Похождения Тома Соуэра.
Глава II.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Похождения Тома Соуэра. Глава II. (старая орфография)

ГЛАВА II.

Наступило субботнее утро, и весь летний мир засиял свежестью, казался переполненным жизни. В каждом сердце что-то пело, а если сердце было молодо, то песня просилась и на уста. Каждое лицо дышало весельем, каждый шаг так и подмывало. Рожковые деревья были в цвету и наполняли благоуханием воздух.

Кардифский холм, по ту сторону поселка и высившийся над ним, утопал в зелени и находился достаточно далеко, для того чтобы казаться краем услады, полным дремы, покоя и обаяния.

Том появился на боковой дорожке с ведерком белой краски и кистью на длинной ручке. Он посмотрел на изгородь, и весь блеск природы померк перед ним, и душа его преисполнилась скорби. Тридцать ярдов грубого теса в девять футов вышиной! Ему показалось, что вся жизнь одна пустота и существование одно бремя. Он обмокнул со вздохом свою кисть и провел ею по верхней доске; повторил этот прием, мазнул еще раз, сравнил это ничтожное окрашенное пространство со всем объемом неокрашенного забора и опустился в безсилии на древесную кадку. В это время Джим направлялся к калитке, подпрыгивая с жестяным ведром и напевая "Девки в Буффало". Ходить за водою к местной водокачалке казалось всегда Тому самым ненавистнейшим деломь, но теперь он взглянул на это иначе. Он сообразил, что у водокачалки собиралось общество. Белые, цветные и черные мальчики и девочки толпились здесь, ожидая своей очереди, сидели, обменивались игрушками, ссорились, дрались, зевали по сторонам. Он вспомнил тоже, что, хотя водокачалка была всего в каких-нибудь полутораста ярдах, Джим не возвращался никогда с ведром воды раньше, чем через час, и даже при этом кому-нибудь надо было сходить за ним. И Том сказал:

- Слушай, Джим, я схожу за водою вместо тебя, если ты тут за меня немного покрасишь.

Джим потряс головою и ответил:

- Нельзя, масса Том. Старая госпожа велела мне принести воды и не останавливаться, чтобы подурачиться с кем дорогой. Она так и сказала, что масса Том будет уговаривать меня покрасить за него, но я не должен соглашаться, а свое дело должен делать. Она будет наблюдать за окраской.

- О, ты не смотри на то, что она говорит, Джим. Она всегда так толкует. Дай мне ведро... Я сбегаю в одну минуту. Она никогда не узнает.

- О, не смею я, масса Том. Старая миссис говорит, что сорвет мне голову за это. Право, обещается!

- Она-то? Да она никого не ударит... Постучит только тебе по голове своим наперстком, так это разве что? Говорит она ужасные вещи, но от слов не больно... по крайней мере, если она при этом не плачет. Джим, я дам тебе камешек. Я дам тебе белую сплавку!

Джим начал колебаться.

- Белую сплавку, Джим. Она чего стоит!

- Да... Вещица славная, что говорить... Только, масса Том, я страшно боюсь старой миссис...

Но Джим был лишь человек... и искушение было для него слишком сильно. Он поставил свое ведро и взял кусочек сплава. А через мгновение он уже несся вниз по улице с своим ведром и зудящей спиной, Том красил усердно забор, а тетя Полли удалялась с поля битвы с туфлем в руке и торжеством во взоре.

Весь задор Тома был непродолжителен. Мальчик стал размышлять о всех шалостях, задуманных на этот день, и его печаль увеличилась. Скоро все мальчики разбредутся по разным привлекательным направлениям и будут издеваться без конца над ним, приговоренным к работе. Одна эта мысль жгла его, как огонь. Он вытащил все свое земное богатство и принялся его разсматривать; были тут игрушечные обломки, камешки, всякая дрянь. Всего было достаточно, может быть, чтобы добиться обмена на другую работу, но слишком мало для того, чтобы купить себе полчаса полной свободы. Он спрятал снова в карман эти скудные средства и отказался вовсе от мысли подкупить товарищей. Но в эту тяжелую и отчаянную минуту его осенило вдохновение, - великое, чудное вдохновение. Он поднял свою кисть и продолжал работать спокойно. Неподалеку показался Бен Роджерс, тот самый мальчик, насмешек которого он боялся более, чем чьих либо других. Бен шел подпрыгивая, приплясывая, делая скачки, - явное доказательство того, что на сердце у него было легко, а замыслы он питал очень широкие. Он грыз яблоко, издавая по временам продолжительный, мелодический вой, за которым следовало: "Динь, динь, динь! Динь, дон, дон!", потому что он представлял пароход. По мере своего приближения он ускорял шаг; заняв середину улицы, взял курс вправо и сделал тяжелый поворот со всею изысканною обстоятельностью и торжественностью, так как олицетворял собою "Великого Миссури" и считал себя поэтому сидящим на девять футов в воде. Он был одновременно пароходом, капитаном и машинным колоколом, и ему приходилось воображать себя стоящим на рубке, отдающим приказания и исполняющим их.

