Печать молчания.
Глава VII.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Печать молчания. Глава VII. (старая орфография)

VII.

Несмотря на всю свою ревность, Годфруа глубоко уважал жену и сам себя упрекал за свое постыдное шпионство. Но раз он увидел следующее: уезжая как-то из Помераса, Кеменев прощался с Женни, собираясь сесть в фаэтон, как вдруг, поспешно осмотревшись и не видя нигде мужа, подсматривавшого за нею из-за занавески окна своей комнаты в верхнем этаже, молодая женщина вынула украдкой из кармана своего платья письмо и сунула его в руку князя, спрятавшого его с быстротой, выдававшей привычку в подобному манёвру. И не успел Годфруа опомниться, как фаэтон князя скрылся из вида. Не будь Годфруа так слаб, он бросился бы к вероломной жене, и неизвестно, что бы тогда произошло, но крайняя слабость приковала его в месту. Разсудок одержал верх, и он понял, что если хочет накрыть виновных, то необходимо притворяться. Целую неделю следил он неотступно за Женни, но ровно ничего подозрительного не заметил, вплоть до того дня, как пришла от князя записка, извещавшая о его визите на следующий день. На другой день Женни, обуреваемая очевидным волнением, взяла первую попавшуюся книгу, спустилась в сад и направилась в дубовой аллее. Годфруа последовал за нею и скользнул в кустарники, окаймлявшие сплошными шпалерами аллею. Оттуда он следил за женою; она шла медленно, опустив голову, грустная.

Но вот в нескольких шагах от нея послышался стук колес. Она обернулась, и убедившись, что никто ее не видит, сделала знак, и подъехавший фаэтон остановился. Из него вышел князь, приказал кучеру продолжать путь в дому, почтительно поклонился Женни и сказал, передавая ей конверт, который она поспешила скрыть на груди.

- Вот ответ на ваше письмо.

- Боже! Каким я горю нетерпением прочесть его! Но здесь я не смею этого сделать: я вечно боюсь его появления. Он следит за каждым моим шагом, а сам мучается...

И Женни поднесла платок в глазам, а князь сказал, что жалеет ее от всего сердца. Позволь он себе малейший фамильярный жест, Годфруа, державший в руках револьвер, положил бы его на месте. Но Женни и князь направились к дому, не обменявшись даже рукопожатием. Перед крыльцом дома им встретилась г-жа Соваль, и князь сейчас же вступил с нею в оживленный разговор, а Женни быстро ушла в боковую, темную аллею из высоких кипарисов. В ту минуту, как она доставала письмо, перед нею неожиданно вырос муж с таким искаженным лицом, что она в первую минуту приняла его за злоумышленника и вскрикнула.

- Отдайте мне это письмо! - потребовал глухим голосом Годфруа.

Она вздрогнула и отступила. Он понял, что она собирается бежать, и знал, что преследовать ее у него нет сил, а потому решился попугать ее... Он пригрозил ей револьвером, говоря, что не отступит ни перед чем, чтобы завладеть письмом.

- Я вижу, - сказала она, бледнея от ужаса и тоски, - что вы считаете меня последнею из женщин. Так вот результат того, что я сделала! Боже, какая я несчастная!.. - И она заплакала, но он хриплым голосом повторил свое требование. Она умоляла его успокоиться. - Бедный, дорогой друг! возможно ли, чтобы он перестал уважать ту, которую любил? - Разумеется, все женщины вероломны, все мужчины предатели, все в жизни - сплошная ложь. Он хочет знать, как далеко зашел его позор... Так вот тот, кого она любит!.. Этот князь... Хорошо, - он убьет его, как убьет всякого, кто посягнет на нее...

- Боже, как тут быть? - простонала она. - Ну, послушайте: вы доверяете моей матери. Идемте к ней, - она при всех вскроет и прочтет это письмо. И если она вам поклянется, что эти строки - ответ, написанный честнейшей рукой на честный вопрос...

