Маргер.
Песнь четвертая.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Маргер. Песнь четвертая. (старая орфография)

Песнь четвертая.

I.

Рожденная в туманах в приморской стороне,

Грозна порою туча в небесной вышине,

Когда неукротимый полёт свершая свой,

Рокочет в страшном гневе с угрозой роковой,

Змеящимся перуном в лесную чащу бьет

И молнии потоки из грозной пасти льет;

Куда-ж крылом повеет, сверкнув очами, там

Зловещий дым пожара встает уж к небесам.

Она в безумном беге все низвергает в прах,

Что встретит - Божью церковь и хаты в деревнях.

Пред ней бегут и звери, и стаи вольных птиц,

А человек трепещет, распростираясь ниц.

Но взоре к странам балтийским Литвин тревожный шлет,

Когда чернее тучи толпа врагов идет.

Сиянье их оружья небесных стрел грозней,

Не так ужасны вихри с их яростию всей:

От них ни хлеб на нивах, ни села, ни леса,

Ни старец седовласый, ни девица-краса,

Не скроется, пред ними ничто не устоит.

Есть нож у них для старцев, огонь для мирных хат,

Для дев, во имя Божье, крещенье и разврат.

А для бойца-Литвина, что в битве с ними смел,--

Змеиное лукавство и град горючих стрел.

Они во имя Божье льют кровь людей рекой...

Спаситель христианский! Как полон Ты враждой!

II.

С крыш деревенских слышен зловещий крик совы. Вот, войско крестоносцев уже в полях Литвы! Для смерти будет жатва богата и легка: Безчисленны, громадны немецкия войска. Дружин ужасных десять проходят чередой, Знамен великих десять над каждою толпой; Их панцыри за милю сверкают и горят, Блестящия их копья и молнию затмят. Гудят, как гром далекий, копыта их коней, А трубы адских стонов ужасней и звучней. Когда-ж умолкнут трубы, смешавшись пополам, Звучит псалом Давида с разгульной песней там. Соединил кощунство с молитвою святой. Плащ белый у магистра весь золотом обшит, Его сопровождает начальников синклит. Пред ним знаменоносец с хоругвью боевой: На ней, на белом поле, крест вышит золотой. Он на коне ретивом пред свитою своей, Из рыцарей приезжих за ним толпа гостей; Немецкие бароны и графы и князья Сюда стеклись; покинув далекия края, Для счастия и выгод, для славы боевой, Иной из-за добычи готов идти на бой, Иль совести нечистой чтоб голос заглушить, Обеты покаянья здесь хочет совершить. В землях - Германской, Галльской, в Британской стороне Монахи возбуждают с неверными к войне, Охотно разрешая того во всех грехах, Кто насаждает веру в языческих краях. А тот, кто пламя Знича угасит, верно тот И полное прощенье, и небо обретет. Христа и Богоматерь к себе преклонит он. И так в рядах крестовых становятся князья, Надежду на спасенье в душе своей тая. Теперь Бельгийский Немур стоит в рядах бойцов И храбрый Ганнебергер, князь с рейнских берегов, И Людвиг Бранденбургский, удельный князь, с собой Ведут войска большие, идя в Литву войной. Гостей желанных орден рад от души принять И воронов сзывает грудь у Литвы терзать; В нее их клювы вонзятся глубоко, Но скалы этой груди пробить им не легко.

III.

Валят громады войска, нигде конца им нет, Вонь конные дружины одна другой во след; Эльблонга и Торуни и Гданьска силы тут, Швейцарцы и Славяне наемные идут; Стрелков немецких быстрый проносится отряд, Здесь и таран могучий, и медных пушек ряд. Недавно новый способ нашли стрелять огнем, Литва недавно только проведала о том, Уверены в победе над воинством врагов. Меж воинов магистра найдутся у иных Ручные самопалы с сокрытым громом в них; Но мало огнестрельный снаряд пока знаком, А лучше управляют стрелою и копьем; И общим уваженьем окружены пока Стрелков Эльблонгских бравых старинные войска.

