Печать молчания.
Глава III.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Печать молчания. Глава III. (старая орфография)

III.

На другое утро, Годфруа пробегал с утомленным видом газеты, полные неблагоприятных ему отзывов. Тяжело было у него на душе, и он чувствовал себя постаревшим. Что ждет его далее? Что осталось от его стремлений в добру и красоте? Искусство изменяло ему; эта опера, не понятая толпою, это - его последнее произведение! Друг оскорбил его и отступился от него. А Женни Совал, для которой он мечтал сделать так много, только скомпрометтирована им. Он хотел смотреть на нее как на свою дочь, а она вносила в его жизнь одну смуту и терзания.

Его тяжелое раздумье было прервано Патриком. Не протягивая ему руки, молодой человек заговорил. Вчера вечером он был с ним груб, и это совершенно напрасно, так как в сущности он не имеет никакого права посягать на его душевные тайны. Самое лучшее для них - разстаться, не жить же ему вечно на счет Годфруа. Все равно, не сегодня, завтра он уехал бы. Но он навсегда останется его другом, он клянется ему в том памятью своей матери. - Стало быть, Патрик верит в клятвы? - Разумеется, ибо он верит в Бога и в честь. - Прекрасно... - И Годфруа поклялся священным для него именем покойной графини О'Фаррель, что только раз в жизни, в день первого представления своей оперы, он коснулся губами лба Женни Совал, да и то при целой сотне свидетелей... - Патрик не мог простить себе, что оскорбил подозрением невинную девушку, но всего сильнее он упрекал себя за вчерашний ужин с танцовщицами. А Годфруа с жаром сокрушался о том, что толкнул Женни на поприще артистки. Он сулил ей радости искусства, успех, славу, недосягаемое положение, выше всяких толков и сплетен. А вместо этого... Между тем, сам он почти не бывает у Женни, а когда мать её заезжает к нему, то всегда одна, и все предосторожности приняты. Горячность Годфруа заставила Патрика насторожиться вновь и спросить его, почему же он не женится на Женни? Композитор вздрогнул и как-то весь съёжился в своем кресле. - Разве он годится в женихи? и притом в женихи такой молодой красавице, которой он может быть отцом? - Тогда пусть он женится на женщине зрелых лет, потому что одинокая жизнь вредна для него. - Нет, ему нужна не жена, а поверенный, секретарь... Чего же лучше? Чем искать себе другое место, не возьмет ли Патрик хоть это? - Нет, предложение это оскорбляет его аристократическую гордость потомка Стюартов? - Боже мой! Что случилось между ними с возвращения Патрика, что они рта не могут открыть, чтобы не оскорбить один другого? Что разделило их? - Да то, что поселяет раздор между самыми лучшими друзьями - женщина.

Вся эта сцена так тяжело подействовала на Годфруа, что он совсем ослабел, и Патрику сразу припомнились зловещия предсказания доктора. Он опомнился и порывисто протянул другу руку. - Он - грубое животное, вот и все!.. Самое лучшее - забыть все это. Теперь его и силою нельвя будет вытурить от Годфруа. С чего тот прикажет ему начинать свои секретарския обязанности?

- Вот с чего! - и композитор раскрыл ему свои объятия.

Однако, вечером Патрик сослался на усталость и не пошел на третье представление "Константина". Напрасно искала его глазами Женни Совал в зале, за кулисами, а главное среди танцовщиц, ибо мать поспешила поведать ей о подвигах Патрика, и известие это возбудило в певице удивление, смешанное со странной горечью. Мать её старалась возстановить Годфруа против его молодого друга, которого он, будто бы, выставлял ей чуть не святым. - Ну, уж и святым!.. Этого он не говорил. Да, наконец, ему всего-то 28 лет, и он так давно лишен всяких удовольствий. - Впрочем, это все равно, г-жа Совал во всяком случае не могла не познакомиться с его будущим сожителем, почему он его ей и представил. - Как! они будут жить вместе?

