Похождения Тома Соуэра.
Глава I.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Похождения Тома Соуэра. Глава I. (старая орфография)

Похождения Тома Соуера. 

ГЛАВА I.

- Том!

Нет ответа...

- Том!

Нет ответа.

- Что случилось с этим мальчиком, не понимаю!.. Том!

Старая лэди опустила свои очки и оглянула комнату поверх их; потом вздернула их кверху и посмотрела из под них. Редко, даже никогда, не разглядывала она сквозь них такие мелкие предметы, как какой-нибудь мальчишка, потому что эти очки были у нея парадные, сердце её гордилось ими и были они сооружены для "эффекта", а не для пользы: она могла бы видеть также хорошо через печную заслонку. Пробыв с минуту в недоумении, она произнесла не свирепо, но достаточно громогласно для назидания мебели:

- Хорошо, попадись ты мне только и я...

Она не договорила, потому что стояла в это время наклонясь и тыча щеткою под кровать, и ей требовалось переводить дух для отчеканивания каждого удара. Но она не выгребла ничего, кроме кота.

- Нет никакого сладу с этим мальчишкой!

Подойдя к открытой двери, она остановилась и стала всматриваться в побеги томатов и заросли ивняка, составлявшие "сад". Тома не было. Тогда она напрягла голос до высоты, разсчитанной на разстояние, и крикнула:

- Ге-е-е-ей, Том!

Сзади нея послышался легкий шорох и она оборотилась как раз во время, чтобы схватить маленького мальчика за полу его блузы и предупредить его бегство.

- Попался!.. Следовало мне подумать об этом чуланчике. Что ты там делал?

- Ничего.

- Ничего! Посмотри себе на руки, посмотри на рот. Что тут?

- Я не знаю, тетя.

- Ну, а я знаю. Это желе, вот что. Я тебе уже сорок раз говорила, что если ты не перестанешь трогать это желе, я тебя выдеру. Подай мне хлыст.

Хлыст взвился уже в воздухе. Опасность была неминуема.

Старушка быстро оборотилась, подобрав свои юбки для избежания опасности, а мальчик бросился опрометью прочь, мигом вскарабкался на высокий забор и исчез за ним. Тетя Полли постояла, ошеломленная на мгновение, а потом разсмеялась добродушно.

- Прах его возьми этого мальчишку! Как это я не научусь, наконец? Мало еще сыграл он со мною подобных штук для того, чтобы я так розыскивала его в это время? Но старые дураки только самые большие дураки, вот и все. И старую собаку можно научить новым фокусам, гласит поговорка. Но, Боже мой, у него, что ни день, то новое, как же тут угадать, что случится? Он как будто знает, до которых пор может мучить меня, прежде чем я успею собраться с мыслями; знает, чем может озадачить меня на минуту или заставить меня расхохотаться, так что все и пропадет, и я не могу его треснуть. Не исполняю я своего долга в отношении к этому ребенку, это правда, как Бог свят! Жалею жезл и порчу ребенка, как говорится в разумной книге. Накопляю я греха и муки на нас обоих, знаю это. Много в нем старой коросты, но, помилосердуйте! ведь он сын моей родной покойной сестры, бедняжка, и у меня не достает духа высечь его иногда... Всякий раз, как я ему спущу, совесть меня упрекает, а всякий раз, как прибью, сердце мое старое разрывается. Как ни как, а всякий человек, рожденный женщиною, живет немного дней и подлежит скорби, как говорится в писании, и я это испытываю. Вот он будет играть сегодня вечером в кости и мне придется заставить его работать завтра, в наказание за это. Оно жестоко принудить его трудиться в субботу, когда все мальчики уже гуляют, но для него работа ненавистнее всего на свете, а я обязана исполнять свой долг в отношении его, иначе погибнет ребенок!

Том играл в кости и провел время очень приятно. Он воротился домой лишь впору для того, чтобы помочь Джиму, маленькому цветному мальчугану, напилить дров на завтра и настругать лучинок перед ужином, - по крайней мере, он поспел во-время, чтобы рассказать Джиму о своих похождениях, между тем как Джим уже исполнил три четверти всего дела. Меньшой брат Тома (собственно сводный брат), Сид, почти уже покончил с своею работой, состоявшей в подбирании щепок. Он был мальчик смирный, без всяких удалых, безпокойных замашек. Пока Том ужинал, воруя при этом сахар в удобные минуты, тетя Полли задавала ему коварные и многочисленные вопросы с целью вовлечь его в пагубные признания. Подобно многим простодушным людям, она чванно считала себя одаренною способностями к скрытной, таинственной дипломатии и любовалась на свои прозрачнейшие подходы как на чудеса низкого лукавства. Она спросила:

-- Что, Том, было порядочно жарко в школе, я думаю?

