Печать молчания.
Глава VI.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Печать молчания. Глава VI. (старая орфография)

VI.

Первые два дня в Померасе Годфруа не отходил от жены ни на шаг, дивясь тому, что эта красавица - его жена. Он не сводил с нея восхищенных глаз, приходил в экстаз от одного звука её голоса, угадывал её малейшее желание. За столом он забывал есть, любуясь ею; готов был заплакать от избытка чувств, когда она благодарила его за какую-нибудь услугу немного смущенной улыбкою. Он ревновал ее к малейшему дуновению ветерка. Он обрел полное счастие на земле и с доверчивым оптимизмом первых часов удовлетворенной страсти говорил себе: - Мы счастливы.

Но, гуляя на второй день с Женни по саду и отойдя от нея на минуту сорвать для нея розу, он застал ее, вернувшись, застывшею в неподвижной позе, с опущенными руками, усталым видом и устремленным в пространство, взором. Сначала он залюбовался ею, но когда у нея вырвался легкий, жалобный стон, он вдруг понял, что она-то, по меньшей мере, не счастлива. Отчаяние внезапно кольнуло его в сердце; он увидел, что не добьется, в ответ своей пламенной страсти, ничего, кроме покорной привязанности.

Годфруа провел безсонную ночь, а на утро, решив, что не следует ему утомлять ее своим постоянным присутствием, вышел в сад один. Вернувшись к завтраку, он застал Женни перечитывавшею только-что написанное ею длинное письмо. Она встала и пошла к нему на встречу с блестящими глазами и оживленным лицом, говоря:

- Я постаралась заменить вас. Прочтите и прибавьте несколько строк от себя. В котором часу отходит почта? Наш далекий друг не должен оставаться без весточки от нас более недели, - иначе он может подумать, что мы его забыли.

Годфруа вспомнил, что накануне, разговаривая о Патрике, он сказал, что ненавидит писать письма, а Женни, находя, что написать ему следует, предложила мужу свои услуги. Годфруа жадно пробежал письмо, но оно не могло возбудить ревности самого придирчивого мужа. Женни рассказывала совершенно просто о своем приезде в Померас, о своей радости вновь увидеть родной уголок, о своей признательности к тому, кто доставил ей эту радость, и заканчивала так: "Наградой ему будет здешний живительный воздух. Он скоро совсем окрепнет; теперь же он отдыхает, и я служу ему, как видите, секретарем. Пишите нам поскорее и обо всем"... Годфруа окончательно убедился, что любви между молодыми людьми не было, но все же и подобная дружба возбуждала его ревность. Пока он приписывал несколько строк к письму жены, он слышал, как она распоряжалась в соседней комнате. Она устраивалась, за что до сих пор не принималась: ни одного ящика она еще не вскрыла, ни одного гвоздя не прибила, пока не написала письма Патрику, - мелькнуло в голове Годфруа, и в эту минуту он желал бы быть на его месте, в последующие дни Женни не заикалась ни о своен письме, ни об ожидаемом ответе. Ответ пришел, разумеется, на имя Годфруа, и не заключал в себе ничего особенного. Этот холодный, безстрастный дневник можно было бы напечатать, целиком в любом журнале. Через две недели Женни написала ему опять; он ответил в такой же срок, и с тех пор установилась правильная переписка, ни одна строчка которой не миновала глаз Годфруа.

