Остров сокровищ.
Часть пятая. Мои приключения на море.
Глава XXVII. "Червонцы, червонцы!".

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Остров сокровищ. Часть пятая. Мои приключения на море. Глава XXVII. "Червонцы, червонцы!". (старая орфография)

ГЛАВА XXVII.
"Червонцы, червонцы!".

Благодаря наклону шхуны мачты висели прямо над водой, и с той реи, на которой я сидел, я видел под собой только поверхность бухты. Гандс, не успевший подняться так высоко, как я, находился поэтому ближе к судну и упал возле бортов. Он показался один раз над поверхностью воды, среди пены и крови, а затем навсегда опустился на дно. Когда взбаломученная вода успокоилась, я мог разглядеть его на чистом, светлом песчаном дне, в тени, которую отбрасывала шхуна. Несколько рыб проплыло мимо него, иногда вследствие ряби, появлявшейся на поверхности воды, мне казалось, будто он шевелится и старается привстать. Но он был мертв на самом деле, застреленный мной и потонувший, и теперь он должен был сделаться добычей рыб, как раз на том месте, где собирался покончить со мной!

Едва я уверился в этом, как меня охватил ужас, и я почувствовал дурноту. Горячая кровь стекала у меня по спине и груди. Нож, пригвоздивший меня к мачте, жег меня точно раскаленное железо. Но даже не эта физическая боль приводила меня в такое состояние. Я мог бы вынести эту боль, как мне казалось, без малейшого ропота. но я испытывал ужас, что могу свалиться с реи в эту тихую, зеленую воду, и упасть на дно, рядом с мертвым Гандсом.

Я уцепился за рею руками изо всех сил, так что у меня заныли пальцы, и закрыл глаза, чтобы не видеть опасности. Однако постепенно я успокоился, пульс начал биться ровнее, и я снова овладел собой.

Моей первой мыслью было вытащить нож из раны, но или он сидел глубоко, или мужество изменило мне, но только я не мог этого сделать, и, задрожав всем телом, отказался от этой попытки. Как это ни странно, но именно эта дрожь помогла мне. От непроизвольных движений моего тела, нож выпал сам из раны. В действительности он только задел мою кожу и, проколов ее, пригвоздил меня к мачте. Вследствие моих движений этот кусок кожи оторвался. Кровь, разумеется, потекла сильнее, но я уже был свободен и меня удерживало только платье, пригвожденное ножом. Рванувшись хорошенько, я окончательно освободился и спустился по вантам на палубу, но только с другой стороны. Ни за что в мире я не согласился бы слезть с той стороны, с которой Гандс свалился в роду!

Сойдя вниз, я перевязал, как мог, свою рану. Она сильно болела и кровоточила, но не была ни глубока, ни опасна, и даже не очень мешала мне двигать рукой. Покончив с этим, я огляделся кругом. Теперь я был единственным, в некотором смысле, владельцем шхуны и мне захотелось освободить ее от последняго пассажира - мертвато О'Браина. Он скатился, как я уже говорил, к самому борту и остался там лежать неподвижно, точно большая кукла, страшная и неуклюжая. Теперь я уже мог выполнить свое намерение. Я пережил столько трагических приключений за последния минуты, что весь мой страх перед мертвецами исчез. Я обхватил его туловище руками, точно это был мешок с опилками и, напрягши свои силы, перекинул его через борт. Он упал в воду с громким плеском. Красный колпак свалился у него с головы и остался плавать на поверхности воды. Когда пена, вызванная падением, улеглась, я мог разглядеть на дне обоих, пиратов. Они лежали друг возле друга и колыхались при всяком движении воды. О'Брайн, несмотря на свою молодость, был совершенно лысый; и его лысая голова покоилась теперь на коленях его убийцы и рыбы быстро плавали над ними.

Я остался один на шхуне. Отлив уже кончился. Солнце стояло так низко, что длинные тени от высоких сосен на западном берегу пересекали бухту и достигали палубы. Подул вечерний ветерок и хотя холм с двумя большими утесами защищал бухту с востока, тем не менее снасти стали поскрипывать, а висевшия паруса слегка затрепетали и захлопали.

Понимая, что судну может грозить опасность, я постарался спустить и привязать кливера, но с гроть-мачтой у меня было не мало хлопот. Наконец, мне удалось спустить и главный парус, конец которого попал в воду. Но поднять его у меня не хватало сил, и я подрезал снасти, так как оставлять его в таком положении было еще опаснее. Парус тотчас же свалился и лежал на поверхности воды, точно надутый пузырь. Втащить его обратно я не мог, сколько ни старался. Это все, что я мог сделать, и мне ничего другого не оставалось, как отдать "Испаньолу", так же как и самого себя, на волю судьбы.

Пока все это происходило, весь залив погрузился в тень. Последние лучи солнца, пробиваясь сквозь кружевную листву леса и сверкая, как драгоценные камни, осветили цветочный покров старого, разрушенного корабля. Становилось холодно. Течение отлива быстро гнало воду к югу, и судно все более и более ложилась на бок.

Я пробрался к носовой части и заглянул вниз. Тут было достаточно мелко и, держась обеими руками за конец якорного каната, я осторожно опустился в воду, которая едва доходила мне здесь до пояса. Дно было песчаное, твердое и подернутое мелкою рябью вследствие движения волн. Покинув "Испаньолу", лежавшую на боку, с распростертым на поверхности воды огромным парусом, я прямо пошел в брод к берегу, ощущая сильный прилив бодрости. Как раз в эту минуту солнце закатилось. В лесу стемнело; слышен был только легкий свист ветра, колыхавшого верхушки сосен.

