Похождения Тома Соуэра.
Глава XXII.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Похождения Тома Соуэра. Глава XXII. (старая орфография)

ГЛАВА XXII.

Приближались каникулы. Учитель, всегда очень строгий, становился еще строже и придирчивее, потому что хотел, чтобы его школа отличилась в день экзамена. Его линейка и розга редко оставались теперь в бездействии, - по крайней мере, среди младшого класса. Только самые взрослые ученики и молодые особы, восемнадцати или девятнадцати лет, избегали "дранья". А дранье м-ра Доббинса было очень чувствительное, потому что, хотя под его париком и скрывалась совершенно безволосая, блестящая лысина, но сам он был человек средняго возраста, нисколько еще не утративший своей мускульной силы. По мере приближения знаменательного дня, Доббинс обнаруживал все свои тираническия наклонности, находя какое-то мстительное удовольствие в наложении наказаний за малейшия провинности. Следствием этого было то, что самые маленькие ребята проводили дни в страхе и мучениях, а ночи в изобретении средств к отплате за это. Они не пропускали ни одного случая насолить учителю. Но он стоял за себя и возмездие за каждую удавшуюся проделку было так чувствительно и грозно, что мальчики оказывались всегда побежденными в битве. Наконец, они составили общий заговор, выработали план, обещавший блестящий успех, и привлекли к участию в нем сына живописца, рисовавшого вывески. Он обещал им с большим удовольствием свое содействие, потому что учитель, столовавшийся в его семье, успел внушить ему уже немало поводов к злейшей ненависти. Жена учителя должна была уехать к кому-то на дачу на-днях, так что ничто не могло помешать выполнению плана. М-р Доббинс всегда "накачивался" перед какими-нибудь торжественными случаями, и мальчик заверял, что успеет "проделать штуку" вечерком, накануне экзаменов, когда его милость возведет себя до настоящей точки и задрыхнет у себя в кресле. Потом он его разбудит, как раз в ту минуту, когда уже пора идти экзаменовать, а сам убежит в школу.

Многообещающий вечер наступил. Ровно в восемь часов, школьное здание, украшенное цветочными венками и гирляндами, роскошно засветилось огнями. Учитель возседал на своем троне, поставленном на высокую эстраду, вместе с его черным письменным столиком. Он казался в порядочном градусе. Прямо перед эстрадою стояло шесть скамеек, по сторонам еще по три; на всех их сидели почетные местные жители и родственники учеников. Слева, за толпою обывателей, был воздвигнутый временный помост, на котором находились ученики, подлежавшие публичному испытанию: кучка маленьких ребят, вымытых и приодетых до нестерпимого для них благоприличия; за ними толкались неуклюжие подростки и красовались, белоснежными рядами, отроковицы и девы в батистовых и кисейных платьях, заметно чванившияся своими голыми руками в старинных бабушкиных браслетах, розовыми и голубыми бантиками и цветами, приколотыми к их волосам. Остальное пространство в комнате было занято учениками, не принимавшими участия в состязании.

"Не ждали вы, что малютка такой выступить смело перед толпой" и пр., сопровождая эту декламацию такими же однообразными и, вместе с тем, судорожными движениями, которые могла бы делать машина, - несколько попорченная, разумеется. Он пробрался, однако, благополучно до конца, хотя прострадал ужасно, и удостоился единодушных рукоплесканий, когда отвесил деревянный поклон и удалился.

Маленькая, зардевшаяся от стыда девочка пролепетала: "У Мэри была овечка" и пр., сделала внушающий сострадание реверанс, получила свою долю апплодисментов и уселась на место, сконфуженная и счастливая.