- Да...

- Даже очень жарко, не так-ли?

- Да...

- Так что хотелось бы и выкупаться, Том?

Мимолетный страх пронизал Тома. В нем шевельнулось неприятное подозрение и он взглянул в лицо тети Полли, но не прочел на нем ничего и потому ответил:

- Нет... так, не очень.

Старушка протянула руку, пощупала его рубашку и сказала:

- Тебе теперь тоже не жарко, как видно.

И ей было очень лестно при мысли о том, что ей удалось удостовериться в сухости рубашки и так, что никому не могло в голову придти, что ей именно только это и хотелось узнать. Но Том понял, куда ветер дует, и потому решил предупредить дальнейшее нападение.

- А многие у нас обливали себе голову... и моя мокра еще до сих пор... Видите?

Тете Полли стало досадно на то, что она упустила из вида такую обстоятельную улику и испортила весь подвох. Но на нее нашло новое вдохновение:

- Том, тебе незачем было распарывать ворота у своей рубашки для того только, чтобы окатить себе голову!.. Разстегни свою куртку!

Всякая тревога изгладилась с лица Тома. Он разстегнул куртку. Воротничек у рубашки был зашить накрепко.

- Скажите!.. Ну, хорошо, или себе. Я была уверена, что ты играл в кости и тоже купался. Но я прощаю тебе все, Том, я вижу, что ты вроде опаленной кошки, как говорится: исправляешься, наконец.

Ей было отчасти досадно оттого, что её проницательность дала такой промах, отчасти приятно от вступления Тома на путь послушания.

Но Сидней сказал:

- Что?.. Да, я шила белою... Том!

Но Том не стал дожидаться дальнейшого и проговорил, выходя за дверь:

- Сид, я тебя отдую за это!

Придя в безопасное место, Том оглядел две большие иглы, воткнутые в полы его куртки и обмотанные нитками. В одной игле была черная, в другой белая нитка.

- Никогда не приметила бы она ничего, если бы не этот Сид! - сказал он. - Чтоб его!.. Иной раз шьет она белой ниткой, иной черной... Чего бы ей не держаться или той, или другой... Я не могу запоминать очереди... Но даю слово искалечить Сида за это. Провалиться мне, если нет!

Он не был образцовым мальчиком в поселке, но он знал образцового мальчика и ненавидел его.

Минуты через две или даже менее, он уже позабыл о всех своих огорчениях, не потому, что эти огорчения были для него менее тяжелы и назойливы, чем бывают огорчения взрослых для взрослых, но потому, что новое и могучее побуждение подавило их и вытеснило на время из его души, подобно тому, как сознание своих несчастий заглушается у взрослого человека пылом какого-нибудь его нового предприятия. Сказанное побуждение заключалось в желании практиковаться без помехи в новом замечательном посвистывании, перенятом у одного негра. Походило оно на птичье щебетанье с переливчатой трелью, производимою прикосновением языка к небу через короткие промежутки, посреди самой мелодии. Читатели помнят, вероятно, как это делается, если были когда-нибудь ребятами. При усердии и внимании Том скоро овладел этим искусством и шел вдоль по улице с ртом, полным гармонии, и душою, полною признательности. Он чувствовал тоже самое, что астроном, открывший новую планету. И без сомнения, в смысле силы, глубины и непосредственности удовольствия перевес был на стороне мальчика, а не астронома.

Летние вечера длинны; было еще не темно. Том перестал свистать: перед ним стоял незнакомец, - мальчик, чуть-чуть побольше его. Всякая новая личность, какого бы то ни было пола и возраста, была внушительною диковинкою в бедном, маленьком поселке С.-Питерсборг. Этот мальчик был хорошо одет... слишком хорошо одет для будничного дня. Это было просто изумительно. Шапка у него была преизящная; наглухо застегнутая блуза из синяго сукна нова и чиста; такого же вида были и его панталоны. И он был в башмаках, хотя была всего еще только пятница! Даже галстух он носил, какую-то светлую ленточку! Вообще, он смотрел горожанином, что так и задело Тома за живое. Чем долее глядел Том на великолеяное чудо, чем более вздергивал он свой нос перед таким щегольством, тем дряннее и дряннее начинал казаться ему его собственный костюм. Ни который из мальчиков не произносил ничего. Если один двигался, другой двигался тоже, но боком, описывая круг. Они оставались лицом к лицу и не спускали раз друг с друга все время. Наконец, Том проговорил:

- Я тебя прибью.

