| Автор: | Твен М., год: 1889 |
| Категории: | Роман, Юмор и сатира, Фантастика |
Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Янки при дворе короля Артура. Часть первая. Глава II. Двор короля Артура. (старая орфография)
ГЛАВА II.
Двор короля Артура.
Наконец, мне удалось ускользнуть от моего спутника, я подошел к одному человеку с простоватой физиономией и, дотронувшись до его плеча, сказал самым радушным тоном:
- Сделайте мне небольшое одолжение, мой друг, объясните, мне, принадлежите-ли вы к штату этого убежища, или вы пришли сюда навестить кого-нибудь?
Он как-то глупо посмотрел на меня и сказал:
- Но вот что, прекрасный сэр, ты мне кажешься...
- Хорошо; - ответил я, - теперь, я вижу, что вы больны.
Я пошел дальше, ища кого-нибудь, кто был бы в здравом уме и мог бы пролить свет на это, непонятное для меня зрелище. Наконец, мне показалось, что я набрел на такого человека и, подойдя к нему, я тихо сказал ему на ухо:
- Нельзя-ли мне видеть главного смотрителя на одну минуту... только на одну минуту...
- Прошу тебя, оставь!
- Оставить? Что?
- Не мешай мне, если это выражение тебе лучше нравится.
Тут он объявил мне, что он младший повар и не может теперь долго заниматься разговором, хотя в другое время он всегда рад поболтать; ему было любопытно узнать, где я нашел себе такое одеяние. Уходя от меня, он указал мне на одного человека, прибавив, что у последняго достаточно времени, и он непременно придет ко мне. Это был стройный, высокий юноша, в красновато-желтых штанах, что ему придавало вид раздвоенной моркови; остальной его наряд состоял из голубого шелка, отделанного великолепными шнурами, и широких рукавов; у него были длинные желтые локоны, а на голове надета темная атласная с перьями шапочка, надвинутая на одно ухо. Судя по его глазам, это был добродушный малый, а судя по его походке, видно было, что он вполне доволен собою. Впрочем, он был достаточно красив, чтобы гордиться этим. Он подошел ко мне, улыбаясь, и смотрел на меня с нескрываемым любопытством; затем, он сказал, что пришел собственно для меня и сообщил мне, что он паж.
- Проходите вашей дорогой, - ответил я ему, - вы не более как особая статья.
Это было слишком строго, но я был сильно раздражен. Но он нисколько не разсердился; повидимому, юноша даже и не понял, что с ним дурно обращались. Он начал болтать и смеяться, как обыкновенно беззаботно болтают и смеются счастливые юноши; мы прогуливались по двору, и через несколько минут сошлись, как старые приятели; он предлагал мне вопросы, относительно меня самого и моего одеяния, но, не дожидаясь ответа, перебивал меня и переводил разговор на другой предмет, точно он вовсе и не ожидал от меня никакого ответа, пока, наконец, он не упомянул, что родился в начале 513-го года.
Тут по всем моим членам пробежал какой-то неприятный холод! Я остановился и робко сказал:
- Может быть, я плохо разслышал. Повторите то, что вы сказали, по только медленнее. В котором году это было?
- В 513.
- В 513! Но этого не может быть! Слушайте, дружок, я чужестранец; у меня здесь нет ни друзей, ни родных, будьте честны и добросовестны по отношению ко мне. Вы в полном разсудке?
- А все эти люди также в здравом уме?
Он ответил утвердительно.
- Так это не убежище? Я подразумеваю под этим, что это не больница, где лечат сумасшедших?
Он возразил, что это вовсе не дом умалишенных.
- При дворе короля Артура.
Я подождал с минуту, чтобы хотя несколько свыкнуться с этою мыслию и затем спросил:
- Следовательно, согласно вашему заявлению, который должен быть теперь у нас год?
- 528. - 19-е июня.
Мне казалось, что я должен верить юноше, сам не зная почему. Во мне было нечто, что верило ему, - а именно мое сознание, как вы это называете; но мой разсудок ему не верил. Мой разсудок тотчас начинал волноваться; это было совершенно естественно. Я решительно не знал, как удовлетворить его; я хорошо понимал, что все свидетельства и поощрения окружающих меня теперь людей ни к чему не послужат - мой разсудок назовет их лунатиками и отвергнет все их доказательства. Но тут я случайно вспомнил об одном обстоятельстве. Я знал, что единственное полное затмение солнца в первой половине шестого столетия было 21-го июня 528 г. и началось три минуты спустя после 12 часов пополудни. Я также хорошо знал, что не предполагалось никакого затмения солнца в текущем, по моему 1879 г. Следовательно, вместо того, чтобы ломать над этим голову, мне нужно было только подождать двое суток, чтобы убедиться в истине слов юноши.
Так как я был практичный Коннектикутец, то и порешил не задумываться над этою проблемою, пока не наступит день, который разрешит все мои сомнения. Поэтому я направил мой ум на два обстоятельства: если теперь действительно XIX ст. и я нахожусь в доме умалишенных и не могу от них вырваться, то все же буду самым ученым из всего убежища, так как я в здравом уме; если же действительно теперь шестое столетие, то я буду самым образованным человеком в королевстве, потому что ушел вперед на тысячу триста лет. Я не любил терять времени; если уже на что либо решился, то сейчас же и приступил к делу; я сказал пажу:
- Мой милый Кларэнс, - если это действительно ваше имя, - сообщите мне, прошу вас, некоторые необходимые сведения. Как зовут того человека, который привел меня сюда?