- Стоп машина! Дерлинь-дерлинь-динь! - Он был уже на краю большой дороги и придвинулся медленно к тротуару. - Назад! Дерлинь-дерлинь-динь! - Он выпрямил руки и прижал их потом к бокам. - Назад и на правый борт! Дерлинь-дерлинь-динь! Чшу-чшу-чшшу-чшу! - Он описывал своей правой рукою огромные круги, потому что она изображала колесо в сорок футов. - Назад... теперь на левый борт! Дерлин-дерлинь-динь! Чшу-чшшу-чшу!.. - Левая рука стала описывать круги. - Стоп правый борт! Дерлинь-динь! Стоп левый борт! Дерлинь-динь! Вперед правым бортом! Стоп машина! Поворачивай медленно нос! Дерлинь-динь-динь! Чшу-чшу-чшу! Тяни передний канат! Ну, живо!.. Что стали с канатом на корме?.. Закидывай конец за эту сваю в бухте... Двинься к помосту... Опусти!.. Машины стали, сэр! Дерлинь-дерлинь-динь!.. Шт!.. шт!.. шт! (Делают промер).

Том продолжал красить, не обращая никакого внимания на пароход. Бен посмотрел на него с минуту и сказал:

- Ги... ги! Это ты сидишь на свае-то?

он не прерывал работы. Бен окликнул его:

- Эй, дружище! Тебе приходится работать никак?

- Ах, это ты, Бен! А я и не вижу!

- Слушай-ка, я иду купаться. И тебе верно хотелось бы? Нечего и спрашивать, разумеется... Кабы не эта работа, которую тебе навалили, ты хотел бы!

Том посмотрел на него пристально и спросил:

- Как, что? Разве это у тебя не работа?

Том принялся опять красит и проговорил небрежно:

- Может считаться работой, может и нет. Я знаю только то, что Тому Соуеру она по нутру!

- Ну, послушай, неужели ты хочешь сказать, что она тебе нравится?

- Нравится?.. А почему бы она мне не нравилась?.. Разве нам, мальчикам, всякий день выпадает случай красить заборы?

Это придавало новое освещение делу. Бен перестал грызть свое яблоко. Том нежно проводил своей кистью взад и вперед, отступал на шаг, чтобы полюбоваться эффектом, подбавлял штрих там и сям, снова оглядывал свое произведение... Бен следил за каждым его движением, сочувствовал более и более делу, увлекался им и сказал, наконец:

- А что, Том, дай-ка покрасить и мне.

Том поразмыслил... был уже готов согласиться, но одумался:

Да она так и дрожит над этою изгородью, требует, чтобы окрашено было тщательно... Я думаю, что из тысячи ребят, - может быть, из двух тысяч, - не найдется такого, который съумел бы сделать дело как следует.

- Ну, ужь будто бы... Пожалуйста, дай мне только попробовать... Хоть чуточку... Я позволил бы тебе, будь я на твоем месте, Том.

- Бен, я и рад бы, честное слово... но тетя Полли! Джим брался за работу, но она его не допустила. И Сид хотел, но и ему не позволила... И ты видишь, как я примостился? А если ты станешь работать и как-нибудь повредишь изгородь...

- О, вздор какой! Я также осторожно, как ты... Ну, дай попробовать... а я тебе за то дам сердцевинку от яблока.

Том протянул ему кисть с неохотою в лице и с поспешностью в сердце. И пока бывший "Великий Миссури" работал и потел на солнце, уступивший ему дело художник сидел тут же на кадке, в тени, болтал ногами, смаковал свое яблоко и задумывал обойти и других простецов. Недостатка в материале не оказывалось: вскоре набежало еще несколько мальчиков; пришли они, чтобы поиздеваться, но очутились в малярах. Бена скоро оттеснили и Том продал следующую очередь Билли Фишеру за бумажного змея, починенного исправно, а после него Джонни Миллеру за мертвую крысу и с веревкой еще, чтобы ею размахивать, и так далее, и так далее, час за часом, вследствие чего Том, утром совершенно нищий, оказался к вечеру буквально обладателем сокровищ. Сверх поименованных выше предметов, у него было двенадцать камешков, часть варганчика, кусок бутылочного синяго стекла, через которое можно было смотреть, катушка от ниток, ключ, не способный отворить никакого замка, обломок мела, стеклянная пробка от графина, оловянный солдатик, пара головастиков, шесть хлопушек, котенок, у которого был только один глаз, медная кнопка от дверей, собачий ошейник (но без собаки), рукоятка от ножа, четыре апельсинные корки и старое поломанное подъемное оконце. Он провел самым приятным, веселым, праздным образом время, общества было у него вдоволь и изгородь была покрыта тройным слоем краски! Если бы эта краска не вышла вся, он раззорил бы всех мальчиков в поселке.

Том подумал, что на свете, во всяком случае, не так уже дурно. Он открыл, сам того не подозревая, великий закон действий людских, а именно то, что ребенка или взрослого можно заставить желать чего-нибудь, лишь устроив ему препятствия для доcтижения его цели. Будь Том великим и мудрым философом, подобным автору этой книги, он понял бы, что труд заключается во всем том, что человек обязан делать, а забава в том, что он делать не обязан. И сознание этого помогло бы ему уразуметь, почему выделка искусственных цветов или ворочание ногами мельничного колеса будет работой, а катание шаров в кегли или карабканье на Монблан - только забавой. В Англии находятся богатые джентльмэны, которые проезжают среди лета по двадцати - тридцати миль в день, правя четверками лошадей, впряженных в дилижансы; они делают это потому, что оно стоит им больших денег; но если бы им, предложили жалованье за исполнение такой службы, она обратилась бы в работу, и они вовсе отказались бы от дела.