- Я никому более не доверяю, - прервал ее Годфруа. Тогда Женни протянула ему письмо. - Бог свидетель тому, что она сделала все возможное! Да свершится судьба! При первом взгляде на конверт, Годфруа остолбенел: письмо было адресовано князю Кеменеву "для передачи г-же Г.".

Но вдруг он узнал почерк письма и вскричал с гневом и ужасом:

- О'Фаррель! это он!.. Он смеется надо мною!.. Понимаю! Князь - не более, как услужливый посредник. Но Патрик! Патрик!.. О! чаша скорби переполнена!..

Женни побледнела, глаза её сверкнули негодованием и гордой уверенностью, и она сказала:

- Да, это от Патрика. Но поверьте мне, прежде чем клеймить других, прочтите его письмо...

Годфруа стал читать вслух:

"Я совсем убит. Возможно ли! не ошибается ли этот доктор? Как могла до того усилиться эта роковая болезнь в такой короткий срок? Разве он не был счастлив? а мне говорили, что счастие продлит его жизнь. Благодарю вас за то, что вы меня известили, - я приеду. Я брошу все, лишь бы застать еще в живых его, моего дорогого друга, которого я люблю больше, чем он это думает, и для которого я готов пожертвовать жизнью! Я дал ему все, что только мог! Вы тоже великодушно уплатили свой долг. Бог да вознаградит вас за это!.. Выеду я скоро, но все-таки мне нужно здесь все устроить на время моей отлучки. Необходимо также найти какой-нибудь предлог и известить его заранее о моем приезде, чтобы не внушить ему подозрений, потому что я хочу, чтобы иллюзии не покидали его до конца. Берегите его, и вы исполните свой долг вполне. До скорого свидания. Никому не понять, какой грустью переполнено мое сердце. - Патрик".

Годфруа молча сложил письмо и вложил его обратно в конверт с такой осторожностью, точно это был отравленный кинжал. Теперь он был спокоен; черты лица его разгладились: смерть звала его в себе. И, не глядя на Женни, он сказал:

- Уже! Я знал, что жить мне остается не долго, но все хе не предполагал, чтобы конец был так близок. Бедный Патрик! Он и не подозревал, когда писал эти строки, что подписывает мой приговор.

- Видит Бог, я не виновата в том, что вы прочли это, - сказала Женни, рыдая.

Он обнял ее и прижал к себе, прося простить его. Ведь и умирает он от избытка любви в ней. Немного терпения. Тем лучше, что он теперь знает правду, - отныне он не станет никого терзать недоверием и несправедливостью; отныне он верит, что бывают верные друзья и благородные сердца. Бедному Патрику незачем выдумывать теперь предлог.

Годфруа и Женни вошли, обнявшись, в дом, и Кеменев, ощущавший глухое безпокойство, успокоился при виде улыбающагося и спокойного Годфруа. А когда князь уехал, Годфруа увел жену в сад и долго гулял с нею по аллеям. Впервые рассказал он ей сегодня всю историю своей жизни до встречи с нею, и добавил, целуя её руку:

- Я вас люблю и я счастлив. И если друг наш... опоздает, вы повторите ему прежде всего эти слова.

Вернувшись в себе в комнату, он написал дрожащим почерком следующия строки:

"Ты можешь приехать бедный друг мой. Приезжай скорее, прошу тебя. Мне нужно успеть переговорить с тобою. - Годфруа".

А затем он лишился чувств...

Подобное потрясение всегда тяжело, а Годфруа был уже очень слаб, и, несмотря на все его мужество, неожиданная весть о близости конца порвала в нем какие-то тайные струны. Когда его привели в себя, он пожелал остаться с доктором наедине и спросил, сколько собственно ему остается жить? Доктор стал уверять его, что это простой обморок, и тревожиться не стоит. - Ах, нет, не то! он не тревожится, но ему необходимо знать, сколько дней ему осталось жить? Недели две? - Доктор молчал. - Неделю? - Приблизительно... - Он пожелал еще узнать, мучительна ли будет смерть? - Нет, она наступит быстро. - Тогда больной попросил внушить его жене, что присутствие её опасно для него, и чтобы она не входила к нему без его зова. Он не хотел омрачать ее некрасивыми предсмертными подробностями. Желание его было исполнено, и было решено, что Женни будет приходить в нему в известные часы. Перед её визитом все лекарства прятались, комната проветривалась, Годфруа принаряжался с помощью слуги и затем посылал его за нею. Если ему случалось чувствовать приближение припадка во время её визита, он всегда ссылался на желание соснуть, и она послушно уходила, притворяясь, что поверила ему, потому что доктор просил избегать малейшого волнения...