IV.

Рансдорф, их предводительѵ тем саном облечен В надежде, что Литвинов разбить сумеет он; Что, зная и языкь их, и весь литовский быт, Он Пуллена твердыни вернее покорит. Оставшись верен клятве, что Лютасу он дал, Он никому о ходах подземных не сказал, Хранил он, как святыню, обязанность свою - Доверию Литвинов не изменить в бою; Поклялся в благодарность за их радушный кров, Что нивы их не стопчет, не тронет их домов, Что поселян не тронет средь мирных их полей, Что пощадит и старцев, и женщин, и детей. Святое причащенье принял перед войной, Но не смотря, что душу молитвой укрепил, Что на войну он послан по воле старших был, И хоть война за веру всех войн была святей, Но чувствовал он бремя на совести своей, Когда-ж его дружина, развеселясь порой, Затянет песню хором, с отвагой удалой, Когда веселый говор меж бравых удальцов, Он, головой поникши, безмолвен и суров... Как пред судом преступник, он бледен и угрюм, А на челе унылом печать сокрытых дум. Коня лишь в нетерпеньи он шпорою кольнет, Как будто вихрем в поле умчался вперед; И лишь одна надежда тайком парит над ним, Что с Эгле он подышет хоть воздухом одним, Но с радостью сердечной едва-ли; тот знаком, Кто едет к дому милой не другом, а врагом; Кто, вместо дружелюбных подарков и цветов, Зажечь над нею пламя ужасное готов; На гибель и на горе родной её семьи; Кто над её святыней и отчею главой Занес топор кровавый и меч свой роковой... Такой любовник - изверг, позорище людей; Он не любовь - кощунство таит в груди своей... В сознании, что едет как будто на разбой, Рансдорф свой меч хватает отчаянной рукой, Чтоб им злодея сердце пронзить в себе самом; Но вера, что от детства хранится свято в нем, Надеждой озаряет отчаяния тьму, Что к вечному спасенью путь предстоит ему, Что он, как рыцарь Божий, за веру в бой идет, Что он врагов Христовых, язычников попрет; И чрез него увидеть предвечный свет должны Враги Твои, Спаситель, кромешной тьмы сыны! Что в идолах литовских нечистый дух силен, Что Знич из адской искры в Литве воспламенен. А кто во имя Божье кумиров посрамит, Их капища низвергнет и в прах испепелит, Как встарь святый Георгий, что змия победил. Но мысль одна святая всех мыслей в нем сильней, Как рыцарь, как влюбленный, он весь отдался ей.-- Чтоб лик прекрасной Эгле крестом был осенен.... Тогда в сияньи чистом достоин будет он, Небес, что видит ныне она в одной мечте И ангелов, которых сестра по красоте.... О, это будет счастья блаженная пора! Обет расторгнет папа ему мечем Петра; Она же - христианка, причастна небесам, Ему так точно ручку подаст, идя во храм, Как некогда в тот страшный и вместе сладкий миг, Когда костер кровавый литовский жрец воздвиг; Но на лице прекрасном не бледность и не страх, А радость разольется, зардевшись на щеках.... Тогда начнется счастья блаженная весна!

V.

В таких мечтаньях Рансдорф пришпорил скакуна И вскрикнул: "Эй, дружина! под Пуллен поспешим!" Но конь, уколот шпорой, под всадником лихим Но стремя под ногою наездник удержал, Всей силой вздернул трензель - и конь уж на ногах. Дружина поздравляет, столпившись впопыхах, Что так благополучно их вождь спасен судьбой; Но старые солдаты качают головой., Седой Вильгельм тихонько товарищу шепнул: "Глотка вина два года я лучше-б не хлебнул, "Чем увидать пред битвой падение коня.... "Не доброе предвестье! страшит оно меня.... "Вождь юный, на погибель он избран, может быть; "И сам погибнуть может, и войско погубить! "Что на Литве мы встретим - кровь или старый мед? "Эй, выпьем-ка, дружина, и веселей вперед!" Из кожаного меха наполнив рог вином Он выпил и понесся, запевши с удальством. Дружина, также выпив, за ним запела вслед; Но и в вине, как видно, веселья что-то нет.... А песня замирает все тише, и слабей, И эхо гор литовских угрюмо вторит ей.