Привыкнув поверять г-же Соваль малейшия события своей жизни, он поспешил передать ей в общих чертах свой утренний разговор с Патриком; ловкая особа внимательно его выслушала, протянула ему обе руки, подарила умиленным взором и объявила, вздыхая, что у него великодушное сердце.

Несколько дней спустя, Годфруа получил записку от одной своей знакомой, баронессы де-Пранкёр, очень богатой, довольно остроумной и некрасивой вдовы, имевшей отличного повара, жившей весьма открыто и изображавшей из себя покровительницу искусства.

"Дорогой маэстро, - писала она, - вы никогда не принимали до сих пор моих приглашений. Но хоть на этот раз не огорчайте меня отказом, потому что я готовлю сюрприз, и коим гостям, и вам. Не бойтесь: за рояль вас не засадят, протекции вашей ни для кого просить не станут, и в 12 часов ночи вы будете свободны., Добавлю, что моих композиций вы не услышите. Наконец, гостей у меня будет немного, всего несколько друзей; вы застанете меня в четверг вечером в тесном кружке, в домашнем платье. Если вы не приедете, то я подумаю, что вы зазнались после своих успехов. - P. S. Жду также и того знаменитого путешественника, который, как я слышала, следует повсюду за вами, точно тень".

А в назначенный четверг друзья увидали баронессу в бальном платье, у входа в целую анфиладу ярко освещенных, переполненных гостями комнат. Годфруа чуть-было не обратился в бегство, но хозяйка дома поспешно подхватила его под руку и торжественно провела в самую крайнюю гостиную; Патрик не отставал от друга. В гостиной, куда они вошли, посреди целой группы мужчин, ловивших малейшие её взгляды и улыбки, сидела Женни Соваль, скромно одетая в черное атласное платье со стеклярусом. Золотистые волосы были свернуты простым узлом, но во всей её фигуре и непринужденной позе было столько прелести и грации, что женщины зорко присматривались в ней, пытаясь открыть тайну этой прелести. Г-жа Соваль наслаждалась триумфом дочери, без малейшей зависти, но не без сожалений: чего не съумела бы она достигнуть, обладай она в молодости красотою Женни! Не обращая ни на кого внимания, она искала глазами князя Кеменева, который должен был встретиться сегодня с Женни вне кулис. Она мечтала доказать всем, что дочь её достойна стать настоящей княгиней, в чем, впрочем, не усомнился бы никто из присутствующих. Певица встала при входе хозяйки и Годфруа, и встреча эта, очевидно, подстроенная баронессой, вызвала шумную овацию по адресу композитора и дивы. Но когда Годфруа взглянул в лицо Женни, он увидел на нем смущение и бледность. Глаза её смотрели на кого-то с выражением удивления и сдержанной скорби. Смотрела она так на Патрика, и Годфруа стал чернее тучи. Женни едва ответила на поклон Патрика, и тот хорошо сознавал, что заслужил подобный прием. Слухи о его похождениях, очевидно, дошли до нея; но он выпросит у нея прощение, он не может жить без её улыбки. Желая узнать, насколько его очернили, Патрик подсел в матери Жении, и хотя та приняла его сначала не очень приветливо, он скоро добился своего. Г-жа Соваль сухо заметила ему, что он слишком любит балет, вернее - танцовщиц. Патрик отразил нападение. - Как, его уже успели оклеветать! Ох, уж эти закулисные сплетни! И как он понимает, что для такой деликатной и воспитанной дамы, как г-жа Соваль, подобная среда должна быть в тягость! - Еще бы! Каково ей, привыкшей в другой жизни, переносить общество театральных мамаш, обуреваемых низменными, пошлыми помыслами! - И внутренно г-жа Соваль, имевшая, в ожидании лучшого, свои виды на Годфруа, решила обойтись благосклонно с Патриком, сохранявшим на композитора несомненное влияние.