Том Соуер выступил с заносчивою самоуверенностью и начал декламировать высокопарно на неистощимую и непоколебимую тему "Свободу ищу я одну или смерть", размахивая руками с великолепнейшим бешенством, но вдруг запнулся на половине. Смертельный ужас, - ужас забывшого роль актера, - охватил его; ноги у него подкосились, он был готов упасть. Сострадание зрителей к нему выражалось ясно, это была правда, - но также ясно выражалось и их безмолвие, а оно было ему еще тяжелее их сострадания. Учитель нахмурился и это довершило поражение: Том поборолся еще немного и потом отступил, проиграв битву окончательно. Слабая попытка к рукоплесканию замерла тотчас же.

Затем последовали: "На пылающей палубе судна", потом "Спешат ассирияне на бой", и другие декламаторские перлы. Далее наступили упражнения в чтении и в диктовке. Немногочисленный латинский класс вышел с честью из испытания. Но главным "гвоздем" вечера были оригинальные "сочинения" молодых особ. Каждая из них выступала на край помоста, прокашливалась, расправляла свою рукопись (перевязанную красивою ленточкой) и начинала читать, обращая особое внимание на "выразительность" и знаки препинания. Темы, заданные им, были те же, которые задавались некогда их матерям, бабушкам, даже, по всей вероятности, всем их предкам женского пола, восходя так до Крестовых походов, - например: "Дружба", "Воспоминание о минувшем", "Религия по отношению к истории", "Страна грез", "Преимущества образования", "Различные формы государственности в их сходствах и различиях", "Меланхолия", "Детская любовь". "Стремление моего сердца", и пр. и проч.

Отличительными чертами всех сочинений были: умилительная, задушевная грусть; самое крайнее злоупотребление "красивыми оборотами"; притягивание за уши особенно излюбленных словечек и фраз, под конец приедавшихся до-нельзя; сверх того, замечательною принадлежностью всех этих произведений было неизбежное и несносное нравоучение, помахивающее своим закрученным хвостиком в конце каждого из них. Несмотря ни на какое содержание, сочинение пригонялось посредством мучительного мозгового усилия к тому или другому выводу, способному воздействовать на душу в моральном и религиозном смысле, Бьющая в глаза фальшь этих назиданий была недостаточной для изгнания такой системы из школ; недостаточна она и поныне, да и останется такою, вероятно, до скончания веков. Во из всей школы преподносит самое длинное и самое безжалостно-благочестивое нравоучение. Но, довольно об этом! Правда глаза колет. Возвратимся к экзамену. Первое из прочитанных сочинений было озаглавлено: "Так это-то жизнь?" Может быть, читатель будет в состоянии "вынести" отрывок из этого произведения:

"При обыкновенном течении жизни, с каким только упоением ни всматривается юный ум в грядущее, предвкушая в нем одно ликование! Воображение рисует картины веселья, подернутые одним розовым отблеском. Преданная поклонница света видить себя в мечтах своих, среди пышного празднества, на котором "ею, любующеюся, любуются все". Её прелестный стан, облеченный в белые ткани, носится в вихре веселого танца; её глаза светят ярче, её поступь воздушнее, чем у кого бы то ни было в этом собрании. Время быстро летит среди этих грез; наступает, наконец, и желанный час её вступления в эти Елисейския поля, в которые до сих пор она уносилась только на крыльях фантазии. Какими волшебными видениями кажется ей теперь все, представляющееся её очарованному взору! Каждая новая картина кажется ей лучше прежней! Но она скоро замечает, что под этою блестящей наружностью скрывается одна суета; лесть, которою она недавно еще упивалась, режет ей теперь слух; и она, с утраченным здоровьем и горечью в сердце, удаляется прочь, сознавая, что земные удовольствия не могут удовлетворять стремлений души!.."

И так далее, и так далее. Во время чтений, слышался одобрительный шепот и прорывавшияся вполголоса восклицания: "Как мило!.." "Как красноречиво!.." "Как верно!" и пр. И когда авторша прочла заключительное, особенно удручительное нравоучение, ее наградили восторженными рукоплесканиями.