- Это мой господин и твой. Это добрый рыцарь и веселый лорд сэр Кэй сенешал, молочный брат нашего государя короля.
Он рассказал длинную историю; но то, что именно меня интересовало, было следующее: он мне сообщил, что я был пленником сэра Кэя и что, согласно обычаю, я буду заперт в башню, пока мои друзья меня не выкупят или пока я там не сгнию. Однако, нельзя было терять времени, оно было слишком дорого. Далее паж рассказал мне, что теперь обед в большой зале уже подходит к концу и что когда принесут вино, то сэр Кэй, вероятно, пошлет за мной и представит меня королю Аргуру и его славным рыцарям Круглого сюда; сэр Кэй будет рассказывать, как он взял меня в плен и, конечно, несколько преувеличит свой подвиг, но и отнюдь не должен поправлять его или противоречить ему; затем меня запрут в башне; но Кларэнс обещал, что проберется ко мне и устроит так, что оповестит моих друзей о моем несчастии.
Оповестит моих друзей! Я поблагодарил его; больше, конечно, я ничего не мог сделать; в это время лакей пришол сказать, что меня требуют; Кларэнс провел меня туда, в зале, отвел в сторону и сел подле меня.
Моим взорам представилось крайне любопытное зрелище. Это было громадное помещение, скорее почти пустое, но обилующее самыми резкими контрастами. Помещение было очень высокое; до такой степени высокое, что знамена, укрепленные в сводах потолка, казалось, развевались в сумерках; на каждом конце было устроено по галлерее с каменною балюстрадою; в одной помещались музыканты, а в другой женщины в ярких цветных платьях. Пол был выложен квадратиками из белого и черного камня; он уже истерся как от времени, так и от употребления и требовал ремонта. Что касается украшений, то, говоря в строгом смысле этого слова, тут не было никаких. Стены были оклеены обоями, которые, вероятно, считались у них произведениями искусства; тут были и изображения сражений, где фигуры лошадей походили на фигуры пряничных лошадок или на тех, которых дети вырезывают из бумаги; на этих лошадях сидели всадники в доспехах, но все это было несоразмерно и уродливо. Тут был и камин, достаточно обширный, чтобы можно было около него расположиться; его выступающие стороны и колпак, высеченные из камня и подпертые колоннами, имели вид дверей кафедрального собора. Вдоль стен стояли вооруженные люди в латах и касках, с алебардами, неподвижные, как статуи, на которых они и походили.
мужчин в одеждах таких ярких и пестрых цветов, что даже было больно глазам смотреть на них. На их головах были шляпы с перьями; но если кто либо из рыцарей говорил непосредственно с королем, тот снимал шляпу.
Большая часть из них пили вино из цельного воловьяго рога; некоторые жевали хлеб или глотали кости. Тут кроме того приходилось средним числом по две собаки на каждого человека; собаки сидели на полу в выжидательных позах, пока не полетит на их долю кость; но лишь только бросали со стола обглоданную кость, как собаки стремглав летели со всех сторон; начинался визг, лай, вой, словом, происходил такой хаос и шум, что на время замолкали все речи за столом; но на это никто не претендовал, так как драка собак всегда возбуждала большой интерес; многие мужчины вставали из-за стола, чтобы ближе посмотреть на эту собачью свалку; музыканты и женщины перевешивались через свои балюстрады, желая лучше видеть такое любопытное зрелище; время от времени зало оглашалось восторженными или одобрительными возгласами. В конце концов собака, одержавши победу, растягивалась на полу и, держа кость между передними лапами, начинала ворчать, грызть свою добычу, а вместе с нею и пол, именно проделывала все то, что проделывали до нея десятки других собак; придворные же снова принимались за прерванную беседу.
Однако, все эти люди отличались вежливым обращением друг с другом; кроме того, я заметил, что все они были очень серьезными и внимательными слушателями; если кто либо из них начинал рассказывать, конечно, во время антракта между собачьими драками. Но в сущности эти люди отличались ребячеством и наивностью; они говорили ложь в самых витиеватых выражениях, но вместе с тем и с самою простодушною наивностью, а слушатели внимали этой лжи и делали вид, что вполне ей верят. Нельзя их было обвинять в безусловной жестокости и кровожадности, а между тем, они слушали рассказы о кровавых подвигах с самым приятным простодушием, так что я почти забывал содрогаться и ужасаться.
Но я был не единственным пленником; нас было более двадцати человек. Бедняги! Многие из нас были изуродованы самым ужасным образом; их волосы, лица, одежда были запачканы черною запекшеюся кровью. Они, конечно, претерпевали ужасные физическия страдания: и усталость, и голод, и жажду; наконец, никто не позаботился о каких либо удобствах для них: им не дали умыться; никто не подумал о том, чтобы обмыть и перевязать их раны: между тем, никто никогда не слышал от них ни вздохов, ни стонов; никто не замечал у них ни малейшого признака тревоги или какого либо поползновения к жалобам. Все это невольно наводило меня на мысль:
"Негодяи, - в свое время они порабощали других людей, вот теперь пришла и их очередь и им нечего ожидать лучшого обращения; их философская выносливость вовсе не истекает из их умственного развития, силы воли и разсудка, но это не более как животная дрессировка; это белые индейцы".