Скоро тревожившее ее отсутствие князя Кеменева объяснилось; по гостиным разнеслась внезапно весьма неприятная весть: на улице стояли такой туман и гололедица, что лошади скользили и падали, и Кеменев не добрался до баронессы, потому что одна из его лошадей упала и сильно расшиблась. В одно мгновение собравшимися гостями овладела какая-то непонятная паника: каждый думал теперь лишь о том, как бы поскорее добраться благополучно домой. Годфруа и Патрик поспешно вышли вместе с г-жей Соваль и её дочерью, причем, пока Годфруа укутывал Женни, Патрик ухаживал за её матерью, точно влюбленный. На улице стоял такой сильный туман, а по скользким панелям было так трудно идти, что через пять минут Годфруа, шедший с Женни впереди, с отчаянием остановился. Пока они успеют добраться до её квартиры, Женни схватит простуду. Патрик вызвался доставить Женни домой немедленно; он отошел в сторону к ближайшей скамейке, присел на минуту и сейчас же вернулся к своим спутникам твердой, уверенной походкой. Взяв Женни под руку, он крепко прижал ее в себе и увлек решительно вперед. Но скоро он почувствовал, что она все-таки скользит, а потому обвил рукой её гибкую талию и почти понес, не обращая внимания на её смущенный протест. Разсуждать теперь не время, пусть она доверится ему. Разве она не чувствует себя в безопасности подле него? - О, нет, силе и ловкости его она, без сомнения, доверяет... Но вдруг она заметила, что Патрик без сапог!.. Боже! ведь он рискует жизнью... нет, нет, этого она не допустит!

Напрасно она тревожится, он готов пожертвовать для нея жизнью, - пусть она смотрит на него как на преданного брата, преданного ей одной. А если ей скажут противное, то это будет ложь. - Сегодня он достоин и её доверия, и дружбы, во как знать? - не делает ли он все это для того, чтобы она могла петь завтра в опере его друга?

- Как я был бы счастлив, еслибы вы совсем не могли более петь! Все существо мое возмущается, когда вы выходите на подмостки, напоказ толпе, недостойной лицезрения вашей красоты. Вот отчего я не бываю больше в опере. Я хочу забыть о самом существовании этого проклятого здания.

- Вы странный человек, но вы первый меня поняли. Как это случилось? Познакомились мы так недавно.

- Это правда. Но мне кажется, что я всегда был ваш. До сих пор я спал, принимая сон за жизнь, но взор ваш пробудил меня. Не знаю почему, но я весь ваш, и вы можете делать со мною, что вам угодно, я - раб ваш.

Скоро они дошли до дома Женни, и она сказала:

- А теперь скорее уходите, и будем надеяться, что вы не простудились. Я вас не благодарю, мы квиты, потому что я прощаю вам все те глупости, которые только-что выслушала от вас. Рабство давно отменено, но дружба существует. До свидания.

И из-за готовой уже захлопнуться двери в нему протянулась маленькая ручка. Поднося в губам, Патрик приятно изумился: перчатки на ней не было, а между тем ручка была далеко не холодна.

Вернувшись в свою очередь домой, г-жа Соваль застала дочь уже в пеньюаре. Щеки её пылали, глаза горели.

- Так и есть, лихорадка! - вскричала примерная мать. - Но ведь лихорадки бывают разного свойства.

Однако эта прогулка в тумане не всем сошла так дешево. Вернувшись домой в каком-то забытье, Патрик впал в глубокое раздумье, из которого его вывел приход Годфруа. Патрик бросился в переднюю и сразу испугался: друг его стоял неподвижно, точно не имея силы сбросить с себя шубу; пот градом катился у него по лбу, а между тем зубы так и стучали. Патрик раздел его и провел в гостиную, уговаривая поскорее лечь. Не слушая его, Годфруа подошел нетвердым шагом к окну и прижался лбом в холодному стеклу.

- Ляг, - повторил Патрик, кладя руку ему на плечо. - Не стой здесь...

- Знаешь!.. Я люблю ее... и полюбил я ее раньше, чем ты!

Патрик закрыл глаза, стараясь собраться с мыслями и сообразить, что делать. Что это, припадок безумия? Пустить ли в код силу, или успокоительные слова? А Годфруа бешено повторял:

- Слышишь! - отвечай же. - Говорю тебе, что я люблю ее! - Патрик отвечал с глубоким состраданием:

- Вижу, бедный друг!