Прошло шесть дней с того вечера, как Годфруа написал Патрику, и больной считал часы, терзаясь тайным страхом, что Патрик опоздает. А Женни, в свою очередь, никому не говорила, что передала письмо мужа по телеграфу, опасаясь неаккуратности почты и выигрывая этим путем четыре дня.

Наконец, в один январьский вечер, перед домом послышался стук колес. Годфруа сидел у себя в кресле; подле него находились г-жа Совал, так как Женни, уступая настояниям мужа, уехала прокатиться. Услыша этот стук, больной просиял: это О'Фаррель, и он просит оставить их вдвоем. И через минуту друзья крепко обнялись. Годфруа выразил удивление по поводу такого скорого приезда друга, и тот отвечал, что выехал, получив его депешу. - Его депешу! Но он сейчас же догадался: она подумала и об этом... И, держа друг друга за руку, друзья говорили, говорили и не могли наговориться...

Был ли Годфруа счастлив? Почти... Но слишком дорого досталось его счастие Патрику и ей. Он умер бы спокойнее, еслибы мог знать... "любит ли ее Патрик? И его ли любит она"? За эти дни он все разбирался в своей душе, и гордиться собою ему не пристало. Патрик может сказать ему теперь всю правду: ведь там, куда он уходит, нет ни упреков, ни ссор!.. Наконец, друзья умолкли, но Годфруа не выпускал руки Патрика из своей и ясно ощущал здоровое, равномерное биение пульса этой молодой жизни. Вдруг пульс этот забился быстро-быстро, а за дверью послышался необычно громкий голос Женни. - Он приехал? - Дверь тихонько распахнулась, и молодая женщина бережно переступила порог спальни больного. Под рукою Годфруа пульс Патрика мгновенно замер: отныне тайна молодого человека принадлежала не ему одному. Патрик и Женни пожали друг другу руку, обменялись простым, спокойным приветствием, но Годфруа уже все знал, все понял: и жертву, слепо принятую им в чаду страсти, и великодушную ложь этих двух существ. Отныне долг его был ему ясен, отныне для него не существовало ни эгоизма, ни подозрений, ни ревности. Прежде чем покинуть этот мир, он обезпечит счастие других. Но для этого ему надо было о многом поразмыслить. Ссылаясь на утомление, он отослал Женни и Патрика гулять в сад. - Как? Годфруа оставлял его вдвоем с Женни! Патрик понял, что кончина его друга близка! Перед лицом смерти исчезала даже ревность.

- Сегодня мне немного лучше. Благодаря твоему приезду, я спал ночью. Подумать только, что еслибы ты не приехал, я... Но, с Божией помощью, на памяти моей не ляжет неизгладимое пятно эгоизма. Как мог я допустить, пожелать и совершить все эти жестокости! Ах, друг мой! Нет ничего страшнее любви, потому что она не только доводит вас до преступлений, но еще внушает вам, что это - ваше право.

Патрик стал успокаивать его: он не совершил ничего несправедливого. - Неужели? Патрик считает, что Годфруа с ним поступил по-дружески? Ну, все равно теперь, немножко терпения! - Затем он поручил молодому человеку съездить в По, сходить в нотариусу Мобургё и привезти его с собою. У нотариуса этого хранится его завещание, - пусть он захватит его с собою. Он может вернуться к пяти часам, - пусть же он спешит, потому что Годфруа будет ждать его с страшным нетерпением. Патрику не хотелось оставлять его на целые пол-дня, и он предложил послать нотариусу телеграмму.

