажется, что я был хорошим и сообразительным помощником, а Гандс был прекрасным лоцманом, так что мы благополучно миновали все затруднения и лавировали так искусно, что приятно было смотреть.

Как только мы прошли оба мыса, нас уже окружила земля со всех сторон. Берега Северного залива так же густо поросли лесом, как и берега южной бухты, но только залив был уже и длиннее и напоминал рукав реки. Прямо против нас, у южной оконечности, виднелся остов разбитого корабля, находившийся уже в последней стадии разрушения. Это было большое трехмачтовое судно, очевидно, так долго пролежавшее здесь, что. оно все почти покрылось водорослями, а на палубе даже выросли береговые кустарники, которые теперь были усеяны цветами. Правда, это было печальное зрелище, но оно указывало нам, что бухта была очень спокойным местом.

-- Ну, - сказал Гандс, - теперь посмотрите сюда. Это как раз удобное место, чтобы посадить шхуну на мель. Тут тихо и дно совсем ровное, покрытое чистым песком. Волн здесь бояться нечего. Кругом деревья и это старое судно, покрытое цветами, точно стоящее здесь на страже. - А можно будет сняться с мели потом? - спросил я.

-- Отчего же нет? Надо только во время отлива занести канат на другой берет и оберут его кругом толстой сосны, а другой его конец привязать к шпилю. Когда наступит прилив, то несколько человек должны, взяться за канат и тянуть его. Тогда шхуна сама выйдет отсюда. А теперь, дружок, смотрите в оба. Мы уже близко от того места, а шхуна слишком быстро идет. Направо руль... еще немного! Теперь налево... держите крепче!..

Он отдавал приказания, и я их быстро, исполнял, не переводя дыхания. Наконец, он крикнул: "Теперь, руль на борт! живо"!..

"Испаньола", сделав крутой поворот, плавно поплыла к низкому Лесистому берегу.

Возбуждение, в котором я находился во время этих последних маневров, помешало мне следить, как прежде, за Гандсом. Вообще я был так заинтересовал, ожидая момента, когда шхуна коснется дна, что совершенно забыл об опасности, которая висела над моей головой. Наклонившись через борт, я следил за волнами, которые разбегались от боков шхуны и обдавали ее брызгами пены. Но вдруг я почувствовал какое-то странное безпокойство, заставившее меня повернуть голову. Я сделал это безотчетно. Может быть, легкий шорох донесся до моего слуха или сбоку моего поля зрения промелькнула тень или же просто безсознательный, животный инстинкт самосохранения заставил меня обернуться - я не знаю. Но только это спасло меня, так как я увидал Гандса, подкрадывавшагося ко мне, держа в правой руке нож.

Мы оба громко вскрикнули, когда встретились глазами. Но только я закричал от ужаса, а он заревел как бык, приготовившийся к нападению. В ту же минуту он бросился на меня, а я отскочил в сторону и выпустил из рук румпель, который с размаху ударил Гандса в грудь, так что он свалился.

Я думаю, что это спасло меня, потому что раньше чем он успел подняться, я уже отбежал от него в другую сторону. Остановившись у грот-мачты, я вытащил из кармана пистолет и прицелился в него, когда он снова подходил ко мне. Но выстрела не последовало, так как порох, очевидно, отсырел от морской воды. Как я проклинал свою небрежность! Отчего я раньше не осмотрел и не зарядил вновь своих пистолетов? Теперь я был безоружен перед ним, как овца перед мясником.

Удивительно, как он мог так быстро двигаться, несмотря на свою рану! Его волосы, подернутые проседью, свесились ему на лицо, которое было красно от бешенства и поспешности его движений. У меня не было времени попробовать другой пистолет, да это было безполезно, потому что с ним, конечно, случилось то же самое. Единственное, что мне оставалось, это увертывание от нападения, так как иначе он непременно настиг бы меня и заколол своим окровавленным ножом. Я встал около грот-мачты и, держась за нее рукой, с напряжением ожидал нападения.

игру со своими сверстниками на родине, и мы бегали вокруг какой-нибудь скалы, стараясь изловить друг друга. Но никогда, конечно, сердце мое не билось так сильно, как в эту минуту, когда на карту была поставлена моя собственная жизнь! Однако все-таки я думал, что на моей стороне больше преимуществ, так как мой противник был стар и ранен в ногу. Эта мысль приободрила меня настолько, что я даже стал раздумывать, чем, может кончиться такая игра. Конечно, я мог продержаться долго, но я не видел надежды на возможность бегства.

И вот, пока мы оба подстерегали друг друга, "Испаньола" коснулась песчаного дна, задрожала всем корпусом и, покачнувшись, легла на бок, так что палуба очутилась под углом в 45 градусов и через шкафуты хлынула вода, образовавшая лужу около борта.

Мы оба потеряли равновесие и почти одновременно покатились к борту. Мертвец в красном колпаке, с раскинутыми руками, тоже покатился за нами. Мы находились так близко друг от друга, что я ударился головой о ноги Гандса с такой силой, что даже зубы у меня стукнули. Но это обстоятельство, вероятно, и заставило меня вскочить на ноги раньше Гандса, который вынужден был отталкивать от себя мертвеца, подкатившагося к нему.

Бегать по палубе теперь уже было невозможно и мне надо было поискать другого пути к спасению, не теряя ни минуты, потому что враг находился около меня и почти меня касался. В одно мгновение я вскочил на ноги, и, пробравшись к вантам бизани, не переводя дыхание, взобрался на рею и уселся на ней.

Эта поспешность спасла меня, потому что удар ножа, направленный в меня, попал на полфута ниже. Гандс был так поражен этой неожиданностью, что остался стоять с разинутым ртом и смотрел на меня, снизу вверх, с выражением досады и изумления.

на ванты, держа нож в зубах. Он карабкался, с трудом волоча свою раненую ногу, и охал от боли. Я успел уже кончить свои приготовления, прежде чем он поднялся на одну треть от палубы и тогда, держа в каждой руке по пистолету, я обратился к нему:

-- Еще один шаг, мистер Гандс, и я разможжу вам голову. "Мертвецы не кусаются", как вам известно, - прибавил я с усмешкой.

Он моментально остановился. Я видел по его лицу, что он старался обдумать, что ему делать дальше, но видно было, что умственная работа дается ему не легко, поэтому я, чувствуя себя в полной безопасности, громко расхохотался. Наконец, он заговорил с усилием, сохраняя на своем лице прежнее выражение сильнейшого замешательства. Он вынул нож изо рта, потому что он мешал ему говорить, но с места не двинулся.

-- Джим, - оказал он, - сознаюсь, что мы оба запутались в этой игре и теперь нам надо заключить сделку. Я бы уж справился с вами, не случись этого толчка. Но мне никогда не везет, никогда! Нечего делать, я должен сдаться, что однако очень тяжело для настоящого старого моряка, который вынужден покориться корабельному юнге. Вы сами это понимаете, конечно!

Я упивался его словами и радостно посмеивался, гордый своей победой как петух, взлетевший на стену. Но вдруг он поднял руку над своим плечом и что-то промелькнуло в воздухе как стрела. В тот же момент я почувствовал удар и сильную боль, и мое плечо было пригвождено к мачте. Не знаю, от страшной ли боли или от неожиданности, но только я действительно безсознательно выстрелил из обоих пистолетов и они у меня выпали из рук. Одновременно, с этим раздался заглушенный крик, Гандс выпустил из рук ванты и полетел головой вниз в воду.