Этот мягкий тон немедленно успокоил Годфруа, и он дал подвести себя к камину и усадить в кресло. На вопрос Патрика, почему он не сказал ему этого раньше, Годфруа отвечал тихим и смиренным голосом:

- Потому что я не хотел даже сам себе в этом признаваться. Это так глупо, так постыдно, так безполезно с моей стороны!

- Я заслужил это унижение... ты же еще меня и утешаешь!.. Да, я люблю ее, а она меня не любит и не полюбит никогда. Я сделал для нея все, что мог, доставил ей известность и успех. Давно уже я не подхожу к ней без глубокого трепета, много лет я доказываю ей свою преданность. И все напрасно! Ни разу не поняла она, что вся кровь останавливается в моих жилах от одного шелеста её платья... А тебе стоило только показаться, и она уже тебя обожает!

Патрик принудил себя засмеяться. - Вот уж подобного заключения он никак не ожидал! - Но Годфруа стоял на своем. Когда сегодня он подошел в ней, во взоре её так и светилась любовь. А когда они пошли по улице вдвоем, когда Патрик почти понес ее на руках, Годфруа понял, что другу его суждено обладать этой женщиной! О чем говорили они? Что произошло между ними? Никогда не узнать ему этого! Какая пытка!.. - Полно! до любезничанья ли в такую погоду!.. Да мы не обменялись и двадцатью словами.

- Двадцать слов! Ты не знаешь, что бы я дал, чтобы высказать ей хотя бы только те три слова, что я таю в себе. Эти невысказанные слова убьют меня...

Нет, он не умрет, а заставит Женни полюбить себя. - Но чтобы добиться этого, надо быть здоровым... Но тут Патрик прервал свои увещания: Годфруа был в обмороке. Под утро у него открылась лихорадка и бред, и доктор объявил, что ему придется пролежать недель шесть. Патрик превратился в ревностную сиделку, но все же ему приходилось допускать иногда с больному г-жу Соваль. Подолгу она никогда не засиживалась; но как только сознание вернулось к Годфруа, она стала маневрировать так, чтобы он видел, как она внимательна в нему. Раз она даже привела с собою Женни, но больной сейчас же лихорадочно заметался, хотя Патрик не подходил к певице и даже не взглянул на нее. Потом Годфруа все твердил, что она приходила ради Патрика, и успокоить его удалось только обещанием, что визит этот не повторится. Через несколько недель Годфруа стал поправляться. Теперь посещения г-жи Соваль участились, и не раз приходилось Патрику беседовать с нею вдвоем, пока Годфруа отдыхал. Много поучительного вынес молодой человек из этих бесед. Узнав, что после 15-ти представлений "Константина XII" сняли с репертуара, Патрик спросил, не тревожит ли это г-жу Соваль за дочь? - Нимало. Она превосходно знает, что роль Адоссидес была первою и последнею ролью Женни. Успеха она достигла сразу, но она не создана для сцены, театральные дрязги претят её деликатности, и самое лучшее было бы, еслибы она вовсе не выступала никогда на сцене. Но у судьбы ведь свои тайны! - И очевидно, что эти тайны мало тревожили почтенную маменьку. Но в другой раз она вдруг заныла: что-то будет с её Женни, если мать её внезапно умрет? Богачи ныньче не ищут себе жен за кулисами... Конечно, Годфруа думал принести пользу Женни, но в сущности для дочери её лучше было бы не менять безвестного образа жизни, а композитору следовало воздержаться от сочинения оперы. Писать оперетки, конечно, менее лестно для тщеславия, но зато куда прибыльнее. И она ловко выпытала у Патрика все, что тот знал о денежных делах друга. А когда, в заключение, она спросила его, долго ли еще осталось композитору жить, он вскипел от негодования. - Годфруа доживет до старости...