Потом поднялась худощавая, унылая девушка, лицо которой отличалось "интересною" бледностью, производимою пилюлями и диспепсиею, и прочла "поэму". Из нея достаточно принести два станса:

                    * * *

Из присутствующих, лишь очень немногие могли знать, что это такое: tête? но это не помешало поэме заслужить общее одобрение.

Вслед за поэтессой выступила очень смуглая девица, черноглазая и черноволосая. Она внушительно промолчала с минуту, придала себе трагическое выражение и начала читать ровным голосом:

"ВИДЕНИЕ.

"Ночь была мрачная, бурная. Ни одна звезда не блистала на небосклоне, но глухие раскаты грома неумолкаемо потрясали воздух, а страшные молнии полосовали тучи, застилавшия небесные пространства, и как бы издевались над тою силою, которою обуздал их свирепость знаменитый Франклин! И яростные ветры вырывались тоже из своих таинственных притонов, и бушевали кругом, как бы желая усилить весь ужас грозной картины. В эту минуту, столь мрачную, столь унылую, вся моя душа ныла по человеческому сочувствию... и вот,

"Мой дорогой друг, советник, утешение и опора,

Моя отрада в горе, моя сугубая радость в горе, она пришла ко мне...

"Она двигалась подобно одному из тех светлых существ, которые грезятся юным романтическим душах в их мечтах о залитых солнцем весях фантастического Эдема. То была царица красоты, не украшенная ничем, кроме одной своей лучезарной прелести. Её поступь была так легка, так неслышна, что появление этой красавицы прошло бы незамеченным, не подозреваемым, - как и многих других, - если бы её благотворное прикосновение не порождало таинственного трепета. Но в чертах её была напечатлена грусть, - подобная ледяным слезам на одеянии декабря. Она указала мне на стихии, бушевавшия извне, и на двух предстоящих лиц..."

присуждена первая награда, как увенчивающему все, что слышалось в этот вечер. Местный мэр, вручая награду авторше, сказал, что она была красноречивее всех, кого ему только приходилось слышать, и что сам Даниель Уэбстер мог бы похвалиться таким произведением.

После всего этого, мистер Доббинс, в упоении радости, отодвинул свой стул, оборотился спиною к публике и начал чертить на черной доске карту Америки, с целью проэкзаменовать учеников из географии. Но рука ему плохо повиновалась и в комнате раздалось глухое хихиканье. Он понимал, что дело идет плохо и стал поправлять чертеж, стер некоторые линии, провел снова, но оне вышли еще уродливее и смех усилился; он стал водить рукою усерднее, решившись не смущаться насмешками; он чувствовал, что все глаза устремлены на него и ему казалось, что, действительно, чертеж выходит теперь правильнее. Однако, в классе продолжали пересмеиваться, и все громче и громче. На это была своя причина. Под кровлею школы был чердак с подъемною дверью над самою головою мистера Доббинса; эта дверца была открыта и из нея спускалась кошка, посредством веревки, подвязанной ей под мышки; морда у нея была обмотана тряпкой на глухо, так что она мяукнуть не могла. Медленно опускаясь, она то перегибала все тело кверху, ухватываясь когтями за веревку, то отпрядывала вниз и перебирала безпомощно лапами в воздухе. Смех усиливался: кошка была уже в шести дюймах от головы учителя, погруженного в свою работу; еще ниже, ниже, и она ухватилась с отчаяниям за его парик... причем в то же мгновение, была вздернута снова на чердак с приобретенным ею трофеем!.. А обнаженный череп мистера Доббинса показался как бы окруженный сиянием: сын живописца позолотил плешь!

Заседание было прервано. Мальчики отомстили за себя. Наступили каникулы {Приводимые выше сочинения заимствованы мною дословно из книги "Проза и Поэзия. Соч. Западной жительницы", но они могут служить типом школьных литературных упражнений, лучше всего, что только можно было бы придумать. (Прим. автора).}.