VI.

По нивам песня жницы веселая звучит; В лесах повсюду звуки охотничьих рогов, В священной роще гимны и пение жоецов; Щебечут пташки резво в небесной синеве, А боевые кони пасутся на траве. Взнуздайте же не медля, седлайте их скорей, Кто дорожит свободой и жизнию своей! Кто чтит святыню храмов, хранит детей покой, Пускай приложит ухо; скорей к земле сырой. Пускай ответит ветер и черный дым вдали, Что значит гул далекий из глубины земли?... Зачем, как будто туча, затмили свет дневной Тьмы воронов, отвсюду слетевшись над Литвой? Пускай скорей бросают покой лесов и хат, И мирный рог охоты воинским заменят. Пускай осмотрят луки, натянут тетивы, Пускай отточат копья скорей сыны Литвы, И поспешат отважно, сомкнувшись в дружный ряд, В ту сторону, откуда тьмы воронов летят! Удастся вражью силу прогнать иль покачнуть. О, не пускайте только врагов в свой край родной, Где беззащитно хатки стоят в глуши лесной, Где скрыты ваши боги лишь зеленью дубов, Лишь под защитой женщин, да слабых стариков; Где безмятежны семьи в безпечности своей, Где в колыбельках дети, да жницы средь полей!... Литвин! Литвин! погибнут твой отчий дом и род, И не копьем, так горем твой враг тебя убьет! Когда на поле брани не сложишь рук своих, То скоро обезсилит отчаяние их.... Исчадья Вельзевула в понятьях Немцев вы, Для них святое дело избить народ Литвы.... В плащах, с крестами, гости у вас в родном краю На век оставят память ужасную. свою. На смерть и на погибель будь, селянин, готов И меч, и пламя скоро траву твоих лугов Обрызнут кровью старцев, и женщин, и детей: И пчелка в мирном улье, и конь среди полей, Все, все до мелкой пташки, что вьется, щебеча!

VII.

Уж край литовский грабят немецкия бойцы, А бедные селяне, как слабые птенцы, Что коршуна завидев высоко в небесах, Под крылышко родимой ютятся второпях, Спешат, бегут отвсюду, миль на десять кругом, Стекаясь в замок Пуллен, приюта ищут в нем; Гостеприимно Маргер впускает в замок их.... Рыбацких лодок десять и челноков больших, Вдоль Немана родного пустились в рыбный лов, Чтоб прокормить пришельцев и женщин, и жрецов; Намолотили хлеба для них запас большой, Волов полсотню тучных пригнали на убой; Заварен крепкий алус и наготовлен мед. Князь Маргер точно также готов кормить народ.... Как, по словам приезжих из отдаленных стран, Та птица за морями, - известный пеликан,-- Что грудь свою нередко расклевывает сам И отдает на пищу ее своим птенцам. Народ своею грудью, и кровью напоить; С ним рад он поделиться и хлебом, и душой, Для счастья и спасенья Литвы своей родной. Пускай же к замку Пуллен стремится вражья рать! Давно уж крестоносцев готовы там принять; Там много натесали из камня топоров, Давно там острых копий запас уже готов; Уже каменьев кучи там на стенах лежат Для раздробленья грудей, закрытых сталью лат. Там выезжаны кони, и бег изведан их, Да и героев также не мало удалых.... А если Немцы в поле Литвинов победят, То в Пулленской твердыне высоких башен ряд Защитой остаются да потаенный ход; Ни хитростью, ни силой их Немец не возьмет; Дозоры верной стражи не дремлют по стенам, И чуток, словно сокол, отважный Маргер сам. А под землею Марти и страшный бог живут; И если сил не хватит - найдут спасенье тут; С Поклюсом и Перкуном поборется тогда.... На божий перуны, на град литовских стрел Пусть враг идти решится, когда настолько смел! И если муж литовский сробеет пред врагом, То женщина пришельцев забрызжет кипятком!...

