Похождения Тома Соуэра.
Глава X.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Похождения Тома Соуэра. Глава X. (старая орфография)

ГЛАВА X.

Мальчишки мчались к поселку, онемев от ужаса. Они оглядывались только по временам опасливо назад, как бы боясь погони. Всякий пень на дороге казался им человеком и врагом; дыхание у них так и спиралось; а когда они поровнялись с коттэджами, лежавшими ближе к селу, то лай проснувшихся сторожевых собак заставил их лететь, как на крыльях.

- Если бы нам только добежать до старого кожевенного завода, прежде чем я упаду! - шептал Том отрывисто, едва переводя дух. - Я выбиваюсь из сил.

Гекльберри только тяжело отдувался в ответ, и оба они не сводили глаз с цели своих надежд, напрягая последния силы для её достижения. Но вот она уже близко, и оба они разом, плечо с плечом, ринулись в открытую дверь и упали, признательные и изнеможенные, среди покровительствующей им тьмы. Мало по малу пульс их стал биться спокойнее, и Том проговорил:

- Гекльберри, как ты думаешь, что выйдет из этого?

- Если доктор Робинсон умрет, то выйдет виселица, я думаю.

- Что ты, неужели?

- Я знаю, поверь.

Том поразсмыслил немного и спросил:

- А кто разскажет? мы?

- Что ты бредишь? Представь себе, что если оно так повернется, что Инджэна Джо не повесят, ты думаешь, он не убьет нас когда-нибудь? Это уже так же верно, как то, что мы здесь лежим.

- Я именно это и думал, Гек.

- Если уже кому надо рассказывать, так пусть Мефф Поттер это делает, коли он до такой степени глуп. Это ему, вечно пьяному, впору.

Том помолчал, продолжая раздумывать, потом прошептал:

- Гек, Поттер не знает. Какже он разскажет?

- По какой причине не знает?

- Потому, что его оглушило ударом в ту минуту, как Инджэн Джо и убил. Подумай, как мог он видеть?.. Подумай, как ему знать?..

- Правда твоя, Том!

- И потом... этим ударом его, может быть, и совсем покончило!

Он сам это говорит. Так должно быть и с Мефф Поттером, разумеется. Но если человек совершенно трезв, то отправится на тот свет от такой колотушки, не спорю.

После нового молчаливого раздумья Том спросил:

- Гекки, ты готов держать язык за зубами?

- Том, нам следует держать язык за зубами. Этот индейский дьявол не задумается утопить нас, как пару котят, если мы выболтаем все, а его не повесят. Слушай, Том, нам надо поклясться друг другу... это мы должны сделать... поклясться, что будем молчать.

- Я согласен, Гек. Это самое лучшее. Возьмемся за руки и произнесем клятву в том, что...

- О, нет, этого мало для такого случая. Это годится в пустых, обыденных вещах... особенно с девочками, потому что оне все равно как-нибудь да выдадут вас и выболтают все, если расхорохорятся... Но в таком важном деле, как это, надо, чтобы было написано, и кровью.

Том одобрил такую мысль всей душою. Кругом было глухо, темно, страшно; время, обстоятельства, все окружающее соответствовало делу. Он нашел чистую щепочку, лежавшую в полосе лунного света, достал кусочек сурика из кармана, подсел так, чтобы свет падал на его работу, и с усилием вывел следующия строки, прикусывая себе язык при каждой черте вниз и разжимая зубы, когда вел черту кверху:

Гекльберри пришел в восхищение от графического искусства Тома и возвышенности его слога. Он вытащил булавку у себя из полы и хотел уколоть себе палец, но Том воскликнул:

- Стой! Не делай этого. Тут может быть зелень.

- Какая такая зелень?

- Ядовитая. Вот какая. Попробуй-ка проглотить ее, и тогда увидишь.

Он развернул после этого нитку с одной из своих иголок, и оба мальчика надкололи себе ею большой палец и выдавили из него по капельке крови. Потом, долго налаживаясь, Том успел начертить начальные буквы своего имени, употребляя мизинец вместо пера, научил Гекльберри как вывести "Г" и "Ф", и дело с клятвой было покончено. Они зарыли щепку у самой стены, с какими-то очень страшными обрядами и заговорами, и стали уверены, что уста их отныне скованы и ключ от этих оков заброшен.

Какая-то тень проскользнула через пролом на другом конце полуразрушенного здания, но мальчики не заметили её.

- Том, - спросил шепотом Гекльберри, - что же, благодаря этому, мы уже должны никогда не проговориться?

- Да... понимаю, что так.

Они перешептывались еще несколько времени. Вдруг какая-то собака завыла протяжно и страшно, близехонько, шагах в десяти от них. Мальчики прижались друг к другу, цепенея от ужаса.

- На которого это из нас она? - едва мог выговорить Гекльберри.

- Не знаю... Выгляни в щель... Поскорее!

- Нет, Том, ты сам!

- Не могу... не могу я, Гек!

- Пожалуйста... Вот она опять!

- О, слава Богу, я рад! - прошептал Том. - Это Буль Гарбизон {Еслибы у м-ра Гарбизона был невольник, по имени "Буль", то Том назвал бы его "Гарбизонов Буль". Но, говоря о сыне или собаке какого-нибудь лица, можно было сказать "Буль Гарбизон" и т. п.}.

- Ну, это хорошо... А то я уже перепугался до смерти, Том. Я думал, что это бродячий пес.

Собака завыла опять. Сердце у мальчиков снова упало.

- Слушай, это не Буль Гарбизон! - шепнул Гекльберри. - Взгляни, Том!

Том, дрожа от страха, согласился и приложил глаз к щели. Он проговорил едва слышным шепотом:

- О, Гек! Это бродячая собака!