- Ни за что! А если телеграмма не дойдет?.. Или нотариуса не будет дома? А ты съумеешь и отыскать, и привезти его. После свидания с ним у меня камень свалится с души. Видишь ли, черезчур страстная и притом запоздалая любовь, это - большое несчастие. Запомни эти слова, в них все мое извинение. А теперь обними меня, прикажи запрягать и отправляйся.

Они обнялись, и Патрик вышел, но пошел на станцию пешком. Он и не подозревал, что г-жа Совал была вне себя от тревоги и любопытства. Она проклинала близость Алжирии и этого Патрика, становившагося поперек дороги князю, а от этой беседы друзей и ухода Патрика из дома не ждала ничего доброго. Шел он, очевидно, на станцию, но зачем? За доктором? Проще было бы послать лакея. К тому же, Годфруа сегодня лучше.

- О!.. теперь это конец! - стонал, задыхаясь, больной. - Но не говорите жене... я не хочу, чтобы она видела мою агонию... Постарайтесь... чтобы я протянул еще несколько минут... дайте бумаги и перо...

Припадок утих, но было ясно, что это - конец. Пробило 12 часов. До возвращения Патрика оставалось еще пять часов. Годфруа призадумался и выслал лакея. Пробыв минут десять наедине с тещей, Годфруа попросил к себе Женни и ласково заговорил с нею. Его внимание привлекла роза на груди жены, и та подала ему цветок, который он поднес к губам. В эту минуту Женни заметила на его пальце чернильное пятно. - Нечего сказать! стоило ему так долго возиться сегодня со своим туалетом! Она принесет ему сейчас воды и мыла, пусть он отмоет пятно. Но Годфруа обнял ее и задержал поде себя.

- Оставьте это пятно, дорогая моя! Я выпачкал себе палец, оставляя последний залог моей любви дорогим моему сердцу существам. Я хочу, чтобы они были счастливы после моей смерти. Слышите, Женни, - не смывайте этого пятна! Пусть оно останется!

Но вдруг его черты так страшно и так быстро исказились, что Женни побледнела от ужаса. Новый приступ удушья сдавил ему горло. Он успел только прошептать: - Мой бедный Патрик! Как мне хотелось бы дождаться его!.. - Наступила небольшая пауза, затем он вздохнул, пролепетал: - Боже!.. - и все было кончено...

их в передней. Патрик попросил нотариуса обождать в гостиной и бросился наверх. В спальне он нашел Годфруа распростертым на постели, уснувшого последним сном. Лицо было моложаво и спокойно. В руках у него были крест и живая роза. И пока Патрик рыдал на коленях подле этой постели, по другую сторону которой плакала Женни, г-жа Совал, бегавшая по дому, нашла в гостиной незнакомого господина. На её нелюбезный вопрос, кто он, тот отвечал, что он - нотариус; за ним послал г. Антуан Годфруа.

- Г-н Годфруа умер, - отвечала она с таким уничтожающим взглядом, что Мобургё пролепетал:

- Но... я в этом не виноват. Я не потерял ни минуты...

- Мой зять посылал за вами?

- Да, за мной явился в По его друг... Я привез завещание...

- Именно. А вы этого не знали?

- Напротив. К завещании есть распоряжения по поводу похорон. Завещатель желает быть погребенным в Померасе и воспрещает всякую пышность и приглашения. Состояние же свое он завещает целиком жене. Но если бы она пожелала вступить вторично в брак, то она лишается наследства, и оно переходит к двум дальним родственникам.

Нотариус опасался какой-нибудь вспышки, но г-жа Совал успела уже все мысленно взвесить и решить, что для Кеменева деньги не имеют значения. Она спокойно положила в карман свой еле-еле омоченный слезами платок, и под рукой её в кармане зашуршала бумага забытого ею там конверта, содержание которого было ей неизвестно, и который был адресован не ей. Первым движением её было рассказать Мобургё, из чьих рук и при каких особенных обстоятельствах получила она эту таинственную бумагу, но обычная осторожность её одержала верх, и она решила не спешить.