VIII.

Так Маргер замок Пуллен заране укрепил; Но, как отец, мученья он страшные таил! Когда немецкий рыцарь из плена убежал, Что было в сердце Эгле - все Маргер отгадал... И мысль отцу и князю ужасная пришла, Что дочь его родная изменницей была. Он вспыхнул, будто к Немцам, к ней местью огневой, И, грозный меч поднявши дрожащею рукой, Уже пролить решился свою родную кровь, И вместе с сердцем вырвать преступную любовь.... Но опустились руки едва увидел он, Как взор безмолвной Эгле был грустью омрачен: В отцовском сердце жалость проснулась в тот же миг, Когда мученья Эгле он тайные постиг, Простил ей скорбь, и сам же скорбел душою с ней. "Бедняжка ты, бедняжка! подумал он; грозна "Богов кара, и ждет тебя она; "Земли и неба кара склонилась над тобой, "О, Эгле! я, отец твой, я собственной рукой "Тебя вести обязан на жертвенный костер, "Когда тебя постигнет небесный приговор!"

IX.

А приговор небесный, как гром внезапно пал: Воочию пред Марти бог грознвй ада встал; Как спасся крестоносец, вещунье он открыл, И грозное решенье ей гневно объявил; Когда же крови девы, покорной божеству, Возжаждала вещунья, чтобы спасти Литву, И смыв её безчестье, избавить от грозы,-- Не дрогнул Маргер, даже не проронил слезы; Взял за руку он Эгле, и молвил: "дочь моя, "Увы, тебя от смерти спасти не в силах я! "Похитила ты жертву из под ножа жрецов, "И Поклюс, в лютом гневе, ко всей Литве суров; "Не навлекай же горя и бед на край родной! "Я знаю, что страдаешь ты юною душой; "Но ты вооружила богов на небесах, "А воля их священна, - отчизна в их руках. "Тобою жертва смерти преступно спасена, "Сама за то в возмездье ты умереть должна... "Я вождь Литвы, - отец твой, - не отвращу я взор, "Сам отточу топор я, сам разожгу костер. "Итак, да совершится веление богов, "Чтоб на Литве подобных ведали грехов! "Ужасней нет злодейства пред небом и землей, "Как связь литовской девы с врагом страны родной!... "При том же враг на горе и гибель нам спасен: "Вернется он для мщенья, придет глумиться он.... "Литвины! вот приказ неотменимый вам: "Хотя бы сам рыдал я, ломал бы руки сам, "Вы Эгле отведете в темницу под запор, "Пока не совершится над нею приговор; "И к ней дозволяйте входить вы никому, "Хотя-б и я молил вас... мне даже самому! "И горе, если, сжалясь, допустит кто-нибудь "К ней хоть отца родного на миг один взглянуть! Так молвил Маргерг, грозен в решении своем, Как будто не болело стальное сердце в нем; Чело нахмурив, мрачно он опусти глаза, И из очей орлиных не брызнула слеза.

X.