Как бы то ни было, но я все-таки выбрался на берег. Кроме того, я мог похвалиться тем, что вернулся не с пустыми руками. Там осталась шхуна, освобожденная, наконец, от пиратов. Мы могли вернуться на нее и снова отправиться в море. Разумеется, мне хотелось как можно скорее добраться домой и похвастаться своими подвигами. Быть может, я и заслуживал порицания за свое бродяжничество, но я загладил свой проступок тем, что вновь завладел шхуной, и я надеялся, что даже капитан Смоллет признает, что я не потерял времени даром.

Размышляя, таким образом, я в самом лучшем настроении пустился в путь через лес. Вспомнив, что самый восточный из ручейков, впадающих в бухту капитана Кидда, вытекал из холма с двумя утесами, находящагося налево от меня, я пошел в этом направлении, (разсчитывая перейти ручей в самом узком месте. Лес был не густой и итти была не трудно. Я скоро обогнул край этого холма и перешел в брод ручей там, где он был очень мелок. Около этого места я встретился впервые с Бен Гунном и стал теперь пробираться очень осторожно, зорко посматривая по сторонам.

В лесу было почти совсем темно, но когда я вошел в расщелину между двумя утесами, то увидал на небе мерцающее отражение огня.

могли заметить также и в лагере пиратов, среди болот!

Темнота сгущалась все больше. Двойной холм позади меня и Подзорная Труба с правой стороны служили мне единственными указателями направления, но очертания их становились все неопределеннее, и они точно расплывались среди окружающого мрака. Звезд было мало и оне слабо, мерцали в высоте. Я шел, пробираясь между кустами, путаясь в траве и спотыкаясь, а иногда и падая в песчаные ямы.

Вдруг показался свет и, взглянув вверх, я увидал, что вершина Подзорной Трубы освещена каким-то слабым мерцанием. Но вскоре из-за деревьев выглянула огромная серебристая луна, залившая все своим сиянием.

Эта значительно облегчало мою задачу. Я бросился почти бегом, чтобы скорее достигнуть блокгауза. Мое нетерпение все возрастало. Тем не менее я постарался сдержать его, когда вступил в рощу, находящуюся перед блокгаузом, и стал подвигаться медленнее и осторожнее. Ведь было бы в самом деле очень печально, если б меня случайно подстрелили мои собственные товарищи!

Луна поднималась все выше, и лучи её осветили все прогалины в лесу. Но передо мной виднелся свет совсем другого рода. То был яркий, красноватый отблеск пламени костра, видневшийся из-за деревьев. Он то темнел, как будто потухая, То снова ярко разгорался.

Наконец, я дошел до краев очищенной от леса площадки. Западная сторона была освещена луной, но все остальное так же, как и блокгауз, находилось в тени, и лишь кое-где длинные полосы серебристого света прорезывали мрак. С другой же стороны дома горел огромный костер, красноватый отблеск которого представлял резкий контраст с мягким светом луны. Нигде не видно было ни живой души, не слышно было никакого звука, кроме легкого шелеста ветра в листве деревьев.

Я остановился, изумляясь и пожалуй даже несколько испуганный. Не в наших привычках было разводить такие большие костры! По приказанию капитана мы берегли топливо и не расходовали его так неэкономно. И мало-помалу в сердце мое прокралась боязнь, что в мое отсутствие мучилось что-нибудь дурное с моими товарищами.

Я тихонько прокрался к палисаду, держась все время в тени, и там, где тень была всего гуще, перелез через ограду. Ради предосторожности я пополз на четвереньках, не производя ни малейшого шума. Когда я, наконец, приблизился к самому дому, то вдруг услышал нечто, наполнившее мое сердце. радостью, хотя эти звуки далеко нельзя было назвать музыкальными и в прежния времена я на них часто жаловался. Но в эту минуту они мне показались самой лучшей музыкой, и я с удовольствием прислушивался к громкому и дружному храпу моих друзей, очевидно, мирно опавших. И никогда еще крик часового на судне, возвещающий, что все благополучно, не действовал на меня более успокоительно, чем эти звуки!

Между тем, в одном не могло быть сомнений: никто не сторожил здесь. Если б вместо меня к ним подкрадывался теперь Сильвер со своей шайкой, то наверное никто из них не увидал бы разсвета следующого дня. Вот, что значит - подумал я, - что капитан равен! И я снова упрекнул себя за то, что покинул их в такой опасности, когда их было так мало и некому было сторожить.

и постукивание клювом.

Вытянув вперед руки, я стал ощупью пробираться в темноте на свое прежнее место, в углу, и невольно улыбался при мысли, как удивятся мои друзья, когда увидят меня завтра утром.

Я наткнулся нечаянно на ногу спящого, по он только перевернулся на другой бок и заворчал, продолжая спать. И вдруг среди мрака раздался резкий громкий крик:

-- Червонцы! Червонцы! Червонцы!.. И так, без перерыва, в течение нескольких минут, продолжалось это выкрикивание одного и того же слова, звуком, напоминавшим скрип мельницы.

То был зеленый попугай Сильвера, "Капитан Флинт". это он стучал клювом о бревно и оказался более бдительным часовым, чем люди, возвестив о моем появлении своим несносным криком.

Я бросился бежать, но в темноте наткнулся на кого-то. Оттолкнув его, я попал прямо в руки другого, который схватил меня:

-- Принеси огня, Дик - крикнул Сильвер.

Кто-то выбежал за двери и тотчас же вернулся с горящей головней в руках.