- Скорее, скорее, Том! На кого она?

- Гек, на обоих нас! Ведь мы совсем рядом.

- О, Том, не сдобровать нам, значит! И я знаю, про себя-то, куда попаду. Я такой дурной.

- Ах, что делать! Все это от игры в карты, да оттого, что делаешь то, что запрещают именно делать. Я мог бы быть таким хорошим, как Сид, если бы только захотел... Да нет, не могло мне захотеться, разумеется. Но если это только пронесет теперь мимо меня, обещаюсь начать так долбить в воскресной школе...

И Том принялся слегка всхлипывать.

- Ты себя считаешь дурным! - сказал Гекльберри, тоже начиная всхлипывать. - Да ты, Том Соуер, передо мной одна сласть! О, Боже мой, Боже, хотел бы я хотя на половину иметь. столько хорошого за свой счет...

- Смотри, смотри, Гек! Она стоит к нам задом!

Гек взглянул с радостью на душе.

- И вправду! Ах, дьявольщина! А прежде как?

- Да и прежде. Только я, дурак, не подумал об этом. Ну, это отлично, ты знаешь. Но на кого же она?

Вой прекратился, но Том навострил уши.

- Шш!.. - прошептал он. - Что такое?

- Как будто... свинья хрюкает... Нет, это кто-то храпит.. Том.

- Да?... Но откуда это слышится, Гек?

- А с того конца, кажется. Оттуда доносится, будто... Отец захаживал, бывало, сюда ночевать с свиньями, но только, прах побери, если уже он храпит, то вещи с места сдвигает. К тому же, я знаю, он не воротится в наш городок никогда.

Дух предприятий снова воскрес в душе мальчиков.

- Гек, ты решишься пойти, если я тебя поведу?

- Не очень-то хочется, Том. Что если это Инджэн Джо?

Том поколебался. Но искушение усиливалось и мальчишки решились пойти с условием, что пустятся бежать, если храп замолкнет. Они стали красться на ципочках, следуя один за другм. В пяти шагах от храпевшого, Том наступил на дощечку и она переломилась с треском. Спавший простонал, поежился и повернул лицо так, что луна его осветила. Это был Мефф Поттер. Когда он зашевелился, у мальчиков замерло сердце, ноги приросли к полу, но теперь они успокоились, выбрались на ципочках вон, через пролом в досчатой стене и остановились, немного отойдя, чтобы распроститься. В ночном воздухе пронесся снова протяжный, жалобный вой. Они оборотились и увидали, что бродячая собака стоит в нескольких шагах от Поттера, прямо к нему своей мордой, вздернутой кверху.

- О, Господи, это она ему предвещает! - воскликнули разом оба мальчика.

- Однако, Том, - сказал Гек, - бродячая собака выла в полночь у дома Джонни Миллера, недели две тому назад уже будет, и в тот же самый вечер на перила к нему сел блудящий огонек и жужжал, а до сих пор никто у них не умер!

- Знаю это. А что еще будет? Притом разве Грэси Миллер не споткнулась об очаг и не обгорела страшно в следующую же субботу?

- Да, а все же не умерла. Теперь она выздоравливает.

- Так-то оно так, но подожди еще, посмотри, что будет. Поверь, это уже покойница, как и Мефф Поттер покойник. Так говорят негры, а они все знают на счет этих вещей, Гек!

не спал и лежал так, проснувшись, уже около часа.

Когда Том проснулся, то Сид успел уже одеться и уйти. Судя по свету, по всей атмосфере, было уже поздненько. Том изумился. Почему его не разбудили, не тормошили, по обыкновению, чтобы он встал? Это не предвещало хорошого. Он оделся в какие-нибудь пять минут и сошел вниз, чувствуя себя изломанным, сонным. Вся семья сидела еще за столом, но уже отзавтракав. Никто не возвысил голоса для упрека, но все глаза отворачивались от Тома, господствовало молчание и на всем лежала печать торжественности, наполнявшая страхом душу виновного. Он сел и старался весело болтать. Но это был тщетный труд; никто не промолвил ничего, не улыбнулся ему в ответ, так что он сам умолк, и сердце у него совсем замерло.

После завтрака тетка увела его к себе, и он почти обрадовался при мысли, что его высекут. Но вышло иное. Тетка стала плакать над ним и спрашивать, как мог он поступать так и не щадить её бедного старого сердца; она сказала в заключение, что пусть же он так и продолжает, губит себя и её седую голову вгоняет в могилу; уговаривать его более не стоит. Это было хуже тысячи розог, и душа у Тома заныла сильнее его тела. Он плакал, просил прощения, обещал исправиться, повторял эту клятву, и был, наконец, отпущен, чувствуя, что простили его лишь на половину и что ему удалось внушить лишь небольшое доверие.

Он вышел в таком угнетенном состоянии духа, что не думал даже об отмщении Сиду, поэтому тот совершенно напрасно поспешил улизнуть через заднюю калитку. Грустно и угрюмо побрел он в школу и позволил высечь себя, совместно с Джо Гарпером (за то, что играли в карты еще накануне), с равнодушием человека, душа которого обременена слишком большими горестями для того, чтобы обращать внимание на безделицы. Потом он сел на свое место, поставил локти на стол и уперся подбородком в ладони, устремив на стену неподвижный взгляд мученика, страдания которого достигли предела и стали невыносимыми. Локоть его упирался во что-то твердое. Просидев долго в том же положении, он сдвинулся, наконец, медленно, неохотно, и взял, вздыхая, этот предмет. Это было что-то, завернутое в бумажку. Он развернул, и у него вырвался протяжный, исполинский вздох. Сердце его надорвалось: в бумажке была медная кнопка от каминной решетки!.. Это было тем последним перышком, которое надломило спину верблюда.