Через две недели в новобрачным в Померас явилась г-жа Совал, и сейчас же приняла на себя бразды правления, которых у нея, впрочем, никто не оспаривал. Между тем, среди соседей Помераса возникала уже враждебная лига против новобрачных. Для всех этих мелких, невежественных и узко-добродетельных буржуа, обреченных умереть, не видав никакого иного города, кроме Бордо, не было особенной разницы между известной оперной дивой и безвестной кафе-шантанной певичкой. И та, и другая "пели на подмостках". Кто-то повторил вычитанное из неизвестно какой парижской газеты известие, что "певица Соваль", лишившись голоса, скрылась в провинцию. Доброжелатели охотно допускали, что Годфруа женат на певице, но только гражданским браком, а другие утверждали, что эта парочка пересадила на туземную добродетельную почву свободную любовь, так свирепствующую в театральных нравах Парижа. Г-жа Соваль скоро поняла, в чем дело, и принялась действовать. Скоро в замке стал каждую неделю обедать местный священник, что ясно доказало факт венчания в церкви супругов Годфруа. С этой минуты все оказались готовыми бывать в Померасе; но Годфруа и слышать не хотел об идиотах, оскорбивших его жену, и дверь его никому не открывалась. В один прекрасный день ей пришлось, однако, распахнуться перед депутацией, явившейся из Биаррица. Годфруа вышел с недовольным видом в гостиную, чтобы узнать, в чем дело. Оказалось, что в Биаррице предполагался благотворительный концерт, и комитет мечтал о разрешении выставить на афише, что г-жа Годфруа-Соваль споет главную арию Адоссидес. Послушать ее приедут даже из Мадрида, и сбор будет огромный. Годфруа призадумался, а г-жа Соваль спросила четырех депутатов с величественным видом королевы-матери:

- Разве вы не читали парижских газет, господа? Оне утверждают, что дочь моя потому вышла замуж, что потеряла голос.

В гостиную вошла Женни, и узнав, в чек дело, взглянула на мужа с видом женщины, готовой сдаться. Ее прельщало это неожиданное развлечение, а также перспектива петь даром в пользу бедных после того, как она пела за деньги для богатых. Немедленно обсудили все необходимые подробности, и депутаты уехали в восторге. В последующие дни Годфруа просматривал свое произведение и проходил его с женою. К счастию, Женни была в голосе, как никогда. Г-жа Соваль тоже занималась делом: она настрочила несколько писем и сама отнесла их на почту.

двора. Женни имела самый оглушительный успех, о котором может только мечтать артистка. Её голос, талант, красота, изящество, туалет и ум, - все превозносилось до небес. Она сразу стала любимицей самых знатных дам, в большинстве случаев русских, обращавшихся с нею как с равною. Кеменев, безукоризненно почтительный и сдержанный, еле поспевал представлять ей всех желающих. Он обладал одной из изящнейших вилл в Биаррице и был тут как у себя дома. Женни была черезчур умна и серьезна, чтобы, успех этот мог вскружить ей голову, но все же она не могла остаться вполне равнодушной, особенно к тому факту, что ее принимали в самом лучшем обществе явно как свою. Всех приглашений, посыпавшихся на супругов Годфруа, принять было немыслимо, но все же они пробыли в Биаррице более недели, вместо двух дней. Слишком проницательная, чтобы не видеть, что она отчасти обязана этим успехом искусной пропаганде Кеменева, она опасалась в начале, как бы он не потребовал награды за свое рвение. Но князь Сергей Кеменев был настоящий барин во всем, как в своих качествах, так и в своих недостатках, и презирал женщин только тогда, когда это было угодно им самим. Он хорошо их знал; говорили, что в эпоху его дебютов в светской жизни он имел счастие встретить достойную поклонения красавицу, которая отвергла его, благодаря чему он приобрел веру - если не в добродетель женщин, то хотя бы в возможность этой добродетели. Женни он полюбил серьезнее, чем любил других, и скоро убедился, что не добьется ничего помимо женитьбы, - и он это сделал бы, не рискуй она повредить его положению при дворе. Когда Женни вышла замуж, он был в отчаянии, и стоило ему встретиться с нею, как страсть заговорила в нем с прежнею силой. Но держал он себя с нею так рыцарски почтительно, с таким сдержанным, деликатным поклонением, что Годфруа, несмотря, на воспоминания прошлого, почувствовал в нему более уважения, чем ревности, и, уезжая из Биаррица, просил его навестить их в Померасе. В душе Годфруа побаивался, что проведенные в Биаррице шумные дни пробудят в Женни влечение к прошлой жизни; но когда он предложил ей продлить пребывание здесь еще на несколько дней, она отказалась и попросила вернуться домой горами, дальнейшим путем. Как она не забывала Патрика и в Биаррице, поджидая почты с обычным нетерпением, так она не забывала его и среди грозных горных вершин. Когда наступил срок её ответа ему, она просидела ночью два часа над письмом в нему, несмотря на утомительную экскурсию, совершенную днем. На замечание мужа, что Патрик может обойтись один раз и без письма, она отвечала:

- Нет, он не должен никогда думать, что вы его забыли.