И шум, и говор в замке, в котором был покой; Едва вместиться может гостей несметный рой, И всадников, и пеших везде толры снуют, Обтесывают камни Литвины там и тут, Для топоров и копий, для стрел и молотков: Оружии древнейших и варварских веков. Почтенные же старцы, сбираясь на совет, Припоминают войны и битвы давних лет; Обстругивают древки для бердышей стальных, Владеть оружьем учат героев молодых; А седовласый Лютас, всех старше по годам, Как юноша - повсюду летает здесь и там; Не смолкнет на минуту его громовый клик. Накинул волчью шкуру навыворот старик, Свою главу седую и крепко закалил Топор свой позабытый, изведанный в боях, И точит меч, отерши на сталь насевший прах. Усы его седые, с косматой бородой, Над мехом отливают сребристою волной; Его руки изсохшей, в безсилии на днях Над гуслями дрожавшей, теперь могуч размах; Теперь он тяжкий камень поднимет без труда, И горе лбу, в который наметится тогда! В оцепеневшем старце проснулся юный пыл, Звук трубный в нем отвагу былую разбудил; Под броней распрямилась согнутая спина, А к сердцу теплой крови прихлынула волна. Так Неман, обмеревший под ледяной корой, Воскреснув в новой жизни весеннею порой, С кипящей пеной валы крутит в водоворот И о песчаный берег волной гремучей бьет. А старца прежде мутный и потускневший взгляд,-- Теперь Перкуна, будто в ней молнии горят,-- Вселяет в самых робких энергию и жар. --"Вперед, Литва! кричит он, - по башням, по валам! "Чтоб не послали предки своих проклятий вам; "Чтоб цело, невредимо спасти детей своих! "Уж вражий меч, смотрите, над колыбелью их.... "Чу!... вот псалом немецкий донесся по реке. "Вон дым уже пожарный чернеет вдалеке "Взгляните-ка, налево, к Пунальским берегам: "Уже штандарт магистра, белея, вьется там! "Смотрите, за штандартом полков несметный ряд; "Как золотые искры, щиты у них горят.... "Литва! Литва! к оружью! встречай своих гостей! "Все Немана прибрежье их трупами усей! "К оружию! пусть каждый хоть одного сразит: "В немецкой каждой груди змеиный яд сокрыт!

XI.

Раздался этот призыв, звуча как будто гром, И десять труб воинских ответило кругом; А по оврагам всюду и по раздолью нив Их эхо огласило, угрюмо повторив. Гармонии церковной звучит там мерный строй, И, в такт латинской песни, несметные полки Из леса выступают к прибрежию реки; Штандарт магистра белый всех впереди, потом Ганнеберсера знамя, и герб его на нем; Вон из-за темных сосен и елей, и дубов Дружины замелькали, как пестрый рад цветов, Шеломами сверкая и сталью боевой, И стали перед замком, как бы стальной стеной, Исписанной крестами: у каждого бойца Со знамением крестным плащ белый. Без конца Раскинулся широко врагов воинский стан; Там всюду, как на старом кладбище христиан, Читают смерть Литвины и целятся, стрелой Кресты пронзать стараясь и в битве роковой О помощи взывая к богам своим родным, С глумленьем, о, Спаситель, над знаменьем Твоим!

XII.

Но от бойниц литовских, от башенных вершин Несется к крестоносцам украдкой вздох один: Еще надежды смутной и призрачной полна, Сквозь узкое окошко из башни виден ей Стан рыцарей в просторе наднеманских полей, С пеленок ненавидеть она привыкла их; Проклясть бы их хотела... но молится за них... Напрасно хочет сердце к своим богам вознесть: Крест - божество Рансдофа... в нем верно сила есть.... И простонала Эгле, свободу дав слезам: "О, боги наши! слишком жестоки вы к людям! "В венце своем терновом, и на кресте распят, "Бог крестоносцев бросит мне милостивый взгляд "Спасет меня от смерти и башни сокрушит "Моей души страданья отрадно исцелит... Да будет крестоносцев благословен приход! "Увижу я Рансдорфа, и он меня спасет!.. "О, да! чем мне погибнуть, как травке под косой, "Я убегу с Рансдорфом далеко в край другой, "Под власть Христову - к Немцам, в заморские края, "Богов Литвы забуду, отца оставлю я... "Безумье! что сказала!.. О, боги! что же вы "Перуном не сразите преступной головы? "Не прекратите жизни, что для меня мила, "И сердце с грешным чувством не вызжете до тла? "Я - дочь твоя, отец мой! Где-ж дух отважный мой? "Ужели трепещу я пред жертвою святой "Для счастия отчизны? Что-ж возроптала я! "Зачем сама с собою в борьбе душа моя? "Рансдорф! Ты враг отчизны! скорей же погибай... "Нет! лучше сгибнет Эгде и весь Литовский край! "Литовские ли боги, иль те, что Немцы чтут,-- "Которые сильнее, - Рансдорфа да спасут! "В ком милосердья мало, да будет проклят тот: "Того признаю богом, кто счастье нам пошлет!" Так Эгле вся борьбою мучительной полна: То дико проклинает, то молится она; То бросит наземь крестик, то вдруг к устам прижмет, Пока в изнеможеньи без чувства упадет.