Но что с нею? два дня тому назад, все представлялось ей в розовом свете, а сегодня наоборот. А дело было вот в чем: накануне князь Кеменев признался ей, что любит её дочь и готов на ней жениться, но не решается, потому что женитьба на актрисе может повредить его положению при дворе. К изобретательной голове г-жи Совал сейчас же возникла мысль, что если женитьба на певице вещь неудобная, то женитьба на всеми уважаемой вдове знаменитого композитора - совсем другое дело. Вот она и принялась наводить справки: надо было, чтобы Годфруа протянул настолько, чтобы успел дать свое имя Жении, но не настолько, чтобы терпение князя лопнуло. И с этого дня румынка принялась бдительно сторожить выздоравливающого. В один прекрасный день, желая, вероятно, остаться наедине с Годфруа, она вдруг заботливо заметила Патрику, что у него очень утомленный вид и что ему следует пойти проветриться. Патрик без труда догадался, что она просто хочет отделаться от него, но с какою целью? Не думает ли она склонить Годфруа на какое-нибудь выгодное ей завещание? Ему пришлось уступить, потому что Годфруа, искренно желавший, чтобы друг его подышал свежим воздухом, поддержал ее. - Ну, хорошо, но куда бы ему пойти? - Г-жа Совал посоветовала ему прогуляться в Зоологический сад Булонского леса и осмотреть его пресловутую оранжерею, о которой так много говорят., - Но это страшно далеко, отнекивался Патрик. - Пустяки, зато воздух там чище, настаивал Годфруа.

"Как он боится, чтобы я не отправился в Женни"! подумал Патрик. Его так и подмывало именно это-то и сделать, но сообразив, что потом придется лгать, и что Годфруа откроет его ложь рано или поздно, он направился в Сен-Лазарскому вокзалу, и доехал по соединительной ветви железной дороги до Булонского леса. Он шел, задумавшись. Сколько треволнений с тех пор, как он вернулся во Францию! Какое место заняла неожиданно в его жизни эта доселе неведомая ему Женни Соваль... И как душа его полна ею!..

Вдруг он вздрогнул, очутившись на повороте аллеи лицом в лицу с этой самой Женни. Улыбаясь его растерянному виду, она протянула ему руку, а он только и съумел промолвить:

- А вы тоже гуляете?

если он попался ей здесь, так пусть она пеняет на свою мать, настойчиво посылавшую его именно сегодня в Зоологический сад. Вот и получилось странное совпадение. И молодые люди вместе вошли в сад. На вопрос Женни, как здоровье Годфруа, Патрик отвечал, что его другу гораздо лучше, но с ним необходимы еще большие предосторожности. И он невольно вздохнул, вспомнив о важнейшей из них... В самом деле, что было бы с Годфруа, еслибы он мог видеть эту парочку?..

В оранжерее, очутившись посреди чудной тропической флоры, в атмосфере опьяняющих испарений, молодые люди пришли в восторг, а Патрику живо вспомнился так недавно покинутый им дальний Восток. Усевшись подле Жепяи, он сказал:

- Как прекрасна эта искусственная декорация, как прекрасно то, что недействительно! Но стоит нам перешагнуть этот порог и вновь очутиться перед холодной действительностью, перед оголенной землей и безлиственными деревьями, - как мимолетные чары пропадут. Хотя я только-что проводил целые дни и ночи посреди тех настоящих тропических лесов, что воспроизведены в миниатюре в этой стеклянной клетке, и пережил там массу тончайших ощущений, тем не менее они не навевали на меня таких грёз, как эта декорация. Та величественная красота была пустынна. Среди того кипучого брожения материи, среди разнообразнейшого кипения жизни, окружавшей меня, душу мою леденило страшное одиночество. Я отдал бы несколько лет жизни за появление подле себя того единственного, высшого, небесного образа, без которого все остальное не более как рамка, еще ожидающая картины! Как часто взывал я к вам, хотя я вас еще и не знал! Зачем вы не пришли! Может быть, я умер бы от блаженства, встретив в том раю Еву моего сердца, еслибы она позволила мне хоть коснуться губами её руки!