В конце октября наступили первые холода, и им пришлось покинуть горы. Женни удивилась и огорчилась, увидав, как муж её чувствителен в этой перемене температуры. Недомогание огорчило его самого, и он пожелал остаться на сутки в По, где впервые со дня свадьбы оставил Женни одну на целое утро. Когда он вернулся и она мило упрекнула его, он возразил:

- Почему вы не воспользовались этим свободным временем, чтобы написать в Алжирию?

с нотариусом и составил свое завещание.

В Померасе Годфруа обрел вновь солнце и тепло, но ни здоровье, ни душевное равновесие, к нему более не вернулись. Г-жа Соваль сейчас поняла, что ему гораздо хуже, и стала ухаживать за ним еще нежнее. Каким-то чудом Кеменев узнал, что хозяева Помераса вернулись, и оповестил их о своем скором посещении. Годфруа был недоволен, но теща ясно доказала ему, что он не может не принять князя, оказавшого им такое радушное гостеприимство в Биаррице. Если же это ревность с его стороны, то это просто глупо, потому что Женни не подавала ему на то ни малейшого повода. Все же это развлечение для Женни. Она охотно оставила сцену, но ведь в монахини она еще не записывалась. Годфруа сдался, и через день Кеменев прикатил в Померас в фаэтоне, запряженном тысячными рысаками, на которых проехал десять миль, не жалея великолепных коней.

Как ни зорко следил Годфруа за женой, говорившей с князем, он не подметил ровно ничего подозрительного. Женни казалась разсеянною и бросала нетерпеливые взоры в сторону дубовой аллеи; а когда оттуда показалась синяя блуза и кожаная фуражка почтальона, она бросилась к нему на встречу. Вернувшись, она подала мужу письмо с алжирской маркой и, улыбаясь князю, сказала:

- Извините, князь, это письмо от одного нашего друга, Патрика О'Фарреля, из Африки. Кажется, вы его знаете?

- В эту минуту я желал бы быть на его месте...

тревожные симптомы. В Померас не раз приглашали лучшого доктора из По, утверждавшого вслух, что визиты его безполезны, но предупредившого г-жу Соваль, что болезнь сердца её зятя делает большие шаги. Годфруа почти не выходил из своей комнаты; характер его становился все нервнее, потому что его грызла тщательно скрываемая ревность. Каждый визит князя был для него пыткою, а между тем Кеменев становился понемногу другом дома. Годфруа терзался, следил за каждым шагом, за каждым словом князя и Женни. Самая переписка его жены с Патриком не казалась уже ему теперь такою невинною, как прежде. Он перечитывал письма Патрика, пытаясь прочесть какую-то тайну между строк. Иногда он воображал, что между ними существует другая, секретная переписка, - но когда же Женни нашла бы для нея время, когда муж не оставлял ее ни на минуту одну? Дружба её с Кеменевым становилась все теснее и теснее, и в ней было столько обаяния, что князь охотно поддавался ей, как бы забывая, что он прежде добивался другого. Посещения князя, очевидно, вносили в её жизнь приятное развлечение, и она принимала его с нескрываемой радостью. Годфруа сгорал на огне любви и ревности и подчас пугал жену бешеными порывами страсти. Он покрывал ее безумными поцелуями, разражался еще более безумными речами, просил её любви, упрекал, вспоминал того... того, кто завладел её сердцем, и чьего имени она так и не назвала ему...

Он таял как свечка, и скоро доктор сказал г-же Совал, что зять её черезчур страстно любит свою жену, а это ему вредно, и необходимо принять такия меры, чтобы он успокоился. Г-жа Совал пообещала доктору все, чего он желал, а сама только холодно следила за разрушительным физически и нравственно процессом. Но ее мучила одна тайная забота: несмотря на все возроставшее доверие в ней, Годфруа всегда ловко уклонялся от всякого разговора о завещании, как бы издалека ни начинала она свои подходы. Разрешение этой загадки таилось в папках нотариуса города По, но она этого не знала. Она утешалась мыслью, что князь сам богат, и, в сущности, безразлично, кому её зять завещает свое состояние.