- Посмотрю, как ты попробуешь!

- Что же, я могу.

- Вот, и не можешь.

- Нет, могу.

- Нет, не можешь

- Могу.

- Не можешь.

- Могу.

- Нет.

Наступает неловкое молчание. Погодя, Том спросил:

- Как тебя звать?

- А такое, что хочу на своем поставить.

- Ну, и поставь.

- Станешь говорить много, так и увидишь.

- Много... много... много! На тебе!

- О, ты думаешь, это очень остроумно? Да я отколочу тебя, если захочу, даже если мне одну руку привяжут за спину!

- Так отчего-же ты не делаешь этого? Говоришь только, что можешь.

- Смотри, сделаю, если будешь дурака валять.

- А я видал и целые дурацкия семьи.

- Умно!.. Ты, кажется, воображаешь себя чем-то важным?

- О, что, это за шапка!

- Скомкай ее, если она тебе не нравится. Вот, попробуй-ка ее сбить; кто только тронет, тому будет смазь.

- Ты лгун!

- Сам такой.

- На словах храбришься, а сам ни гу-гу!

- Ну, прочь, иди своей дорогой!

- Поговори еще и я тебе голову камнем размозжу.

- О, разумеется, ты готов.

- Да, готов.

- Боишься.

- Нисколько.

- А боишься.

Опять молчание, но тоже взаимное наблюдение и передвижение боком. Они стоят теперь плечом к плечу. Том говорит:

- Сам убирайся!

- Не хочу!

- И я не хочу!

Они стояли, каждый выставя ногу под углом для опоры, сильно и яростно пихали друг друга и так и пылали взаимною ненавистью. Но ни который из них не мог одержать верх. Побившись до того, что оба они раскраснелись и запыхались, они разступились, но с опасливой осторожностью, и Том сказал:

- Очень боюсь я твоего большого брата! У меня брат побольше его; он может даже перебросить твоего через этот забор. (Оба брата существовали только в воображении).

- Это вранье!

- Не вранье еще оттого только, что ты так говоришь.

Том провел в пыли черту большим пальцем своей ноги и сказал:

Новый мальчик быстро шагнул через черту.

- Ну, - сказал он, - чем похваляться, докажи-ка на деле!

- Отстань; уходи лучше добром!

- Нет, ты все только обещаешь; зачем не делаешь?

Новый мальчик вынул из кармана две большие медные монеты и подал ему их насмешливо.

Том швырнул их на землю, и в тоже мгновение оба мальчика уже валялись и бились в пыди, вцепившись друг в друга, как коты. В продолжении минуты они тузили один другого, рвали себе взаимно платье и волосы, щипали и царапали носы и покрыли себя грязью и славой. Наконец, смутная картина выяснилась, и сквозь дым сражения обрисовался Том, сидящий верхом на новом мальчике и угощавший его кулаками.

- Говори: довольно! - сказал он.

Мальчик только старался освободиться. Он плакал, но более от досады.

"Довольно!" и Том отпустил его, говоря: "Это тебе наука; вперед будешь знать, с кем шутить!"

Новый мальчик пошел, отряхивая грязь с своего платья, плача и отдуваясь; он оборачивался по временам, тряс головою и грозился отделать Тома, "когда поймает его в другой раз", на что Том отвечал насмешками. Он двинулся с места победоносно, но лишь только он повернулся спиной, новый мальчик схватил камень, пустил его, угодил Тому как раз между плечами и затем "повернул хвост" и помчался, как антилопа. Том гнался за лукавцем до самого дома и узнал таким образом, где он живет. Он занял позицию у входа, вызывая в поле врага; но враг только строил ему рожи из окна, а выдти отказывался. Наконец, появилась мать врага и обозвала Тома гадким, злым, подлым ребенком и велела ему идти прочь. Том пошел, но заявил, что только "отлагает расправу" с этим мальчишкой.

Он воротился домой порядочно поздно в этот вечер и встретил засаду в образе своей тетки в то время, как старался вскарабкаться к себе незаметно через окно; а она, увидав, в каком виде было его платье, утвердилась непоколебимо в своем решении превратить его субботний отпуск в тюремное заключение с принудительною работой.