XIII.

А за рекой, из чащи, гул раздается; там Стучит топор немецкий по соснам и дубам: С угрюмым шумом ели столетные кругом;, Гудит лесное эхо; как как туча над рекой, Испуганные птички, покинув кров лесной, Над замком с громким криком кружатся в небесах, Спеша Литве поведать и скорбь свою и страх. А боги, оставляя священный свой приют, Проклятия глухия злодеям с ветром, шлют. Вкруг замка, где бывало царил святой покой, Тысячезвучный говор, зловещий, роковой. Тревожно стадо птичек испуганных летит; Валясь, грохочут сосны, топор по ним стучит, Ржут вони крестоносцев, трубить сигнальный рог, И шумный, слитный говор над вражьим станом лег. В полях и над рекою, и в сумраке лесов, Едва поспеет эхо за тьмою голосов, В нестройный гул сливая их наскоро, бегом; Одно лишь повторяет: разгром! разгром! разгром! За каждой павшей елью, везде встречает взгляд Толпящихся нестройно врагов, или отряд, Ряды палаток белых встают то там, то здесь. По зелени цветами пестреет ряд знамен; Зовет уже к обедни походной церкви звон, И колокольчик медный лишь зазвонил, кругом, Мгновенно все замолкло: шум, голоса и гром, И звуки труб воинских, и в стане за рекой Повсюду повсюду воцарились молчанье и покой. А птички, ободрившись при полной тишине, Над самыми шатрами кружатся в вышине, И жалобно щебечут, ищут там и тут, Знакомые знакомые деревья и гнезд родной приют. С вершины вала Маргер бросает гневный взгляд, Пред ним вдали знамена мелькают, и блестят Над Неманом и копья, и латы, и щиты; Уже там бревна тешут, и вяжут их в плоты, Чтоб в замок перебраться по неманским волнам. А встреча уж готова непрошеным гостям - Им кипяток наварен, и пенится давно; Немало и каменьев для них припасено. Их кипяток обварит, их камни расшибут. Топор же изощренный литовского бойца Размахом богатырским ударит в их сердца. Уже нацелив луки, Литвины по валам Лишь знака ожидают; меж ними Маргер сам: Глазами измеряет он Неман пред собой. "А! как злодеи близко разбили лагерь свой!,. "Пустите-ка в гостинец им стрел пернатых град; "До них подарки наши, наверно, долетят..." Сам натянул при этом он свой дубовый лун, Когда вдали раздался вдруг колокола звук, И все в мгновенье ока притихло за рекой; Отряд передний Немцев, уже готовый в бой, Склонился... знать молитва. Вот посреди вождей, Идет магистр великий, со свитою своей, В походный храм, что выше других палаток стал; Магистра в ту ж минуту Литовский князь узнал: Нацелился, наверно, в мгновенье бы убил, Но дрогнуло в нем сердце, и лук он опустил. "Нет! вскрикнул он, - постойте! Нет, не стреляйте в них, "Покамест не окончат они молитв своих... "Они к земле припали: но небо нас храни; "Не бьемся мы с их с их Богом, как с нашими они.... "Надеясь, что дружна вне выстрелов, от нас "Враги не ожидают удара в этот час; "Нет, было бы безчестно - напасть на них!.." И вот Князь Маргер с этим словом лук на землю кладет И, преклонив колена, благоговейно сам Возносит он молитву усердную к богам. И стала на мгновенье такая тишь кругом, Что слышен звук малейший в молчании немом. А вот и солнце ярко блеснуло из-за туч, Знать, Бог, молитвам внемля, шлет благовестный луч.