Патрик забыл в эту минуту, что другой уже посягал на его рай. Он взял руку Женни и чуть-чуть прикоснулся к ней губами. Женни не шевельнулась, только её губы слегка дрогнули. Патрик невольно, сам не зная как, очутился перед нею на коленях, с обожанием глядя на нее... Первою опомнилась Женни, встала, и они вышли из оранжерея. Усадив ее в экипаж, Патрик отправился домой пешком, не думая воспользоваться своим обратным билетом и ничего не сознавая. Он был как в чаду и совсем не заметил, несмотря на дальний путь, как дошел до дому. Очнулся он только тогда, когда вошел в спальню Годфруа и услыхал восклицание г-жи Совал: - Как! это вы уже! - Очевидно, она еще не успела передать Годфруа весь запас своих тайных планов. На вопрос Патрика, как он себя чувствует, Годфруа отвечал вслух, что прекрасно, но, наклонясь к его уху, добавил, указывая взглядом на свою собеседницу: - Прескверно, она извела меня. - Оставшись с ним вдвоем, больной усомнился, был ли Патрик в Булонском лесу: что-то уж он скоро вернулся. Патрик достал из кармана билет для входа в Зоологический сад, и Годфруа успокоился при виде этого вещественного доказательства, закрыл глаза и затих. Но вдруг он судорожно поднял голову и вскричал;

- Патрик, моя песенка спета!

уже три недели, как она свята с репертуара? Зачем не предупредил он его, что mademoiselle Совал не предлагают никакой новой роли? - Патрик взбесился. Так вот зачем эта старая чертовка хотела отделаться от него!.. Как это часто случается, его бешенство успокоило Годфруа, и он заговорил уже спокойнее: ведь не мог же Патрик надеяться навсегда скрыть от него правду... Правда, жить-то ему собственно осталось недолго, он это знает... - Прекрасно! она ухитрилась доложить ему и об этом. Что же, и о завещании она с ним тоже переговорила, а? - Ну, это уже напрасно: г-жа Соваль - безкорыстнейшая из женщин. Но довольно об этом; отныне Годфруа станет писать одне мессы.

- Превосходная мысль. А куда же мы денем mademoiselle Соваль?

Легкая краска показалась на щеках композитора, но он отделался шуткой. - Ну, чтож, она станет петь в концертах и в салонах... На этом разговор оборвался, а на следующее утро доктор говорил Патрику:

- Просто не знаю, что с ним делать: починишь ему легкия, - пошаливает сердце; а когда и то и другое приблизительно в порядке, то приходится спрашивать себя, не свихнулся ли он! Все-таки ему лучше; постарайтесь только убедить его съездить на юг.

Её влияние на Годфруа росло с каждым днем, и между ними происходили вечно таинственные беседы, на которые Патрик не допускался. Его поразило, что она больше не каркала зловещих предсказаний, а превратилась в кроткую, матерински-заботливую приятельницу. Видя, что другу его лучше, Патрик не тревожился, и хотя ему было тяжело видеть, что отныне он не первый поверенный Годфруа, он мирился с вторжением г-жи Совал. О неуспехе оперы и речи более не было; разговоры вертелись около планов спокойной, деревенской жизни и выгодных денежных операций. Годфруа пытался подвести истинные итоги своего состояния, и задача оказывалась не из легких, потому что он прожил всю жизнь с присущей артистам беззаботностью, хотя и с легким вариантом: он имел привычку покупать на свои капиталы солидные бумаги, а потом забывать о них и не брать причитающихся ему дивидендов. Когда Патрик подвел окончательный итог состояния своего друга, он сам изумился: получилось полмиллиона франков! Ну, да, одна оперетка "Цепи Вулкана" прошла 300 раз в Париже, не считая провинции и чужих стран. А так как он не завел себе ни лошадей, ни собственного дома, ни коллекций, ни любовницы, ни законной жены, ни детей, - вот и накопилось... Полмиллиона - да, это не дурно, но он предпочел бы миллион для той цели, которую он имеет теперь в виду...