Похождения Тома Соуэра.
Глава XVIII.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Похождения Тома Соуэра. Глава XVIII. (старая орфография)

ГЛАВА XVIII.

Но в маленьком поселке не царило веселье в мирные послеобеденные часы в ту субботу. Гарперам и семье тети Полли приходилось облекаться в траур, среди великого горя и слез. В обывательских домах господствовала непривычная тишина, хотя и без того тут шумно никогда не бывало. Все занимались своим делом разсеянно, говорили мало, за то часто вздыхали. Дети точно тяготились субботним отдыхом; они играли между собой неохотно, а скоро перестали и совсем.

После обеда Бекки Татшер ходила грустно одна по опустелому школьному двору. Она чувствовала крайнее уныние и не находила себе никакого утешения.

- О, - говорила она себе, - если бы у меня была опять хотя бы только та медная кнопка от решетки! Нет у меня теперь ничего, чем бы его вспомнить!

И она подавила легонькое рыдание; потом остановилась и продолжала:

- Вот, это было на этом самом месте. О, будь все снова, я ни за что не сказала бы этого... не сказала бы ни за что на свете!.. Но его нет более в живых и я не увижу его более никогда... Никогда, никогда!

Эта мысль ее угнетала до-нельзя и она пошла прочь, а слезы так и текли у нея по щекам. Появилось несколько мальчиков и девочек, - товарищей Тома и Джо. Они стали смотреть через решетчатый заборчик и толковали почтительно о том, как поступал Том, так или этак, в последний раз, когда они его видели; что сказал Джо, то или это, при каких-нибудь пустяках (в которых заключалось, однако, страшное пророчество, как теперь было ясно видно!) и все говорившие указывали в точности на то место, на котором стояли погибшие мальчики, прибавляя: "...а я стою тогда так... вот, совершенно так, как теперь... а он там, где ты..." Или: "я совсем рядом с ним, а он засмеялся... только меня что-то так и кольнуло... даже жутко стало, знаете... Тогда я не понял, что это значит, а теперь вижу!"

Потом начался спор о том, кто был самым последним, видевшим погибших мальчиков; очень многие отстаивали за собой это печальное преимущество, более или менее опровергавшееся свидетельскими показаниями; и когда было окончательно установлено, кто именно видел и обменялся с ними последними словами позднее прочих школьников, эти счастливцы приобрели какое-то священное значение и все прочие смотрели на них с уважением и завистью. Один бедняжка, не имея за собою ничего другого, чем бы похвастаться, сказал, очевидно, гордясь этим воспоминанием:

- А меня Том Соуер отдул один раз!

Но это поползновение прославить себя совершенно не удалось: очень многие мальчики могли сказать тоже про себя и это весьма удешевляло отличие. Дети скоро разошлись, продолжая благоговейно припоминать все, касавшееся пропавших героев.

На следующее утро, по окончании занятий в воскресной школе, церковный колокол не зазвонил, как всегда, а начал отбивать протяжные удары. Погода была тихая и печальный звон соответствовал грустной тишине природы. Прихожане начали собираться, останавливаясь не надолго в притворе, чтобы побеседовать о печальном событии. Но в самом храме не было говора; молчание нарушалось одним похоронным шуршаньем платьев женщин, пробиравшихся к своим местам. Ни на чьей памяти еще маленькая церковь не бывала так битком набита. Потом все стихло окончательно в ожидании, и вошла тетя Полли с Сидом и Мэри; следом за ними шла семья Гарперов; все они были в глубоком трауре. При входе их, все собрание, с самим старым пастором во главе, поднялось почтительно и стояло, пока они не заняли своих мест. Снова наступила тишина, прерываемая лишь изредка подавленными рыданиями; потом пастор простер руки и прочел молитву. Был пропет трогательный гимн и за ним провозглашен текст:

"Я есмь воскресение и жизнь".

Во время проповеди пастор описал такими живыми красками всю прелесть, симпатичность и редкия, много обещавшия способности погибших мальчиков, что многие, соглашаясь с правдивостью картины, упрекнули себя в том, что были так слепы к этим качествам и видели постоянно лишь одни недостатки в бедняжках. Пастор привел несколько трогательных эпизодов из жизни покойных, явно свидетельствовавших о их прирожденном великодушии и нежности, и слушатели должны были убеждаться, сколько умилительного было в упоминаемых случаях, и терзаться той мыслью, что они, в упоминаемое время, считали именно эти самые деяния за мерзкия выходки, достойные плетки. По мере продолжения трогательной речи, все чувствовали большее и большее умиление, так что, наконец, не выдержали и присоединились к рыданиям осиротелых семей; сам пастор, изнемогая под бременем чувств, плакал тоже на своей кафедре.

Что-то шелохнулось в притворе, но это не было замечено; потом церковная дверь скрипнула; пастор отнял носовой платок от своих глаз, залитых слезами, и оцепенел! Сначала один человек, потом два-три других взглянули по направлению глаз пастора; потом, как-то разом, все собрание поднялось и стало смотреть: три умершие мальчика подвигались по приходу, впереди всех Том, за ним Джо, в хвосте угрюмо плелся Гек в своих жалких лохмотьях. Они находились в пустом притворе, слушая свое надгробное слово!

землю, чтобы уйти от неприязненных взглядов. Он поколебался немного еще и хотел уже скрыться тихонько, по Том удержал его и сказал:

- Тетя Полли, это нечестно! Это-нибудь должен радоваться и тому, что видит Гека.

- И вправду! Я рада, что вижу его, бедного сироту без матери! - Но ласки, которыми тетя Полли осыпала Гека, были единственной вещью, которая могла еще более усилить его желание провалиться.

Но пастор громогласно провозгласил:

"Старой Сотни", потрясая кровельные стропила, пират Том Соуер поглядывал на завидовавших ему ребят и сознавал, в душе своей, что это было самым величественным моментом в его жизни.

Выходя из церкви, люди солидные толковали между собою, что они готовы, пожалуй, позволить одурачить себя еще раз, лишь бы послушать опять такое пение "Старой Сотни".

Тому досталось в этот день более поцелуев и щелчков, - смотря по перемене в настроений тети Полли, - чем оно выпадало ему на долю в течение целого года; и он не знал хорошенько, которое из этих двух действий выражало более благодарности тети Богу и её привязанности к нему самому.