XIV.

Вот эхом отозвался вокруг в лесной глуши, Немецкий рог нежданно в торжественной тиши; Во-след другой завторил, и сто рогов потом, Зарокотавши разом, издали дикий гром. Вот двинулись с прибрежью все полчища врагов, Уже спустили десять по Неману плотов; На каждом вьется знамя. Спокойная река Запенилась от весел, в волнение пришла И быстро крестоносцев несметных понесла. Нацелились Литвины и, под дождем их стрел, Глубокий Неман кровью немецкой заалел; Стон пораженных Немцев до Пуллена достиг, И в Неман сотни трупов свалилось в тот же миг. Гребцы спешат всей силой и весел, и багров Река кипит, плоты их у самых берегов С проклятьем крестоносцы пустили тучу стрел: Литвинов крик ужасный и над валом пролетел; Посыпались их трупы с Пуняльской стороны, Свалились в глубь речную с высокой крутизны; И закипевший Неман угрюмо заплескал,

XV.

Плоты уже подплыли к прибрежиям крутым; Но берега высоки, и труден доступ к ним. А на верху Литвины грозят с своих валов, И град каменьев тяжких обрушиться готов; Неустрашимо смерти на встречу он идет. За ним дружины лезут отважно по валам; Разносятся их крики далеко по лесам. Уже до половины взошли на крутизны; Но вот на скользком камне, насколько было сил, В объятья смерти Лютас - Рудольфа охватил И так об землю бросил могучею рукой, Что словно застонала сталь брони боевой, Что панцырь у Рудольфа издал дрожащий звон. Но, с ловкостью змеиной вскочивши в миг один, Воспрянул князь отважный и, прежде чем Литвин Мог ожидать, так страшно, мечем его хватил, В усилии последнем еще рванулся он; Друзья к нему на помощь спешат со всех сторон: Но тут Рудольф Саксонский дал знак своим стрелкам - "Взять старика, - быть может, он пригодится нам; "Известны ходы в замке ему наверняка, "Пусть Рансдорф хорошенько разспросит старика, "Пока совсем у деда не помутился взгляд, "Покамест душу черти не потащили в ад. "Пускай он там под пыткой разскажет пред вождем "О ходах, о лазейках, ну, словом, обо всем..." Лишь княжеской команды раздался громкий крик, Как в туж минуту схвачен солдатами старик; Они бегут с добычей, кладут ее в челнок, Хотя струями крови старик почти истек; И одного из Немцев в глубь Немана швырнул. Сознания лишившись, пал на руки гребцов, И что-то шепчет, бредя, про бой и про врагов.

XVI.

Уж вал во власти вражьей; и вот уже на нем Ужасный гром раздался, и гул пошел в горах, Хотя отважный Маргер врагов приводит в страх, Со стен воинским кликом; но в грохоте громов Неслышимо смолкает его могучий зов. Притом все это мирный, к сохе привыкший люд: Он наобум стреляет, роняет он копье, И грудью кроет стену, - но не спасет ее... Вот грянул залп из пушек, как адский страшный гром, Еще минута... если не дать отпор теперь, То к беззащитным детям врагам открыта дверь., Весь ужас этой мысли и к родине любовь Упавшую отвагу в литвинах будят вновь. Грудь крепче стен твердыни и, новых сил полна, Она стократно тверже всех крепостных камней: Отчаянье придало избыток мощи ей. Как будто дивной силы ей сам Перкун придал, И гибели на встречу отвага без конца Зажглась неудержимо, у каждого бойца. Отчаянно Литвины, в лохмотьях и в пыли, Рванулись на защиту родной своей земли. Ужасна сила мести в отчаянных сердцах. Марию призывая на языке своем, Их отбивают Немцы, бросаясь на-пролом. Вот в рукопашной схватке уж стрелы не нужны; Слились в хаос кипящий, в ужасный смертный бой, Клокочущей и грозно сверкающей волной. Порой с обрыва в Неман тяжелый труп слетит, Кровь свищет, рог взывает, и сталь о сталь звенит. А ветер пыль густую вздымает к небесам. И так ужасно битвы кипит кровавый ад, Что ничего не схватит вокруг, ни слух, ни взгляд. Взобрались крестоносцы наверх, и до валам То раненых уносят, то трупы с вышины, А кто в живых остался, те, силы лишены, Хватают шлем погнутый, изрубленный свой меч И поспешают в бегство. Да не легко убечь: То стрелы осажденных летя со всех сторон, И камень, словно кара Господня, упадет. Обратно отплывает уже за плотом плот; А прежде чем успеют причалить к берегам, И с страшной силой бревна ломая на куски, Дружины вражьи топят средь темных волн реки. Заходит солнце, меркнет кровавый луч во мгле; Повсюду кровь: на небе, в волнах и на земле, На утоливших жажду - их копьях и мечах. Ушли в свфй лагер Немцы. Вкруг замка по валам Одни Литвины только толпятся здесь и там; И между ними Маргер, опершийся на меч, Он бледен, страшно очи кровавые горят, На нем обрызган кровью весь боевой наряд; С геройского меча же, окончившого труд, На землю капли крови дымящейся текут.

XVII.

С презреньем вражьи трупы швыряют с берегов В глубь Немана и брони туда же, торопясь. Пал храбрый Ганнебергер, немецкий знатный князь, Турниров славный рыцарь, что на войну с Литвой Саксонский князь глубоко в плечо поранен был; Пал и комтур Эльблонгский, что биться побудил. А старину Вильгельму, что к меду был готов, Своей напиться крови пришлось взамен медов; А сколько в этой битве простых солдат легло.... О, это только с неба один Господь сочтет! И над твоей главою пускай их кровь падеть, Могучий граф Теодор!...

-- "Все скажет утро нам",~ Промолвил тихо Маргер, возведши к небесам, Где догарала зорька, взор с набожной мольбой: "Ты божество, Ауска, в тебе огонь святой. "Могущество и сила в твоем сияньи там; "Луч животворный в души уже влила ты нам.... "Когда же враг отбитый нас снова посетит, "Заря! пусть путь твой новый нам счастье возвестит! "К труду, Литва! над нами покров небес святых! "Пускай разбиты стены - воздвигнем снова их! "Носите же каменья и новая стена "Гостей незванных встретить на утро вновь должна. "И женщинам, и старцам ту стену воздвигать, "Бойцам же после битвы пора повечерять. "По полной чаре меда, бойцы, всем выпить вам,-- "А первую пусть выльют на жертвенник богам. "Да хлеб заупокойный должны мы все вкусить: "Курган нас всех покроет на утро, может быть.... "Жрецы, возьмите гусли и пойте веселей, "Пускай притихнут слезы и жен, и матерей! "Вы, сироты не плачьте по братьям и отцам, "В Литве вы мать найдете, я-ж братом буду вам!" Так молвив, шлем он сбросил и плачущих сирот С любовью утешает, и хлеб им раздает, Пьет чару в честь погибших, творя обряд святой. Работа закипела повсюду на валах; Литвины вечеряют при боевых кострах. В реке сверкают искры, а тихие леса Напевы крестоносцев, воззвания жрецов, Стон раненых, и говор, и звуки топоров.